 |
| Автор |
Сообщение |
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
 11. РОК ПЕРСЕПОЛИСА
Суза, построенная на холмах, с центральной высокой частью наподобие
афинского Акрополя, напомнила Таис о родине. Хотя бы один день подышать
благословенным воздухом Эллады, взойти на мраморные лестницы храмов,
укрыться от солнца в афинских галереях-стоях, продуваемых чистым дыханием
моря! Еще больше напоминали о прошлом празднество и бег с факелами,
разрешенные Александром, несмотря на его нетерпение двигаться дальше на
юг, к Персеполису, где находилась главная казна персидской державы.
Александру необходимо было прийти к Персеполису раньше, чем Дарий успел бы
собрать и подвести туда войска. И полководец показывал пример неутомимости
и в седле, и в пешем походе, изредка покидая коня, чтобы пройти один-два
парасанга рядом с пехотинцами.
Когда слева, на востоке, показались покрытые снегом горные пики, а
долины стали более крутыми и изрезанными, македонцы столкнулись с яростным
сопротивлением персидских войск. На перевале, с обеих сторон стесненном
крутыми склонами, называемом Воротами Парсы, войско Александра задержала
наскоро возведенная каменная стена. Атаки македонцев персы отразили одну
за другой. Александр остановился. Верхняя короткая дорога оказалась
непроходимой.
Великий полководец отправил Филотаса и Кеноса с частью войска по
нижней дороге, чтобы захватить переправу и навести мосты через реку Аракс
- последнее крупное препятствие на походе к Персеполису. А сам при
дружеском содействии местных горных племен, которых он не тронул и даже
простил им первое нападение на македонцев, прошел горными тропами с
гетайрами, тессалийской конницей, агрианегорцами и критскими лучниками в
тыл отряду, оборонявшему Ворота Парсы. Атакованные с двух сторон персы
разбежались. Путь к реке лежал открытым.
Таис вместе с двумя сотнями тессалийских конников попала в отряд
Филотаса, подвергшийся нападению невесть откуда взявшейся азиатской конной
орды. Македонцы сначала даже не поняли, с кем имеют дело.
В предрассветном сумраке Таис въехала на бугор в сопровождении
лохагоса и второго сотника. Они остановились, увидев расстелившуюся
впереди равнину. Вдруг обоих сотников точно сдуло ветром. Они поскакали
вниз, призывая боевыми воплями свой отряд от подножия холма. Не сразу
заметила афинянка орду полуголых всадников, бешено мчавшихся по серой,
сумеречной равнине. Лошади расстилались среди зыблющейся травы, мчась бок
о бок плотной лавиной. Их серые контуры казались волнами на реке,
поднявшейся в половодье, среди клонящейся под ветром высокой сухой травы.
Страх закрался в мужественное сердце гетеры. Призрачная орда, молча
несущаяся навстречу македонцам, как будто выходцы из подземных далей Аида,
воскрешенные колдовством здешних жрецов-магов!
Навстречу грозному потоку ринулись конники Александра. Дикий вой
поднялся к небесам и отрезвил Таис. И как бы в ответ на крики из-за гор
брызнули лучи рассвета, озаряя вполне реальное побоище. Тессалийцы
бросились слева, отрезая орду от гор, справа ударили агриане, а в середину
устремилась пехота с гигантскими - в четырнадцать локтей длины -
копьями-сариссами. Бой окончился, как все схватки конных сил, очень
быстро. С криками злобы и ужаса нападавшие, вернее, те, кто уцелел,
повернули обратно. Македонцам досталось много превосходных, хотя и плохо
объезженных, низийских лошадей.
Больше до самого Аракса никто не встретился на пути отряда. Мосты
наводились с исключительным рвением. Все знали, что Александр не замедлит
явиться, как только покончит с персидским отрядом на перевале.
Задержка оказалась продолжительней, чем ожидали Филотас и Кенос.
Мосты были готовы, а войско с Александром не подходило. Как выяснилось,
битва на горной дороге превратилась в массовое избиение. Гонимые
беспощадными врагами, персы низвергались с крутых обрывов в загроможденные
камнями русла речек. Некоторые сами бросались со скал, предпочитая вольную
смерть - рабству или мучительной гибели от мечей и копий.
Александр не ожидал столь упорного сопротивления персов и был в
ярости. Однако, увидев, что все приготовлено к переправе, у мостов горят
факелы, а передовой отряд стоит на том берегу, ожидая приказаний,
Александр смягчился. Он велел гетайрам, тессалийцам и агрианам немедленно
переправляться на другой берег. А сам выехал на верном Букефале (он не
сражался на нем в горном проходе, а брал более легкую, привыкшую к крутым
горам лошадь) на высокий берег Аракса, чтобы проследить за переправой и
построением отрядов. Внимание Александра привлек закутанный в плащ всадник
маленького роста на длиннохвостом и долгогривом коне: он так же, как и
царь, следил за переходившими мосты воинами, одинокий и неподвижный.
Александр по всегдашнему своему любопытству подъехал к всаднику, властно
спросил:
- Кто ты?
Всадник откинул плащ, открыв закрученные вокруг головы черные косы, -
это была женщина. Александр с удивлением стал всматриваться в ее плохо
различимое в темноте лицо, стараясь угадать, что это за женщина могла
очутиться здесь, в пяти тысячах стадий от Вавилона и трех тысячах от Сузы?
- Ты не узнал меня, царь?
- Таис! - вне себя от удивления воскликнул Александр. - Как! Я же
приказал всем женщинам остаться в Вавилоне!
- Всем женщинам, но не мне, я твоя гостья, царь! Ты забыл, что трижды
приглашал меня: в Афинах, в Египте и Тире?
Александр промолчал. Поняв его, афинянка добавила:
- Не думай обо мне плохо. Я не желаю пользоваться нашей встречей на
Евфрате и не бегу за тобой, чтобы вымолить какую-нибудь милость.
- Тогда зачем же ты пустилась в столь трудный и опасный путь?
- Прости, царь! Мне хотелось, чтобы хоть одна эллинская женщина вошла
в сердце Персии наравне с победоносными воинами, а не влачась в обозах
среди добычи, запасов и рабов. У меня великолепный конь, ты знаешь, я
хорошо езжу. Прими меня: я здесь только с этой целью!
Не видя лица Александра, Таис ощутила перемену его настроения. Ей
показалось, что царь улыбается.
- Что же, гостья, - совсем иным тоном сказал он, - поедем, пора!
Букефал и Боанергос спустились с откоса. До рассвета Таис ехала около
Александра, пустившего Букефала широкой рысью, пренебрегая усталостью
своих воинов, считавших, что божественный полководец не поддается
человеческой слабости.
Горы понижались от реки и на юго-востоке переходили в широкую
равнину. Легендарная Парса ложилась под копыта македонской конницы.
Леофорос - так звали эллины удобную дорогу, приспособленную для тяжелых
повозок, - вел к заветному Персеполису, самой большой газафилакии,
сокровищнице Персии, священному месту коронаций и тронных приемов
Ахеменидской династии.
На рассвете в нескольких часах пути от Персеполиса македонцы увидели
на дороге огромную толпу. Пожилые люди с зелеными ветками - в знак мира и
преклонения - шли им навстречу. Это были эллины, захваченные в плен или
уведенные обманом для работы в столице Персии. Искусные ремесленники и
художники, они все без исключения были жестоко и намеренно искалечены: у
кого отрублены ступни, у других кисти левых рук, у третьих обрезаны носы
или уши. Калечили людей с расчетом, чтобы они могли выполнять работу по
своему умению, но не могли бежать на родину в столь жалком или устрашающем
виде.
У Александра навернулись слезы негодования. А когда калеки, упав
перед его конем, стали просить о помощи, Александр спешился. Подозвав к
себе нескольких безносых предводителей толпы, он сказал, что поможет им
возвратиться домой. Вожаки посоветовались и, вновь подойдя к терпеливо
ожидавшему их Александру, стали просить о позволении не возвращаться на
родину, где они будут предметом насмешек и жалости, а поселиться всем
вместе по их выбору. Александр одобрил их решение, велел им идти навстречу
главным обозам Пармения и далее в Сузу, где каждому выдадут по три тысячи
драхм, по пяти одежд, по две запряжки волов, по пятьдесят овец и пятьдесят
мер пшеницы. Со счастливыми криками, славя царя, калеки двинулись дальше.
Александр понесся к самому ненавистному городу Азии, как он назвал
Персеполис.
К Александру и Таис, которая ехала чуть приотстав, потрясенная
увиденным, подъехал взволнованный Птолемей.
- Как они могли разрушить прекрасные Афины - храмы, стои, фонтаны!
Зачем? - спросила в свою очередь Таис.
Александр искоса глянул на Птолемея.
- Что тут ответит мой лучший наблюдатель стран и государств?
- Очень просто, великий царь!
Непривычное титулование не ускользнуло от гетеры.
- Очень просто, - повторил Птолемей, - прекрасное служит опорой души
народа. Сломив его, разбив, разметав, мы ломаем устои, заставляющие людей
биться и отдавать за родину жизни. На изгаженном, вытоптанном месте не
вырастет любви к своему народу, своему прошлому, воинского мужества и
гражданской доблести. Забыв о своем славном прошлом, народ обращается в
толпу оборванцев, жаждущих лишь набить брюхо и выпить вина!
- Отлично, друг! - воскликнул Александр. - Ты разве не согласна? -
обратился он к гетере.
- Птолемей прав, как обычно, но не во всем. Ксеркс прошел с
разрушениями и пожарами через всю Аттику и сжег Акрополь. На следующий год
его сатрап Мардоний пришел в Афины и сжег то, что уцелело от Ксеркса.
Птолемей прав - Мардоний жег и разрушал прежде всего храмы, стои и галереи
скульптур и картин. Но мои соотечественники не стали ничего
восстанавливать: обрушенные стены, почерневшие колонны, разбитые статуи,
даже головешки пожарищ оставались до той поры, пока персы не были изгнаны
из Эллады. Черные раны на нашей прекрасной земле укрепляли их ненависть и
ярость в боях с азиатскими завоевателями. И в битве при Платее они
сокрушили их - через долгих тридцать лет! И вот появились Перикл, Аспазия,
Фидий, и был создан Парфенон!
- Ты хочешь сказать, что не только само прекрасное, но и лицезренье
его поруганья укрепляет душу в народе? - спросил Александр.
- Именно так, царь, - ответила Таис. - Но только в том случае, если
народ, сотворивший красоту своей земли, накопивший прекрасное, понимает,
чего он лишился!
Александр погрузился в молчание.
Лошади, будто предчувствуя близкий конец пути, приободрились и резво
побежали по дороге, спускавшейся в густой лес. Толщина древних дубов
указывала, что лес исстари был заповедным, защищая равнину Персеполиса от
северных ветров. Дальше пошли возделанные ноля, заботливо орошенные
горными ручьями. Мирные земледельцы, скорее всего, рабы царских хозяйств,
вспахивали землю на могучих черных быках огромного размера, апатичных и
медлительных, с рогами, загнутыми внутрь. Македонцы уже познакомились с
этими животными, их необыкновенно жирным молоком и вкусным мясом. Далеко
впереди на плоской равнине как бы плавали над землей белые дворцы
Персеполиса. Даже с большого расстояния нестерпимо сверкали на солнце их
крыши из чистого серебра.
Пехотинцы и лучники перешли на бег, из последних сил стараясь не
отстать от конницы. Войско развернулось широким фронтом. Разбившись на
маленькие отряды, македонцы пробирались среди садов, оросительных канав и
бедных домов городской окраины. Жители с ужасом и криками прятались где
попало, ворота запирались или оставались распахнутыми. Александр знал, что
его план внезапного захвата Персеполиса удался. Никто не подозревал о
спешном подходе крупных македонских сил. Поэтому он не построил плана
сражения и боевого порядка, предоставив инициативу начальникам отрядов и
даже сотникам. Сам он с наиболее выносливыми гетайрами и тессалийцами
поскакал к сокровищнице, прежде чем ее хранители могли что-либо
предпринять для сокрытия серебра, золота, драгоценных камней, пурпурной
краски и благовоний.
Пока в вишневых и персиковых садах пехотинцы вступали в бой с наскоро
сбежавшимися воинами слабой персидской охраны города, покрытые грязью от
пота и пыли всадники ринулись к стоявшим на высоких платформах дворцам.
Легкие, белые, покрытые тонкими бороздками колонны по сорок локтей
высоты стояли целым лесом, скрывая таинственное обиталище персидских
владык. В северном углу дворцовой платформы лестница, ведшая в ворота.
Ксеркса, защищалась лучниками и отрядом избранной царской охраны
"Бессмертных" в сверкающей позолотой броне. Большая часть этих храбрых
воинов погибла при Гавгамеле, часть ушла с Дарием на север. Оставшиеся в
Персеполисе смогли оказать лишь короткое сопротивление бешеному напору
отборнейшей македонской конницы. Не успели опомниться дворцовые служители,
как копыта коней затопали, проскочив незапертые ворота Ксеркса с их
огромными изваяниями крылатых быков. Яростные кони влетели на огромную
северную лестницу, ведшую с плит платформы через портик из 12 круглых
колонн в ападану - Залу Приемов, квадратное помещение в 200 локтей по
каждой стене, высокая крыша которого была подперта массивными квадратными
колоннами, стоявшими правильными рядами по всей зале, как и во всех других
гигантских залах персепольских дворцов.
Спешившись, Александр остался в прохладной ападане, в то время как
Птолемей, Гефестион, Филотас разбежались во главе своих воинов по залам в
поисках сокровищницы, разгоняя во все стороны перепуганных мужчин и женщин
дворцовой прислуги. Они достигли отдельно стоявшей в восточной части
дворца сокровищницы через тройной пилон и южный фасад, обращенный к
равнине. Там, в залах "Ста колонн", "Девяноста девяти колонн" и запутанных
коридорах восточного угла дворцовой платформы, размещалась знаменитая
газафилакия. Последний короткий бой македонцы выдержали в узком проходе
между сокровищницей и южным дворцом. Герой сражения в Персидских Воротах
Кратер в это время успел захватить помещения для стражи, расположенные
рядом с сокровищницей за Тронным Стаколонным залом. Через несколько минут
царские казначеи в ападане на коленях протягивали Александру хитроумные
ключи, с помощью которых отпирались двери комнат с казной. Опечатанные, с
надежной охраной, они перешли во владение великого полководца.
Вымотанные до предела, македонцы повалились отдыхать тут же, в залах
дворцов, поручив лошадей дворцовой прислуге. Воины не имели сил даже для
грабежа. Александр не хотел трогать местных жителей, по примеру Сузы, хотя
Персеполис не сдался и не выслал заранее парламентеров. Оправданием
служило внезапное появление македонцев, ворвавшихся в город, когда решать
что-либо было уже поздно.
Леонтиск и Кратер объехали площади и главные улицы, расставляя стражу
- предосторожность неизлишняя, так как в городе могли затаиться немалые
отряды вражеских воинов. Везде, на улицах и в садах, в тени деревьев и у
стен, лежали спящие македонцы, кто как мог - на коврах, одеялах и
циновках, отобранных у жителей.
В это сонное царство Таис, дожидавшаяся в загородном саду с небольшой
охраной, вступила уже под вечер. По условию она подъехала к западной
лестнице, где служители дворца усердно смывали кровь, обильно
растекавшуюся по белым ступеням. Трупы погибших защитников дворца были уже
убраны, но резкий запах крови еще стоял в предзакатном безветрии.
Эту ночь Таис провела в богатом доме бежавшего царедворца, где рабы и
рабыни со страхом старались исполнить любые желания чужеземки, усталой,
черной от солнца и пыли, казавшейся им грозной, несмотря на красоту и
небольшой рост. Видно, страху им прибавили выразительные жесты Леонтиска и
Птолемея, которые, водворив сюда Таис, тут же исчезли. А может, еще больше
они боялись соседства отряда конников, который расположился на отдых в
саду, а своих лошадей устроил не только в опустелых конюшнях, но и в доме.
Простившись с македонскими военачальниками, Таис почувствовала себя
одинокой перед целой толпой слуг, брошенных хозяевами на произвол судьбы,
но добросовестно сохранявших их имущество. Первым делом она потребовала
ванну. А когда ей знаками показали, что ванна готова и можно идти, она
прошла в большое круглое помещение, заткнув кинжал за пояс коротенького
хитониска. Там ее встретила старая рабыня, гречанка из Ионии, заговорившая
на понятном Таис диалекте. Взволнованная встречей с первой за долгие годы
свободной эллинской женщиной, примчавшейся в сердце Персии вместе с
непобедимым войском страшных завоевателей, она по-матерински взялась
опекать Таис. После ванны старая гречанка старательно растерла все тело
гетеры, а загрубевшие, покрытые ссадинами колени смазала каким-то
коричневым, резко пахнущим составом. Она объяснила, что это драгоценное
лекарство дороже серебра. Его собирают в пустынных горах за Персеполисом,
где оно встречается натеками на голых скалах.
- Может быть, это горючее зеленое масло? - спросила Таис.
- Нет, госпожа. Горючего масла сколько угодно на востоке и севере, на
берегах Гирканского моря. А это редкостный дар Геи, имеющий силу
излечивать все, особенно раны. Увидишь, что завтра все твои царапины
исцелятся.
- Благодарю тебя! Приготовь на завтра этот состав для лечения ран
моих друзей, - сказала Таис. В схватке у ворот получили легкие раны
Птолемей и старый лохагос.
Рабыня согласно закивала, заворачивая Таис в редкую ткань, чтобы не
остудить после растирания, и кликнула двух служанок, которые стали
расчесывать гребнями слоновой кости блестящие после мытья черные волосы
афинянки. А Таис уже ничего не чувствовала. Она крепко спала, запрокинув
голову и чуть приоткрыв небольшой рот с детской верхней губой.
Старая рабыня, едва чесальщицы кончили свое дело, укрыла эллинку с
нежностью, как собственную дочь.
На следующий день Александр, чистый и свежий, как юный бог Эллады, в
золотой броне, принял кшаттру, или, по-гречески, сатрапа, Парсы и его
приближенных вельмож в тронном зале дворца, который совсем недавно занимал
несчастный "царь царей". Персы принесли списки находившегося в городе
ценного имущества и благодарили за то, что великий завоеватель не позволил
разграбить Персеполис. Александр загадочно улыбался, переглядываясь со
своими военачальниками. Они знали, что удержать воинов от грабежа
легендарной столицы смогла только неимоверная усталость, сморившая их у
самой цели. Навести порядок теперь, когда миновал боевой азарт, было
легко, и Александр на самом деле отдал приказ ничего не трогать в городе.
Македонцы как бы надломились в этом последнем рывке и апатично
взирали на неслыханную роскошь дворцов и богатство жилых домов жрецов и
царедворцев. Старые ветераны, утомленные чередой походов и ужасающих
сражений, плакали от счастья, лицезрея своего божественного вождя на троне
персидских владык. Война закончена, цель похода достигнута! Жаль погибших
товарищей, которые не дожили до такой славы.
Александр считал, что, овладев Азией, он может идти на восток до края
мира, но свои планы пока держал в тайне даже от самых близких друзей.
Предстоял неизбежный поход в погоню за Дарием, ибо, пока царь персов не
был уничтожен, Александр, несмотря на всю покорность народа, не мог занять
место владыки. Всегда оставалась опасность внезапного удара, если Дарию
удастся собрать достаточно войска. Как только весна придет в северные
горы, настанет время двинуться в погоню и заодно перенести резиденцию в
Экбатану.
Экбатана, расположенная в пяти тысячах стадий на север от Персеполиса
и выше его в горах, была прохладной летней столицей Ахеменидов и в то же
время укрепленным городом, совсем не похожим на надменно открытый во все
стороны Персеполис. Александр решил перенести туда сокровища трех
газафилакий - Сузы, Персеполиса и Вавилона. Туда же он приказал повернуть
и гигантский обоз Пармения, ибо вознамерился сделать Экбатану и Вавилон
своими двумя столицами, а первую еще и лагерем для подготовки похода на
восток.
Неожиданно явилась Эрис, опередившая даже вспомогательные отряды
пехотинцев. Она привезла Таис письмо от Гесионы, которая вместо
Персеполиса поехала в Экбатану с Неархом, решившим дожидаться там
Александра и отдохнуть от великих трудов подготовки флота. Неарх пообещал
найти дом и для Таис. Птолемей настойчиво советовал афинянке обосноваться
в Экбатане на все время похода на восток. Гетера не спешила, еще не
оправившись как следует от убийственной скачки к Персеполису.
Черная жрица приехала, на Салмаах и теперь сопровождала Таис в ее
прогулках по городу вместе с двумя старыми друзьями - Ликофоном и
лохагосом, вновь назначенными для охраны прекрасной афинянки. За-Ашт,
неохотно расставшаяся с молодым тессалийцем, была увезена Гесионой в
Экбатану для устройства жилья Таис.
И афинянка подолгу бродила с ними по огромным залам дворцов,
лестницам и порталам, удивляясь тому, как мало истерты ступени, сточены
острые ребра дверных и оконных проемов квадратных колонн. Дворцы
Персеполиса, огромные залы приемов и тронных собраний посещались малым
числом людей и выглядели совсем новыми, хотя самые ранние дворцовые
постройки возведены были почти два века назад. Здесь, у подножия гор
Милости, владыки Персии построили особенный город. Не для служения богам,
не для славы своей страны, но единственно для возвеличения самих себя.
Гигантские крылатые быки с человеческими лицами, с круглыми,
выпирающими, как у детей, щеками считались портретами пышущих здоровьем и
силой царей. Великолепные барельефы львов, поставленные у основания
северной лестницы, прославляли мужество царей-охотников. Кроме крылатых
богов и львов, барельефы изображали только вереницы идущих мелкими шажками
воинов в длинных неудобных одеждах; пленников, данников, иногда с
колесницами и верблюдами, однообразной чередой тянувшихся на поклонение
восседавшему на троне "царю царей". Таис пробовала пересчитать фигуры с
одной стороны лестницы, дошла до ста пятидесяти и бросила. В гигантских
дворцовых помещениях поражал переизбыток колонн: по пятьдесят, девяносто и
сто в тронных залах - подобие леса, в котором люди блуждали, теряя
направление. Было ли это сделано нарочно или от неумения иным способом
подпереть крышу, Таис не знала. Ей, дочери Эллады, привыкшей к обилию
света, простору храмов и общественных зданий Афин, казалось, что залы для
приемов выглядели бы куда величественнее, не будь они так загромождены
колоннадой. Тяжелые каменные столбы в храмах Египта служили иной цели,
создавая атмосферу тайны, полумрака и отрешенности от мира, чего нельзя
было сказать про белые, в сорок локтей высоты, дворцы Персеполиса. И еще
одно открытие сделала Таис: ни одного изображения женщины не нашлось среди
великого множества изваяний. Нарочитое отсутствие целой половины людского
рода показалось афинянке вызывающим. Подобно всем странам, где Таис
встречалась с угнетением женщин, государство персов должно было впасть в
невежество и наплодить трусов. Гетере стали более понятны удивительные
победы небольшой армии Александра. Гнев богинь - держательниц судеб,
плодородия, радости и здоровья неотвратимо должен был обрушиться на
подобную страну. И метавшийся где-то на севере царь персов и его высшие
вельможи теперь испили полную чашу кары за чрезмерное возвеличение мужей!
Персеполис не был городом в том смысле, какой вкладывали в это слово
эллины, македонцы, финикийцы. Не был он и местонахождением святилищ,
подобных Дельфам, Эфесу или Гиераполю.
Персеполис создавался как место, где владыки Ахеменидской державы
вершили государственные дела и принимали почести. Оттого вокруг платформ
белых дворцов стояли лишь дома царедворцев и помещения для приезжих,
опоясанные с южной стороны широким полукольцом хижин ремесленников,
садовников и прочей рабской прислуги, а с севера - конюшнями и фруктовыми
садами. Странный город, великолепный и беззащитный, надменный и
ослепительный, вначале покинутый персидской знатью и богачами, быстро
заполнялся народом. Любопытные, искатели счастья, остатки наемных войск,
посланники дальних стран юга и востока съезжались невесть откуда, желая
лицезреть великого и божественного победителя, молодого, прекрасного, как
эллинский бог, Александра.
Царь македонцев не препятствовал сборищу. Главные силы его армии тоже
собрались здесь, готовясь к празднику, обещанному Александром перед
выступлением на север.
Таис почти не видела Птолемея и Леонтиска. Занятые с рассвета до
поздней ночи, помощники Александра не имели времени для отдыха или
развлечений. Время от времени в дом Таис являлись посланные с каким-нибудь
подарком - редкой ювелирной вещицей, резным ящиком из слоновой кости,
жемчужными бусами или стефане (диадемой). Однажды Птолемей прислал
печальную рабыню из Эдома, искусную в приготовлении хлеба, а с ней целый
мешок золота. Таис приняла рабыню, а золото отдала лохагосу для раздачи
тессалийским конникам. Птолемей рассердился и не подавал о себе вестей до
тех пор, пока не приехал со специальным поручением от Александра. Царь
пригласил афинянку по срочному делу. Он принял ее и Птолемея на южной
террасе, окруженной сплошной бело-розовой чашей цветущего миндаля. Таис не
видела Александра после переправы через Араке и нашла, что он изменился.
Исчез неестественный блеск глаз, они стали, как обычно, глубокими и
пристально глядящими вдаль. Исхудавшее от сверхчеловеческого напряжения
лицо вновь обрело цветущий румянец и гладкость молодой кожи, а движения
стали чуть ленивыми, как у сытого льва. Александр весело приветствовал
гетеру, усадил рядом, велел принести лакомств, приготовленных местными
мастерами из орехов, фиников, меда и буйволиного масла. Афинянка положила
пальцы на широкую кисть царя и вопрошающе улыбнулась. Александр молчал.
- Погибаю от любопытства! - вдруг воскликнула гетера. - Зачем я
понадобилась тебе! Скажи, не томи!
Царь сбросил маску серьезности. В эту минуту Александр напомнил
Птолемею давнюю пору, когда они были товарищами по детским проказам.
- Ты знаешь мою мечту о царице амазонок. Сама же ты постаралась убить
ее в Египте!
- Я ничего не убивала! - вознегодовала Таис. - Я же хотела сказать
правду.
- Знаю! Иногда хочется видеть осуществленной мечту, пусть в сказке,
песне, театральном действе...
- Начинаю понимать, - медленно сказала Таис.
- Только ты, наездница, артистка, прелестная, как богиня, способна
выполнить мое желание...
- Видеть у себя царицу амазонок? В театральном действе? Зачем?
- Угадала! Но это не будет игрой в театре, нет! Ты проедешь со мной
через толпы собравшихся на праздник. Пойдет слух, что царица амазонок
приехала ко мне, чтобы стать моей женой и подданной. Возникнет легенда,
которой поверят все. Сотня тысяч очевидцев разнесет весть по всей Азии.
- А дальше? Куда денется "царица"?
- Уедет в "свои владения" на Термодонт. А ты, Таис, придешь гостьей
ко мне на пир во дворец.
Гетера фыркнула.
- Согласна. Но где взять спутниц-амазонок?
- Найди двух, больше не надо. Ведь ты поедешь около меня.
- Хорошо, я возьму одну - свою Эрис, она будет моей "военачальницей".
Ее грозный вид убедит кого угодно.
- Благодарю тебя! Птолемей, прикажи, чтобы лучшие мастера сделали
Таис золотой шлем...
- А Эрис - серебряный. И круглые щиты с изображением змеи и сокола. И
луки с колчанами и стрелами. И короткие копья. И маленькие мечи с золотыми
рукоятками. Еще - хорошую леопардовую шкуру!
- Ты слышал, Птолемей? - сказал очень довольный Александр.
- Конечно! Но как быть с броней? Ее не сделают так быстро. И не
подобрать на женщин. Если броня не придется совершенно по мерке, получатся
ряженые.
- Ничего, - сказала Таис. - Мы поедем, как настоящие амазонки,
нагими, только в поясах для мечей и ремнях для колчанов.
- Великолепно! - воскликнул Александр, обнимая и целуя Таис...
Афинянка вместе с Эрис и целой сотней тессалийской конницы - почетным
эскортом будущей "царицы амазонок" - отправилась в царские купальни на
одном из больших озер в десяти парасангах к югу от Персеполиса. Туда
впадал быстрый Аракс. Принесенная его вешними водами муть успела осесть, и
голубое зеркало озер снова приняло девственную чистоту и прозрачность.
Белые строения маленького дворца, веранды на берегу, лестницы, нисходящие
к воде, и удаленные берега, пропадающие в синей дымке полуденных
испарений, были совершенно безлюдны. Это место могло быть обиталищем
богини или бога. Здесь, как в родной Элладе, строения, созданные
человеком, сливались с окружающей природой, становились ее неотъемлемой
частью. Строители дворцов и храмов Египта, Вавилона и Персии стремились
отгородиться от природы. Тут было исключение. На этом тихом озере Таис
впервые за несколько лет испытала умиротворение и покой, растворяясь в
чистом горном воздухе, сиянии солнца, едва слышном плеске волн и шуме
раскидистых сосен.
Обе женщины облюбовали квадратную беседку. Ведущая к воде лестница
ограждалась высоким парапетом, полностью скрывавшим их от постороннего
взгляда. Таис подолгу лежала на мраморе у самой воды, выравнивая свой
медный загар, а Эрис сидела около ступени, задумчиво глядя на воду и
слушая ветер. Когда спадала жара, на легкой лодке из белого дерева
приплывал старый служитель, раб из далекой Кадусии.
Он привозил свежие фрукты и катал Таис по озеру. Когда-то старый
кадусиец служил у греческого наемника и выучился говорить на койне.
Простыми и убедительными словами он рассказывал предания об озерах, о
прекрасных пери - нимфах огня, любви и мудрости, обитавших в окрестных
горах, о мрачных и злобных джиннах - мужских божествах пустынных ущелий,
которые были в подчинении у пери.
Лодка медленно скользила по прозрачной воде, размеренно всплескивало
весло. Под негромкий рассказ старика Таис грезила с открытыми глазами.
Воздушные, с проблесками огня, в легких одеждах, беззаботные красавицы
скользили над водой, обольстительно изгибаясь в полете, манили к уступам
голых обветренных скал, стоявших стеною на страже запретных обиталищ духов
пустыни. И Таис хотелось стать такой же пери, ни человеком, ни богиней, -
свободной от тревог, увлечений, раздоров и соперничества, обуревавших
равно людей и богов Олимпа. Пробуждаясь от грез, Таис с грустью и смехом
ощупывала свое плотное, гладкое, очень земное тело и, вздохнув, бросалась
в холодную глубь озера, недоступную огненным красавицам.
Шесть дней прошли быстро, наступил канун праздника. Посоветовавшись с
тессалийцами, афинянка решила появиться в городе вечером. С гиканьем и
свистом, ударяя в щиты, под бряцание оружия и сбруи, топот и ржанье
лошадей бешеная орда с факелами ворвалась в город и промчалась на
северо-восточную окраину в заранее приготовленный просторный дом. Слух о
прибытии царицы амазонок разнесся по городу мгновенно. Сотни людей,
потрясенных шумным вторжением, рассказывали о событии. Приняв тессалийцев
за амазонок, они насчитали чуть не тысячу свирепых всадниц с метательными
ножами в зубах.
Больше никто не видел ни одной женщины Термодонта, пока на
заполненную народом площадь, у южной стороны дворцов, не выехал сам
божественный победитель "царя царей", новый владыка Азии Александр, в
сопровождении знаменитых военачальников. Яркое солнце играло на золотой
броне и шлеме в форме львиной головы огромного и прекрасного македонца.
Золотая уздечка резко выделялась на черной шерсти могучего боевого коня
Букефала, не менее знаменитого, чем его всадник.
По левую, почетную сторону Александра ехала царица амазонок, тоже в
золотом вооружении. Народ затаив дыхание смотрел на Александра и его
прекрасную, как богиня, спутницу. Амазонка в чистой и презрительной наготе
сидела на неслыханно красивом коне - золотисто-рыжем, с длинным черным
хвостом и гривой, в которые были вплетены золотые нити. Иноходец,
небольшой и гибкий, казался ящерицей рядом с громадным Букефалом.
Меднокожее тело царицы амазонок стягивал пояс из золотых квадратиков с
коротким мечом, спину прикрывала леопардовая шкура, на которой размещались
лук и колчан в обрамлении длинных золотистых кос, спадавших из-под
назатыльника нестерпимо сверкавшего шлема. Лицо царицы охватывала толстая
перевязь шлема, что вместе с низким козырьком придавало ей воинственный и
непреклонный вид. На левой руке, над сгибом локтя, амазонка несла щит с
изображением золотого сокола Кирки в центре.
На шаг позади царицы ехала на темно-пепельной кобыле другая амазонка,
темнокожая, в серебряном шлеме, с серебряным вооружением. В центре ее щита
извивалась серебряная змея, а из-под шлема горели дикие синие глаза,
внимательные и недобрые. В правой руке темнокожая амазонка держала
короткое посеребренное копье. Ее лошадь перебирала ногами, приседала,
танцуя, взмахивала украшенным серебряными нитями хвостом.
Александр с полководцами и амазонками медленно ехал сквозь толпы
народа к южной окраине Персеполиса. Там, на гладком участке степи,
построили сиденья и навесы, выровняли площадку для состязаний атлетов,
сделали сцену для актеров и танцовщиц. Казалось поразительным, как быстро
съехались сюда фокусники, знаменитые музыканты и акробаты...
На перекрестке двух больших улиц знатные персы выделялись пестротой
одежд и отсутствием женщин. Состоятельные горожанки, закутанные в легкие
покрывала, жались к стенам домов и оградам, а рабыни, опережая мужчин,
едва не лезли под копыта. Персидская знать восхищенно рассматривала
превосходных лошадей и величественных всадников царского окружения.
- Смотри! - воскликнул высокий, воинственного вида человек, обращаясь
к приятелю, черты лица которого выдавали примесь индийской крови. - Я
считал, что легенда об амазонках лжива хотя бы потому, что они должны быть
столь же кривоноги, как женщины массагетов, от езды верхом с детских лет.
- А теперь ты понял, что посадка амазонок...
- Совсем другая!
- Да, голени их не спущены, а лежат на спине коня, сильно согнул ты в
коленях, пятки отведены к хребту...
Полуиндиец, замерев, провожал глазами царицу амазонок, удалявшуюся
вместе с Александром в другой квартал, где улица была еще шире и
многолюдней.
- Эн аристера! (Слева!)
Люди вздрогнули от резкого вопля темнокожей амазонки. Царица
мгновенно прикрылась щитом. Громко стукнул тяжелый, с силой брошенный нож.
Лошадь черной амазонки сделала рывок налево, раздвинув толпу. Прежде чем
кто-либо успел схватить нападавшего, он уже лежал на земле с копьем,
глубоко всаженным в ямку над левой ключицей - удар, от которого не было
спасения. Таис узнала выучку храма Кибелы.
Еще мгновение - и разъяренные гетайры ворвались в толпу, давя
лошадьми всех, кто не успел увернуться. Они окружили веревкой группу
зрителей около убитого и погнали в боковую улицу. Двух, которые попытались
перепрыгнуть веревку, тут же закололи. Ни малейшего испуга не отразилось
на лице царицы. Она беспечно улыбнулась Александру. Царь бросил несколько
слов Птолемею, который повернул коня и поскакал за гетайрами.
Торжественное шествие не замедлилось ни на минуту. За пределами
города, выстроенные многорядными шпалерами воины встретили царя громовым
кличем. Аргироаспиды в первых рядах стали ударять в свои звенящие
серебряные щиты. Зарокотали барабаны. Лошадь черной амазонки неожиданно
заплясала, отбивая такт копытами и кланяясь направо и налево. Тогда охапки
синих, розовых и желтых цветов полетели под ноги лошадей. Обеих амазонок
забрасывали цветами, а те, смеясь, прикрывались щитами от душистых пучков,
вызывая еще больший восторг.
Птолемей догнал Александра уже недалеко от построек
импровизированного театра.
- У чернокожей слишком верная и быстрая рука! - недовольно сказал он,
обращаясь к царю.
- Удалось все же узнать причину нападения? - не оборачиваясь, спросил
Александр. - Зачем и кому понадобилось убивать красоту, безвредную в войне
и не вызывающую мести?
- Эти народы на окраине пустынь презирают женщин, не чувствуют
красоты и, загоревшись идеей, готовы на любое убийство, не боясь
последствий и все же нападая из-за угла.
- Что же сделала им царица амазонок?
- Говорят, что метнувший нож - родственник какой-то красавицы,
которую предназначали тебе в жены...
- Не спросив меня, - рассмеялся Александр.
- Говорят, они знают особую магию. Никто не может устоять перед
чарами их женщин.
Александр сказал презрительно:
- И, увидев великолепие царицы амазонок, ее решили убить хотя бы
ценой жизни?
- Они живут плохо и не ценят ничего, кроме служения своим богам, -
сказал Птолемей, выглядевший на этот раз слегка растерянным.
- Прикажи убить всех, кто помогал этому, а его красавицу выдать замуж
за одного из конюхов при гетайрах!
Александр спешился и принял спрыгнувшую с Боанергоса "царицу
амазонок". Взяв за руку, он повел ее на самый высокий ряд скамей под
Навесом из драгоценной пурпуровой ткани, взятой из кладовых Восточного
дворца...
Солнце скрылось за холмами, когда Александр покинул празднество. Они
ехали все в ряд: Таис, по-прежнему в обличье амазонки, Птолемей Гефестион
и Кратер. Остальные полководцы следовали на несколько шагов позади, а по
сторонам двойной цепочкой ехала охрана из одетых в броню гетайров.
Гефестион вполголоса говорил что-то Кратеру, тот внимательно слушал
его и вдруг захохотал. Таис покосилась, удивляясь неожиданной веселости
всегда серьезного Кратера.
- Они вспоминают конец представления, - пояснил Птолемей.
Да, Таис тоже запомнился в конце удивительный танец со змеей.
Высокая, тонкая, необыкновенно гибкая нубийка и вавилонянка - бледнокожая,
с пышными формами; было такое впечатление, будто кольца черного змеиного
тела в самом деле обвивают белую девушку. Черная "змея", казалось, то
поднималась из-за спины своей "жертвы", кладя голову на ее плечо, то
вздымалась от земли, проскальзывая между ног вавилонянки.
- Ты говоришь о танце со змеей? - спросила Таис.
- Вовсе нет. Разве это тонкое искусство может пронять Кратера? Нет,
он вспоминает компанию вавилонских акробатов, изобразивших пантомиму
любви.
- Что же тут хорошего? - удивилась гетера. - Изображали гадость!
Правда, девушки были очень красивы, но мужчины...
- Но как они искусны в позах! Такое не придет в голову и служителям
Котитто!
- Ты тоже восхищен этим представлением? - спросила Таис.
- Ты мало знаешь меня! Или притворяешься?
Таис хитро прищурилась, поправляя за спиной цепочку, соединявшую ее
"заемные" косы.
- Любой мужчина не может смотреть на это иначе как с негодованием!
Другое дело - евнухи! - рассердился Птолемей.
- Интересно, почему? Я, например, негодую оттого, что святое служение
Афродите и Кибеле, тайна, которую знают лишь богиня и поднявшиеся до нее
двое, выставляется напоказ, унижает человека до скота и служит порождению
низших чувств, осмеянию красоты. Мерзкое нарушение завета богов! -
негодующе сказала Таис.
- Это я хорошо понимаю. Но к тому же еще чувствую, что меня обокрали,
- улыбнулся Птолемей.
- А, тебе хотелось быть на месте этих акробатов! - догадалась Таис.
- В самом деле! Не на подмостках, конечно! Если красивую женщину
обнимают и ласкают у меня на глазах, это оскорбляет меня. Не могу принять
такого зрелища!
Александр с интересом прислушался к разговору, одобрительно кивая.
- Мне хочется задать тебе вопрос, - обратился он к Таис.
- Слушаю тебя, царь.
По знаку Александра афинянка подъехала вплотную.
- Хотела бы ты быть царицей амазонок на самом деле? - вполголоса
спросил Александр.
- Для тебя - да, для себя - нет! Ты не можешь продолжать придуманную
тобою сказку.
- Пожалуй! Почему ты знаешь?
- Сказку можно осуществить только через женщину. А ты не мог быть со
мной больше суток. И ушел.
- Ты взяла меня всего и столь же неистово, как и я.
- Жрица Кибелы сказала, что Красота и Смерть неразлучны. Я тогда не
поняла ее, а теперь...
- Что теперь?
- А теперь поцелуи великого Александра памятны мне с той евфратской
ночи. Я еду с тобой, на миг осуществилась легенда о твоей любви... не ко
мне, а к царице амазонок! А царица исчезла! - И Таис послала Боанергоса
вперед в темноту, не обращая внимания на предостерегающий возглас
Птолемея...
Дома при свете трех лампионов рабыни поспешно расчесывали Таис. Ее
волосы утром пришлось высоко взбить под шлем, чтоб превратить ее в
белокурую амазонку. Спутанная вьющаяся масса прядей едва поддавалась
скользким гребням из слоновой кости. Афинянка нетерпеливо притоптывала
ногой, глядя сквозь щель в занавеси на освещенную платформу дворца. Гости
Александра уже собрались. Последняя ночь перед выступлением полководцев на
север!
Все же к приходу Леонтиска, явившегося проводить гетеру на пир, Таис
была совершенно готова. Тессалиец с удивлением смотрел на ее скромный
девический наряд. Короткая снежно-белая и прозрачная эксомида не скрывала
ни одной линии тела, обнажая левое плечо, грудь и сильные ноги в
серебряных сандалиях с высоким переплетом. Черные волосы Таис заплела в
две толстые косы, спускавшиеся до подколенок. Никаких других украшений,
только простые золотые, кольцами, серьги и узкая диадема надо лбом с
крупными сверкающими топазами золотистого цвета.
Контраст с "царицей амазонок" показался Леонтиску настолько сильным,
что воин замер, оглядывая афинянку. Она приходилась Леонтиску чуть выше
плеча, и тем не менее он не мог отделаться от чувства, что смотрит на нее
снизу вверх.
Эрис неотступно сопровождала хозяйку и спряталась где-то в нише
платформы с твердым намерением дождаться рассвета и окончания пира.
Александр позвал на пир, кроме своих друзей - военачальников,
избранных гетайров, историков и философов, - еще восемь человек высшей
персидской знати.
Странным образом, никого из женщин, кроме Таис, не пригласили сюда, в
тронный зал Ксеркса, где за столом собралось все командование победоносной
армии.
Платформа с громадами белых дворцов темнела утесом в тридцать локтей
высоты под звездами ранней южной ночи. Сквозь зубчатое ограждение террасы
пробивались широкие лучи света от плясавших в бронзовых котлах языков
пламени горящего масла.
Поднимаясь по широкой белой лестнице в сто ступеней, Таис
чувствовала, как нарастает в ней смешанное с тоской лихое возбуждение,
точно перед выходом в священном танце. Она увидела стену восточных гор в
отсвете звездного безлунного неба. Словно завеса спала перед ее мысленным
взором. Она перенеслась в напоенную золотом солнца и сосен Элладу,
услышала журчанье и плеск чистых ручьев в обрывистых мшистых ущельях:
белые, розовые, бронзовые статуи нагих богинь, богов и героев, дикие
четверки вздыбленных, замерших в скульптурах коней, яркие краски фресок и
картин в стоях, пинакотеках, жилых домах. Прошла босыми ногами по теплой
пыли каменистых тропинок, спускающихся к лазурному морю. Кинулась, как в
объятия матери в детстве, в волны, несущие к благоуханным пестрым берегам
то ласковых нереид - девушек моря, спутниц Тетис, то бешеных коней
Посейдона, развевающих пенные гривы в шуме ветра и грохоте валов.
- Таис, очнись! - ласково притронулся к ее обнаженному плечу
Леонтиск.
Афинянка вернулась на платформу дворцов Персеполиса, под сень
огромных крылатых быков Ксерксова павильона.
Вздрогнув, она поняла что простояла здесь несколько минут, пока
терпеливый тессалиец решился напомнить, что все собрались в Стаколонном
зале Ксеркса...
Таис прошла насквозь привратную постройку с четырьмя колоннами и
тремя входами по 25 локтей высоты, минуя выход направо, к ападане и
дворцам Дария. Она направилась по дорожке снаружи стены, к
северо-восточной части платформы, где располагались Ксерксовы дворцы и
сокровищница. Здесь она не боялась, что на ее чистейший белый наряд
попадет копоть от огромных пылающих чаш. Ночь выдалась тихая, клубы
черного дыма взвивались вертикально, и сажа не летела по сторонам.
Леонтиск пошел направо по дорожке из плит сверкающего известняка, через
незаконченный постройкой четырехколонный павильон на площадке перед
тронным залом Ксеркса. Широкий портик с шестнадцатью тонкими колоннами
также освещался чашами. Тут горел бараний жир, не дававший ни запаха, ни
копоти и употреблявшийся персами для светильников во внутренних
помещениях.
Таис вошла в мягкий полусвет гигантского зала и остановилась у одной
из ста колонн, которые, несмотря на пропорциональную стройность, теснились
в зале, как пальмовые стволы в роще. Западный угол зала, ярко освещенный и
уставленный столами, заполняла шумная толпа слуг и музыкантов, из-за
которых Таис не сразу увидела пирующих. Группа девушек-флейтисток
расположилась между колоннами. Другие музыканты устроились в конце линии
столов, у крайнего ряда колонн, за которыми виднелись колыхаемые
сквозняком тяжелые занавеси на высоких трехстворчатых окнах. Таис глубоко
вздохнула и, подняв голову, вышла на свет множества лампионов и факелов,
прикрепленных к стенам. Приветственные крики и хлопанье в ладони
взорвались бурей, когда хмельные сподвижники Александра увидели ее. Она
стояла неподвижно несколько минут, как бы предлагая всем полюбоваться
собою без надменного величия, всегда требующего унижения и умаления
другого человека. Таис предстала перед пирующими с великолепным чувством
внутреннего покоя и достоинства, которое дает возможность не бояться хулы
и не преодолевать смущение заносчивостью.
Гости Александра были пресыщены и избалованы доступностью женщин.
Огромное количество пленниц, рабынь, музыкантш-аулетрид, вдов перебитых
персов - любого возраста, нации, цвета кожи, на любой вкус - неизбежно
испортило отношение к женщине как к драгоценности, воспитанное в Элладе и
перенимаемое македонцами. Но Таис, известная гетера, была куда более
недоступной, чем все женщины в окружении македонской армии. Перед
лампионами, освещенная насквозь через тончайший хитон, улыбаясь, она
поправила непокорные волосы и затем неторопливо пошла к подножию трона
Ксеркса, где восседал великий полководец.
В ее походке торжество женской красоты и наслаждение собственной
гибкостью сочетались с той стройностью линий фигуры, которую воспел поэт в
гимне о Каллирое [Каллироя - Прекрасноструйная (из мифа о нимфе
источника)].
Плавные изгибы струились от плеч к ступням, словно стекая по твердому
полированному камню ее тела, и "пели движением", как волны источника
Каллирои.
Персы, никогда не видевшие Таис, сразу поняли, что перед ними -
сокровище Эллады, где множество поколений, преданных здоровью и нелегкому
труду земледельца на скудных морских побережьях, живя в слиянии с близкой
людям природой, создали великолепный облик человека. Они не знали, что в
Таис была примесь еще более древней, тоже здоровой и сильной крови людей
морского Крита, родственников и современников прародителей народов Индии.
Таис уселась у ног Александра, рядом с Птолемеем. Прерванный ее
появлением пир возобновился. Только что гонец привез донесение, что казна,
захваченная в Сузе, Пасаргадах и Персеполисе, прибыла благополучно в
Экбатану. По предварительным подсчетам, в распоряжении Александра
оказалось больше ста пятидесяти тысяч талантов. О таком богатстве не могла
мечтать вся Эллада. Если все это богатство перевезти в страны Эллады,
Македонию, Ионию, то оно обесценило бы все состояния и разорило бы всех
имущих. Александр решил хранить добычу за семью стенами Экбатаны.
Еще одна радостная весть: криптии-разведчики донесли, что Дарию не
удалось собрать большого войска. Две тысячи наемников, три-четыре тысячи
легкой кавалерии не составляли угрозы для победоносной армии. Добить врага
и покончить с бывшим "царем царей" теперь было сравнительно простой
задачей.
И, опьяненные неслыханными победами, восхищенные гигантской добычей,
множеством рабов и просторами лежавшей в покорности страны, молодые воины
и пожилые ветераны македонской армии неустанно поднимали чаши, славя
великого Александра, хвастая победами, проливая внезапные слезы о погибших
товарищах.
А двадцатишестилетний герой, повелитель Египта, Финикии, Сирии, Малой
и Великой Азии, опьяненный своей славой, успехом, вином и еще более -
великими замыслами, с любовью смотрел на шумных товарищей, положив могучие
руки на золотые с синей эмалью подлокотники трона грозного опустошителя
Эллады. С беспечной улыбкой склонившись к Таис, он спросил вполголоса,
почему она в простом наряде.
- Разве ты не понял? Я только что похоронила...
- Кого? Что ты говоришь!
- Царицу амазонок и ее любовь, - едва слышно прошептала афинянка.
Александр нахмурился, откинулся на спинку трона. Птолемей подумал,
что царь разгневался, и, чтобы перебить разговор, стал громко просить Таис
станцевать.
- Здесь негде. Я лучше спою, - ответила гетера.
- Спеть, спеть, Таис будет петь! - закричали со всех сторон.
Шум стих, сильно опьяневших утихомирили соседи. Таис взяла у
музыканта семиструнную китару с колокольчиками и запела ударным
гекзаметром старинный гимн о персидской войне, о сожженных Афинах и боевой
клятве не служить ничему, кроме войны, пока последний перс не будет
выброшен в море. Яростную мелодию Таис пропела с таким диким
темпераментом, что многие повскакали с мест, отбивая ногами такт и
раскалывая о колонны ценные чаши. Вскоре весь зал загремел боевым напевом.
Сам Александр встал с трона, чтобы принять участие в песне. С последним
призывом всегда помнить злобу врагов и особенно сатрапа Мардония Таис
швырнула китару музыкантам и села, прикрыв лицо руками. Александр поднял
ее за локоть вровень со своим лицом. Целуя, он сказал, обращаясь к гостям:
- Какую награду присудим прекрасной Таис?
Перебивая друг друга, военачальники стали предлагать разные дары, от
чаши с золотом до боевого слона. Таис подняла руку и громко обратилась к
Александру:
- Ты знаешь, я никогда не прошу наград и подарков. Но если тебе
хочется, разреши сказать речь и не гневайся, если она тебе не понравится.
- Речь! Речь! Таис, речь! - дружно заорали воины.
Александр весело кивнул, выпил неразбавленного вина и снова опустился
на трон. Леонтиск и Гефестион расчистили место на столе, но Таис
отказалась.
- Человек не должен становиться ногами туда, где он ест. Это привычка
варваров! Дайте мне скамью!
Услужливые руки мигом поставили тяжелую скамейку, отделанную слоновой
костью. Таис вскочила на нее, похлопала в ладоши, призывая к вниманию. Она
могла бы и не делать этого. Все глаза были прикованы к ней.
Гетера начала со слов благодарности Александру за приглашение,
Птолемею и Леонтиску за помощь в странствовании и за чудесного коня. Этот
конь дал ей возможность не только проехать десять тысяч стадий через
страны Сирии и Финикии до Вавилона, но и единственной из эллинских женщин
совершить поход в пять тысяч стадий до Персеполиса.
- Этот город, - продолжала Таис, - сердце и душа Персии. К моему
великому удивлению, кроме сокровищ и роскошных дворцов, здесь нет ни
храмов, ни собрания ученых и философов, ни театров, ни гимнасионов. Не
созданы статуи и не написаны картины, прославляющие красоту и подвиги
богов в образе людей и божественных героев. Кроме надменных толстомордых
быков-царей, принимающих дары, и процессий раболепствующих и пленных,
здесь нет ничего. Чащи колонн по сорок локтей на платформе в тридцать
локтей высоты - все это лишь для того, чтобы возвысить владык унижением
подданных. Ради этого здесь трудились искалеченные эллины, ионийцы,
македонцы и фракийцы, толпу которых мы встретили? Ради этого Ксеркс со
своим злым сатрапом принес кровь и смерть в Элладу, дважды сжигал мои
родные Афины, увел в плен тысячи и тысячи искусных мастеров нашей страны?
Я здесь одна с вами, герои-победители, повергшие в прах могущество
недобрых владык. Я служу богине красоты и знаю, что нет хуже преступления,
чем поднять руку на созданное человеком прекрасное. Но, если это служит
злой власти? Тогда оно всего лишь обман, ибо нет красоты без добра и
света!
Таис простерла вперед руки, как бы спрашивая весь зал. Воины
одобрительно и грозно загудели. Гетера вдруг выпрямилась, как спущенная
тетива.
- Завтра вы уходите на север, оставляя в неприкосновенности обиталище
сокрушенной вами деспотии! Неужели я одна ношу в своем сердце пожарище
Афин? А мучения пленных эллинов, длившиеся до сих пор, слезы матерей, хотя
бы это и было восемьдесят лет назад?! Неужели божественный Александр нашел
удовольствие усесться на троне разорителя Эллады, будто слуга, забравшийся
в покои господина?
Голос афинянки, высокий и звенящий, хлестнул словами, как бичом.
Александр вскочил будто ужаленный. Люди оцепенели.
Александр молчал, глядя на Таис, склонившую голову, как в ожидании
удара.
- Что же ты хочешь, афинянка? - спросил царь таким львиным рыком, что
закаленные воины вздрогнули.
Вся напрягшись в волевом усилии, Таис поняла великую власть
полководца над людьми, магическую силу его голоса, подчинявшего громадные
толпы людей.
Таис подняла на Александра огромные горящие глаза и протянула руку.
- Огня! - звонко крикнула она на весь зал.
Александр обхватил ее за талию, сорвал со скамьи и подвел к стене.
- Возьми! - он снял факел и подал гетере, сам взял второй.
Таис отстранилась в почтительном поклоне. - Не мне первой! Начать
приличествует тому, чей божественный разум и сила привели нас сюда!
Александр повернулся и повел вдоль стен Таис за руку. Два факела
мгновенно подожгли занавеси на окнах, подвески и шнуры, легкие деревянные
переплеты для цветов.
Безумие разрушения охватило сподвижников Александра. С воплями
восторга и боевыми кликами воины хватали факелы и разбегались по дворцам,
поджигая все, разбивая лампионы, опрокидывая чаши с горящим жиром и
маслом.
Через несколько минут зал Ксеркса, пустая сокровищница и помещения
охраны были в огне. Подожгли и ападану, откуда огонь перекинулся (или был
перенесен) на жилые дворцы Дария и Ксеркса в юго-западном углу платформы.
Оставаться на ней дольше не было возможности. Александр, не отпуская руки
Таис, сбежал по северной лестнице на городскую площадь. Здесь, окруженный
военачальниками, он стоял, зачарованно глядя на титаническое пламя,
взвивающееся в почерневшее небо. Балки крыш и потолков, простоявшие
столетия на сухой жаре, вспыхивали, как облитые горючим маслом. Серебряные
листы кровли плавились, низвергаясь ручьями жидкого металла на лестницы и
плиты платформы, и, застывая, летели звонкими раскаленными лепешками в
пыль городской площади. Пламя ревело и свистело, перекрывая вопли жителей,
столпившихся у края площади, боясь приблизиться.
Звездное небо, казалось, потухло. Никто никогда не видел более черной
ночи, окружавшей слепящий жар исполинского костра. Люди взирали на пожар с
суеверным ужасом, будто не руки Александра и маленькой афинянки сделали
это, а силы подземного мира и ввергнутых туда титанов вырвались на
поверхность Геи. Жители города попадали на колени в предчувствии большой
беды. И действительно, ни Александр, ни его военачальники не стали
сдерживать воинов, для которых пожар послужил сигналом к грабежу. Толпа
ошеломленных горожан стала разбегаться, надеясь спасти имущество от
распалившихся македонцев.
С раздирающим уши треском одна за другой стали проваливаться
перекрытия, выбрасывая вихрящиеся столбы искр.
Александр вздрогнул и, очнувшись, выпустил руку Таис, онемевшую в
крепкой ладони царя. Он устремил на гетеру пристальный взгляд, как после
речи в зале, и вдруг вскрикнул:
- Уйди!
Таис подняла руку перед лицом, будто защищаясь.
- Нет! - еще решительнее сказал царь. - Не навсегда. Я позову тебя.
- Не позовешь! - ответила Таис.
- Как можешь ты знать?
- Ты знаешь свои слабости, побеждаешь их, и это дает тебе силу и
власть над людьми.
- Так моя слабость - женщины? Никто не говорил мне этого!
- И не мудрено. Не в женщинах, а в божественно-безумном стремлении ко
всему недостижимо далекому твое сердце. Ничего нет в мире неуловимее
женской красоты. И ты уклоняешься от этой безнадежной борьбы, вести
которую обречены лишь поэты и художники. Красота ускользает, как черта
горизонта. Ты выбрал горизонт и уйдешь туда.
- А когда вернусь?
- О том знают лишь мойры Гелиайне, великий царь.
- Прошу тебя, останься пока здесь. Я покидаю больным Черного Клейта и
хотел бы...
- Я поняла.
- Только поберегись, не выходи без охраны. Весть о той, кто сжег
Персеполис, разнесется скорее и шире, чем сказка об амазонках!
Таис, не ответив, повернулась и медленно пошла в темноту. В
нескольких шагах позади, зорко глядя по сторонам, неслышно кралась Эрис.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 21:50 |
  
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
12. НАСЛЕДНИКИ КРИТА
Горный ветер, прохладный даже в сверкающий полдень лета, подхватил
лежавший перед Таис лист пергамента. Она придавила письмо золотой
рукояткой кинжала.
Мысленный образ подруги отдалился, исчез в знойной равнине,
распростершейся на восток от семи стен Экбатаны.
Гесиона, после двух лет молчания, прислала длинное письмо! Верной
подруге Неарха пришлось испытать немало, чтобы быть рядом с возлюбленным.
Можно позавидовать критянину, нашедшему в фиванке такую любовь и терпенье.
Грандиозные замыслы Александра потребовали большого флота. Корабли
строились в устье Евфрата и на Тигре. Там распоряжался новый помощник
Неарха - подвижный, как жидкое серебро, полукритянин-полуфиникиец
Онесикрит.
Кедры, черные сосны, дубы и вязы с гор от истоков Евфрата и Тигра
сплавлялись до верфей Неарха. Гесиона со свойственным фиванке эпическим
стилем описывала свои скитания между Вавилоном и маленькими городками
кораблестроителей, оазисами пальм, одинокими храмами и бедными селениями
рыбаков, затерявшихся среди моря тростниковых зарослей.
Мухи - бич Вавилона и Суз, черными роями кишевшие на рынках, в
жилищах и даже в храмах, оказались пустяком перед бедствием мириад
кусающихся кровопийц, тучами реявших над тихими водами. Ветер, к счастью,
не столь уж редкий, приносил избавление. Все остальное время люди
проводили в дыму, и Гесиона уверяла подругу, что прокоптилась насквозь и
стала нетленной, как мумия Египта.
Таис огляделась. В чистом воздухе Экбатаны мухи не доставляли
беспокойства. Гесиона была бы счастливее в этом городе, напоминавшем ей
родные разрушенные Фивы.
На мраморных плитах высокой террасы звонко зашлепали босые детские
ноги. Сын Птолемея походил больше на мать, чем на отца. Военачальник
убедил Таис вступить с ним в официальный брак, как только македонцы
вернулись после погони за Дарием. Хромая и ворча, появился в конце террасы
искалеченный тессалиец, оставшийся в Экбатане у Таис смотрителем дома и
лошадей, после того как тессалийские конники вместе с другими эллинскими
воинами были отпущены Александром на родину. Теперь Ройкос приглядывал и
за мальчиком, которому требовалась мужская рука и умение воина. Не
вернулся на родину и начальник конников Леонтиск, отправившийся на восток
вместе с Александром. Таис не любила вспоминать об этом - рана еще болела.
Мальчик выпрашивал позволения покататься на Боанергосе. Ройкос
уверял, что лучше обождать, пока не будет окончательно объезжен маленький
конь из-за гор Иберии, присланный Птолемеем. Таис примирила обоих
обещанием самой прокатить сына на вечерней поездке, которую она свято
соблюдала, чтобы оставаться в форме на случай внезапного отъезда.
Леонтиск поскакал по широким ступеням вниз в сад к павильону из
грубого серого камня, облюбованному Эрис для уединения. Никто не смел
нарушать ее покой в те часы, когда бывшая черная жрица сидела и грезила
неизвестно о чем с открытыми глазами. Сыну Таис позволялось прибегать к
павильону и окликать Эрис, вызывая на борьбу и состязание в беге. В дикой
возне нередко принимала участие и мать, в упоении носившаяся по просторной
площадке перед домом. Финикиянка За-Ашт все-таки уехала в Тессалию со
своим Ликофоном. В доме появилась Окиале - печальная, добрая и застенчивая
девушка из северной Сирии. Для Окиале не существовало никого выше
Леонтиска. Она баловала мальчика свыше всякой меры, не слушаясь даже Эрис,
которую страшно боялась. Впрочем, единственный ребенок в окружении
бездетных женщин не мог не быть баловнем, тем более такой живой,
сообразительный и хорошенький, как сын Таис. Главную опасность
представляла повариха, всегда готовая перекормить мальчишку в укромном
уголке. Только теперь Таис поняла смысл обычая, распространенного по всей
Элладе: обязательно отдавать сыновей на воспитание многодетным
родственникам. Или же мальчики объединялись в группы под руководством
умелых воспитателей. Во всяком случае - вон из материнского дома, особенно
если дом богатый, с многочисленными рабынями и слугами. Спартанцы считали,
что воинами могут сделаться лишь дети, выросшие отдельно от родных в
специальных военных общежитиях. Более просвещенные афиняне, беотийцы,
тессалийцы применяли воинское воспитание, сочетая его с необходимой
образованностью. Наблюдая за подрастающим сыном, наделенным энергией и
живостью обоих его родителей, Таис с нетерпением ждала возвращения
Птолемея, чтобы отец устроил воспитание мальчика в окружении сверстников и
умелых учителей. Почему-то ни разу не приходила мысль, что Птолемей в
безвестных далях востока, у края земли и на Крыше Мира, может погибнуть,
как погиб Леонтиск у Александрии Эсхаты - Самой Дальней, там, за Согдианой
и Рекою Песков - Яксартом, после ожесточенной битвы со скифами. Его тело
укрыто надежной плитой в городе-крепости Александрии Эсхате, прозванной
македонскими воинами "Нимфе Танатон" - Невестой смерти. Много жертв унесли
стрелы слишком быстрых для тяжелой македонской конницы всадников с
длинными мечами и круто изогнутыми луками. Сам Александр долго хромал от
стрелы, перебившей ему малую берцовую кость. Он охлаждал свой гнев бешеной
отвагой, бросаясь на врагов впереди всех. И получил такой удар по черепу
камнем из пращи, что двенадцать дней плохо видел и до конца похода не мог
мыслить так божественно ясно и быстро, как прежде. Последние сражения со
скифами надорвали его силы. От Александрии Эсхаты царь возвращался на
носилках уже после заключения мира с этими удивительными племенами из
степей, простиравшихся далеко в холодную страну мрака за Море Птиц, Танаис
и Эвксинский Понт. Кто мог бы подумать, что через несколько столетий на
месте Александрии Эсхаты вырастет прекрасный город и его назовут на языках
будущих народов "Тирози Чахон" - Невестой мира!
Не однажды вспоминала Таис рассказ Леонтиска о массагете, казненном
Александром после битвы при Гавгамеле. Молодой вождь оказался пророком.
Способы сражения, о которых он говорил Александру, были применены скифами
и в конце концов остановили непобедимую армию в ее движении на восток.
Александр повернул на юг, вверх по течению Реки Песков, к гигантским
ледяным хребтам Крыши Мира и Парапамиза, которые мерцали на горизонте еще
в начале похода, почти три года назад. Безмерно отважный, скромный и
мечтательный, как всякий тессалиец, Леонтиск ушел из ее жизни... Он умер
от раны на третий день после сражения, улыбаясь, как положено эллину.
Призвав Гефестиона, он передал Таис последний привет и все имущество,
оставленное в Экбатане - немалое количество золота и драгоценностей. Через
год, по поручению Таис, разыскали родственников начальника конницы в
селенье близ Фтии, которым афинянка отправила все, за исключением памятных
вещей.
Птолемей - храбрый и осторожный, очень дальновидный, не стремящийся к
показному блеску, знающий себе цену, но отнюдь не хвастливый, постепенно
выдвинулся перед остальными шестью полководцами Александра как наиболее
надежный и всесторонне осмотрительный. Он вел дневник похода и в подробных
письмах Таис проявил талант писателя. Его жене казалось, что ничего не
может случиться с этим умным воином, которого судьба вела к высокому
взлету. Только близость сверхчеловеческого Александра оставляла его в
тени...
Таис вернулась к прерванному чтению письма Гесионы.
Фиванка звала ее в Вавилон, в свой дом, приобретенный Неархом
накануне его отъезда. Александр призвал его на помощь другому моряку -
Онесикриту, заместителю Неарха в определении путей и чтении карт. Неарх
отправился в Бактриану с отрядом корабельщиков для участия в походе за
Индию к тем самым пределам мира на краю океана, до которых не удалось
дойти через степи. За колоссальными горами Парапамиза и Гиндукуша
протекала река Инд, где-то на западе сливавшаяся с Нилом. Дальше на юг
всего в нескольких тысячах стадий находились пределы суши.
Неарх надолго простился с Гесионой. "И представь себе... - Таис
мысленно услышала заливистый смех Гесионы... - последнее известие от
Неарха! Отважный мой моряк назначен командовать агрианской конницей, кроме
своих соплеменников, критских лучников, которых осталось совсем
немного..."
"Мне тоже, видимо, надо оставить надежду на скорое возвращение
Птолемея и самой позаботиться о воспитателях сына", - подумала Таис и
быстро пробежала конец письма. Гесиона писала о строящемся в Вавилоне
большом театре. Для ускорения доставки материалов Александр приказал
разломать и снести башню Этеменанки, содеяв варварство, для истинного
эллина немыслимое, даже если башня была сильно повреждена временем.
Статуя Александра, созданная Лисиппом, поставлена во дворе одного из
храмов. Нашлись жрецы нового культа, совершают перед ней богослужение...
Пряча письмо под кинжал, Таис долгое время сидела в раздумье, слушая ветер
в жесткой листве деревьев, затенявших террасу. Резко выпрямилась, ударила
в серебряный диск, на восточный манер призывая рабыню, и велела принести
принадлежности для письма.
"Первый год сто тринадцатой олимпиады. Гесиона, радуйся. Думается,
надлежит тебе приехать в Экбатану и здесь ожидать возвращения армии из
индийского похода. Я живу в этом городе уже три года. Однажды зимой
несколько минут падал снег! Так вспомнились родные Афины, где бывают
суровые зимы, и снег раз в год ложится почти на целый день! Сходство с
твоими Фивами ты заметила еще в первый приезд! И воздух здесь, на
возвышенности, немного схож с лучезарным, тонким и животворным воздухом
нашей Эллады, дуновением Олимпа и крыльев священных птиц. Повсюду в Азии,
за исключением трех благословенных городов Ионии: Хиоса, Клазомен и Эфеса,
солнце тяжелое, слепящее, угнетает ум и чувства, а пыль застилает
горизонт. Даже в Египте свет слишком силен, а воздух не искрится,
переливаясь волшебными лучами, в которых так четки все предметы, так
облекаются очарованием женщины и статуи, что каждый эллин становится
художником. Пора тебе отдохнуть от влажной жары и мух Вавилона. Я боюсь за
Александра, Птолемея, Гефестиона и всех наших людей, проведших эти три
года в боях и походах за пределами Персии, от Гирканского Моря Птиц, в
степях и горах, где зима несет снежные ветры и холода, никогда не
испытанные в Элладе. Сопротивление бактрийцев, согдиан и особенно скифов
превысило воображение Александра и возможности его армии. Пробиваясь
дальше на восток, армия испытанных ветеранов постепенно тает, а жители
покоренных стран, составившие почти половину войска, куда менее надежны.
Возвеличенный неслыханными в истории победами, Александр,
божественный фараон Египта, которому уже поклонялись, как богу в
древнейших городах Месопотамии - Матери Народов, стал ревниво относиться
ко всякому противоречию. Прежде уверенный в своей мудрости и силе, он
спокойно выслушивал споривших с ним товарищей. Теперь это кажется ему
унижающим достоинство великого царя и завоевателя. К несчастью, азиаты
оказались искусными льстецами, готовыми на любые унижения. Мой учитель в
Египте как-то сказал, что самая страшная отрава даже для очень мудрого и
сильного человека - это постоянное восхваление его и его деяний. Александр
выпил полную чашу этой отравы и стал способен на прежде несовместимое с
его действительно великой личностью. Ты знаешь уже об убийстве
доблестного, хотя и глупо тщеславного Филотаса, начальника гетайров и
личной охраны Александра. Прикончив Филотаса, Александр немедленно послал
убийц сюда, в Экбатану, где начальствовал старый испытанный его воин
Пармений, и того убили, прежде чем он услышал о казни сына. Обвинения в
заговоре против Александра, мне кажется, придуманы услужливыми
советниками, дабы оправдать убийства. За этими проявлениями
несправедливости последовали другие. Вряд ли ты слышала об избиении
бранхид? Когда наше войско с большим трудом и опасностями переправилось
через многоводный и быстрый Оксос, называемый еще Рекой Моря, навстречу
появилась огромная толпа оборванных, диких и грязных людей. Они
размахивали зелеными ветвями-бранхиями (отсюда их прозвище), плясали и
вопили от радости на искаженном до неузнаваемости койне. Так выглядели
потомки, внуки и правнуки эллинских пленников, вывезенных Ксерксом в самую
глубь Персии для работ на восточных се границах. Александр, отъехав в
сторону, хмурясь, рассматривал одичалых оборванцев и, внезапно
рассвирепев, приказал перебить всех до единого. Жалкая толпа не успела
разбежаться.
В начале похода через богатые зверями леса и степи на окраине Моря
Птиц Александр охотился на львов, тигров и медведей, поощряя своих друзей
к единоборству с могучими зверями на коротких копьях. Один Птолемей не
принимал участия в диких забавах, спокойно снося насмешки самого
Александра. Однако, когда Кратер был жестоко искусан медведем, Александр
прекратил охоту..."
Таис устала писать. Позвав Ройкоса, она велела приготовить лошадей:
Боанергоса для себя и Салмаах для Эрис. Черная жрица не мыслила прогулки
своей госпожи иначе, как под своей охраной.
- Все равно нам придется когда-нибудь разлучиться, - выговаривала ей
Таис, - не можем же мы умереть вместе в одно и то же мгновение.
- Можем! - спокойно отвечала Эрис. - Я пойду за тобой, - она
многозначительно притронулась к узлу волос на затылке.
- А если ты умрешь первая? - спросила афинянка.
- Я подожду тебя на берегу Реки Смерти. Рука об руку мы пойдем в
царство Аида. Я уже просила Великую Мать оставить меня дожидаться на полях
асфоделей.
Таис внимательно рассматривала эту странную не то рабыню, не то
богиню, сошедшую к смертным для ее охраны. Чистое и твердое ее лицо вовсе
не выражало кровожадность, смертельную угрозу для врагов, как некогда
казалось Таис. Вера во что-то такое, чего не знала вольнодумная афинянка,
победа над страхом и болью как некогда у девственных жриц Артемис в Эфесе,
породивших легенды об амазонках. Но те впадали в священное неистовство
менад, сражаясь с яростью диких кошек. А для Эрис характерно выражение,
которое скульпторы Афин должны были придать статуе подруги тираноубийц,
героини Леэны, а не изображать символическую львицу с отрезанным языком.
Суровое поведение Эрис, очевидно, лишь отражение ее сосредоточенности и
серьезности, в прямом взгляде ее кристально-чистых синих глаз, слегка
сведенных вместе бровей, в ясном, чуть-чуть металлическом звуке ее голоса.
И только темнота се кожи, волос и губ напоминали о том, что это - дочь
Ночи, владеющая темным знанием Геи-Кибелы.
Эллины особенно почитали тех своих атлетов-победителей на олимпийских
играх, которые одолевали соперников качеством, отсутствующим у простых
смертных, - спокойствием, даром и свойством богов.
Поэт говорил, что "все свои годы они хранили медовое спокойствие,
самое первое из их высоких дел. Ничего нет выше этого благородства,
украшающего каждый прожитый день..."
Спокойствие олимпийского победителя отличало и Эрис, придавая
особенный оттенок каждому ее жесту и слову. И сейчас Таис с удовольствием
смотрела на ее прямую посадку на пляшущей, по обыкновению, капризной
Салмаах. Бережно, как хрупкую милетскую вазу, передала рабыня-сирийка
брыкающегося и повизгивающего от восторга Леонтиска. Обе женщины поехали
по замощенным улицам, выбирая короткие и крутые спуски и не обращая
внимания на восторженные взгляды прохожих. Таис и Эрис давно привыкли к
ним. Действительно, эта пара, как в свое время Таис с Эгесихорой, не могла
не привлекать внимания. А у юношей попросту захватывало дух, и они долго
провожали глазами прекрасных всадниц.
После буйной скачки по полю ристалищ, пустынному и заброшенному после
того, как прекратились персидские гонки колесниц, еще не возобновленные
македонцами, Таис вернулась умиротворенная. Смыв пыль и уложив усталого
сына, она вернулась к письму в другом настроении.
"Александр, - писала она, - все более отдаляется от своих воинов и
даже военных советников, философов, географов и механиков.
Великий македонец совершил подвиг, превосходящий деяния мифических
героев - Геракла, Тесея и Диониса. Эллада всегда была обращена более к
востоку, чем к темному и дикому западу. Она как бы тянулась к древним
искусствам и великому знанию, накопленному в исчезнувших царствах, через
зацепившуюся за край Азии Ионию, через легендарный Крит. Александр широко
распахнул ворота Востока. Туда, на свободные или опустошенные войной
земли, хлынул поток предприимчивых эллинов: ремесленников, торговцев,
художников, учителей. Македонцы со своими награбленными в войне деньгами и
рабами получали обширные имения и селились в местах, куда более
плодородных и теплых, чем их гористая родина. Новые города требовали
съестного, дерева и камня для построек. Воины жили в достатке и быстро
обогащались. Так велики оказались завоевания страны, что в Элладе стали
чувствовать недостаток людей, подобно тому как это ранее случилось в
Спарте, отдавшей своих мужчин в качестве наемников и окончательно сникшей
в последнем усилии борьбы против Александра. Вся Эллада постепенно
обезлюдеет, устремляясь в Азию, рассеиваясь среди масс ее населения и по
необъятным просторам степей и гор. Если так пойдет, то в какую Элладу мы
вернемся?.."
Таис задумалась, пощекотала подбородок тростинкой.
"...Александр и все македонцы ожесточились в тяжелой войне, -
продолжала афинянка письмо, - взаимные отношения подчиненных и властителя
сделались натянутыми, как никогда прежде. Униженная покорность новых
соратников сделала полководца еще чувствительнее. Забылась прежняя мечта о
гомонойе - равенстве людей в разуме. Божественность великого македонца
стала доказываться способами, более приличествующими вождю дикого племени,
нежели владыке мира. Александр с помощью персидских советников вздумал
ввести обычай простираться перед ним на земле, но натолкнулся на резкое
сопротивление старых сотоварищей. Когда ветераны - полководцы и воины
личного окружения Александра - гетайры увидели своего вождя, восседающего
на троне из золота, в длинном персидском одеянии, с высокой тиарой на
голове, они сначала рассмеялись, спрашивая Александра, какой маскарад или
игру он затеял. Каллистен, афинский философ, присланный Аристотелем,
полный энтузиазма, вначале поверил в божественность Александра и начал
писать "Анабазис" - историю, прославляющую его походы. Теперь он первый
заявил, что обожествление никогда не имело места при жизни любого героя,
даже сына бога. Геракл с его величайшими подвигами, Дионис, совершивший
первый поход в Индию, были возведены в божественное достоинство лишь после
смерти. В своей земной жизни Дионис был фиванцем, а Геракл - аргивянином.
Поклонение живому человеку, хотя бы и сыну бога, противоречит духу
эллинизма и является не более как варварством.
"Александр не бог, - публично заявил философ, - не сын Зевса от
земной женщины. Он самый храбрый среди храбрых, самый умнейший из всех
талантливых полководцев. Только деяния его, божественные по значению,
могут создать ему славу героя и возвеличить до полубога".
Александр затаил злобу на Каллистена. Философа поддерживали
македонские ветераны, но он не имел влиятельных друзей. В конце концов
вместе с юношами из ближайших прислужников царя его осудили за намерение
убить Александра и еще за какие-то преступления. Юношей побили камнями
собственноручно военачальники Александра, а Каллистена заковали в цепи,
посадили в клетку и, по последним слухам, повесили в Бактриане. Однако
простирание перед собой Александр отменил. Еще до того, отступив от Реки
Песков в Мараканду, Александр много пил, стремясь облегчить страдания -
головные боли после ранения камнем. В припадке ярости он убил Черного
Клейта, верного, туповатого гиганта, дважды спасавшего его жизнь, брата
Ланисы, няни Александра в Пелле. После тяжких приступов меланхолии и
раскаяния Александр отправился штурмовать заоблачную крепость Бактрианы.
Там он женился на дочери бактрианского вельможи Роксане, схваченной как
военная добыча.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 21:52 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
Птолемей писал, что брак не смягчил порывов жестокости, повторявшихся
все чаще. Даже им, ближайшим друзьям, надлежало соблюдать большую
осторожность в отношениях с царем.
Еще в начале странствования по восточным степям Александр заменил
свой шлем с львиной головой на другой, украшенный крыльями большой птицы.
Местные жрецы уверяли, будто в царя вселился Симург - дух высоких холмов,
спускающийся на землю в образе грифа, чтобы помочь людям в их бедах.
Не знаю, чем помогал Александр жителям восточных степей..."
Таис оборвала начатую фразу, тихо засмеялась и дописала: "видишь, я
попала под влияние Птолемея. Мудрый воин любит предсказывать беды и
перечислять прошлые несчастья, хотя это нисколько не мешает его храбрости
и веселому нраву. Слишком веселому в том, что касается женщин! Тут он
поистине равен Александру в неутомимости исканий. Впрочем, ты это знаешь.
Давно, еще в Египте, ты предсказала ему, что женщин у него будет много, а
богиня одна. Теперь эта "богиня" - его жена и что же дальше?
Довольно, я устала писать, а ты утомишься читать. Приезжай сюда в
Экбатану, и мы с тобой наговоримся вдоволь, покатаемся на лошадях,
потанцуем. Здесь собралось много поэтов, философов, художников, музыкантов
и артистов. Здесь и Лисипп со своей мастерской, и эвбеец Стемлос, славный
статуями коней, знаменитая певица Аминомена... много прекрасных людей.
Сюда же в ожидании Александра прибывают путешественники из очень далеких
стран Индии, Иберии. Приезжай, тебе будет веселее, чем одной в Вавилоне!
Не будем слишком страдать за наших мужей. Помимо боевых и походных тягот,
у них есть своя доля счастья. Птолемей писал о необъятных равнинах,
поросших ароматным сильфием, о захватывающем дух зрелище исполинских
снежных гор, ряд за рядом, вершина за вершиной заграждающих путь на юг и
восток. О горных озерах волшебной голубизны, таких же глубоких, как небо.
О невообразимом просторе степей, где плоские холмы, увенчанные странными
изваяниями плосколицых и широкобедрых женщин, вздымаются бесконечной
чередой, как волны моря между Критом и Египтом. И наверное, выше всего для
них чувство каждодневных перемен, ожидание неслыханных чудес по мере
приближения к пределам суши...
Птолемей писал, что чем ближе они продвигаются к Индии, тем больше
становится деревьев, одинаковых с нашими в Элладе. Ели и сосны в горах за
Парапамизом совсем такие же, как в горах Македонии, иногда кажется,
приходишь снова на родину. Этому нет объяснения..."
Таис закончила письмо, запечатала и, чтобы оно ушло поскорее, велела
отнести в дом начальника города и казначея Гарпала, заменившего убитого
Пармения. Четыре тысячи пятьсот стадий - немалое расстояние отделяло
Экбатану от Вавилона, но ангарейоном - государственной почтой письмо шло
всего шесть дней.
Утомившись писанием (Птолемей поставил Таис условие не пользоваться
искусными писцами, раскрывателями всех секретов), она опустилась к
бассейну у лестницы, куда Птолемей провел воду горного источника, холодную
даже в жаркую пору. С веселым воплем она кинулась в раковиноподобное
углубление, через которое, журча, переливалась чуть зеленоватая вода. На
Крик прибежала Эрис, никогда не упускавшая случая поплескать и потом
растереть меднокожую госпожу толстым и жестким покрывалом.
Едва Эрис успела набросить покрывало на Таис, как появился посланный
Лисиппа. Великий ваятель звал Таис почему-то вместе с Эрис посетить его
дом завтра в утренние часы.
Таис протянула письмо черной жрице со словами:
- Приглашают и тебя! Кто-то хочет делать с тебя статую. Давно пора, я
удивлялась ваятелям, хоть раз увидевшим тебя... хотя сам Лисипп и его
ученики любят изображать мужей, военные сцены, лошадей и мало интересуются
красотою жен!
Эрис отвела руку афинянки с письмом.
- Ты забыла, я не умею читать на твоем языке, госпожа. И разве
почтенный Лисипп тоже забыл, что я обязана идти с тобой?
- Ты всегда сопровождаешь меня, верно. Если Лисипп упоминает тебя в
приглашении, значит, до тебя есть какое-то дело. Какое? У скульптора
прежде всего - ваяние. Превыше всего в жизни мы, эллины, считаем
совершенство человека, гармонию его развития, физического и духовного,
каллокагатию, как мы говорим. А в искусстве - изображение человека. Оттого
неисчислимо количество статуй и картин в наших городах и храмах, каждый
год прибавляются новые. Ты хотела бы, чтобы с тебя сделали статую богини
или нимфы?
- Нет. Вернее - мне безразлично. Но если ты прикажешь...
- Конечно, прикажу. Имей это в уме, если будет предложено... и не три
меня с такой силой! Я ведь не статуя.
- Ты лучше всех изваяний в мире, госпожа.
- Много ли ты видела их? И где?
- Много. Мне пришлось путешествовать девочкой в свите главной жрицы.
- Я ничего не знаю об этом!
Черная жрица позволила улыбке на мгновение осветить свое лицо.
Александр велел построить для Лисиппа огромную мастерскую при дворце
персидского вельможи, подаренном скульптору для жилья. В комнатах за
толстыми стенами из красного камня всегда царствовала прохлада, а зимой
приходилось топить. В полукруглых нишах горели сухие кедровые поленья с
добавлением ароматических веток тимьяна, лаванды, розмарина или ладанника.
Лисипп принял гостей на веранде под высокой крышей, подпертой
пальмовыми столбами и обнесенной барьером из розового гранита. Веранда
служила и мастерской и аудиторией для учеников, съехавшихся из Эллады,
Ионии, Кипра и даже Египта, чьи мастера стали перенимать приемы своих
прежних учеников - эллинов, около семи веков назад начавших учиться у
египтян.
Обычно присутствовали несколько философов, богатые ценители
искусства, поэты, черпавшие вдохновение в мудрых беседах, путешественники
из дальних стран, до которых дошла весть об открытом доме знаменитого
художника.
Лисипп, давний друг афинянки, орфик высокого посвящения, обнял Таис
за плечи. Оглядевшись, он поманил замершую у входа Эрис и молча указал на
широкую скамью, где сидели двое его учеников. Эрис блеснула глазами в их
сторону и уселась на краешке, подальше от веселых молодых, людей. Те
посылали ей восхищенные и многозначительные взгляды, дополненные жестами.
Тщетные попытки! С таким же успехом они могли привлечь внимание любой из
статуй, в изобилии украшавших мастерскую, дом и сад Лисиппа!
- Пойдем, афинянка, я покажу тебе старого друга и твоего
соотечественника скульптора Клеофрада. Он презирает войну, не делает
статуй царей и полководцев, только лишь жен, а потому не столь знаменит,
как того заслуживает. К тому же он знает тебя...
Таис собралась возразить, но слова застряли у нес в горле. Эти
жесткие голубые (глаукопидные, как у самой Афины) глаза, шрамы на лице,
под густой седой бородой и на руке воскресили в памяти мимолетную встречу
у Тесейона на пути к холму Нимф!
- Я пообещал увидеть тебя через несколько лет, - сказал Клеофрад
своим низким голосом, - что ж, прошли две олимпиады, и я вижу не девчонку,
а женщину в расцвете сил и красоты. Тебе, должно быть, сейчас лет двадцать
шесть, - ваятель бесцеремонно оглядел Таис, - ты рожала?
- Да, - почему-то послушно ответила Таис, - один раз.
- Маловато - надо бы два. У женщины такой, как у тебя, силы и
здоровья это только улучшит тело.
- Гнезиотес апамфойн, - сказал Лисипп на аттическом наречии, указывая
на Таис, и она вдруг покраснела от прямого взгляда одного и прямых слов
второго художника.
- Да, ты прав! - согласился суровый Клеофрад. - Чистота происхождения
по обеим линиям - отца и матери. Ты будешь моей моделью, афинянка! Судьба
назначила тебя мне! Я ждал терпеливо твоей зрелости, - он вперил в Таис
повелительный взгляд.
Помолчав, Таис кивнула.
- Ты выбираешь опять то, что не принесет тебе богатства, - задумчиво
сказал Лисипп, - Таис слишком обольстительна для образа богини, слишком
мала и гибка для коры, не грозна для воительницы. Она - женщина, а не
канон, образ, веками установившийся в эллинском искусстве.
- Мне думается, ты прав и не прав, великий мастер. Когда ты создавал
своего Апоксиомена [Апоксиомен - очищающий себя, знаменитая статуя
атлета], образ атлета, ты смело отошел от Поликлетова канона и прежде
всего от Дорифора. И я понимаю почему. Дорифор - канон могучего спартанца,
воина, который создавался у лакедемонян за тысячелетие выбора родителей,
убиения слабых и труднейшего воспитания силы и выносливости. Огромная
грудная клетка, брюшные мышцы, в особенности косые боковые, неимоверной
толщины. Такой человек может бежать в тяжелой броне много стадий, вести
бой с массивным щитом и копьем дольше любого воина любого народа,
останется невредим под колесами тяжелой повозки. До появления сильных
луков и камнеметов спартанцы били всех врагов без исключения.
- Ты очень верно понял меня, Клеофрад, хоть ты и ваятель жен. Мой
Апоксиомен легче и подвижнее. Однако ныне снова все переменилось. Воины
пересели на коней, а пехота бьется не один на один, как прежде, а сотнями
бойцов, скованными в единую машину дисциплиной и умением сражаться
совместно. Отошли времена и Дорифора, и Апоксиомена!
- Не совсем, о Лисипп, - сказала Таис, - вспомни гипаспистов
Александра, завоевавших звание "Серебряных щитов". Им понадобились и
тяжелое вооружение, и стремительный бег, и сила удара.
- Правильно, афинянка. Но это особая часть войска, вроде боевых
слонов, а не главная масса воинов.
- Боевых слонов, какое сравнение! - засмеялась Таис, умолкла и
добавила: - Все же я знала одного спартанца. Он мог служить моделью для
Дорифора...
- Конечно, такие мужи еще есть, - согласился Лисипп, - они стали
редкостью именно потому, что более не нужны. Слишком многое надо для
создания их, слишком это долго. Войско теперь требует все больше людей и
поскорее!
- Мы говорим о мужчинах, - пророкотал Клеофрад, - разве для того мы
позвали Таис?
- Да! - спохватился Лисипп. - Таис, помоги нам. Мы начали спор о
новой статус и с нашими гостями, - ваятель показал на группу из четырех
человек с густейшими бородами и в странных головных повязках, стоявших
особняком от завсегдатаев дома, - индийскими ваятелями, и разошлись в
главных критериях женской красоты. Они отрицают выдающуюся прелесть статуи
Агесандра, и вообще модная ныне скульптура жен им кажется стоящей на
неверном пути, не так ли? - Он повернулся к индийцам, и один из них,
видимо переводчик, быстро проговорил что-то на красивом певучем языке.
Один из гостей с самой дремучей бородой энергично закивал и сказал
через переводчика:
- Наше впечатление: эллинские художники перестали любить жен и теперь
больше любят мужей.
- Странное впечатление! - пожал плечами Лисипп, а Клеофрад впервые
широко, с оттенком злорадства, улыбнулся.
- Я ничего не знаю! - сказала Таис. - Кто такой Агесандр и что за
статуя?
- Новый скульптор появился, великий мастер. Его статуя Афродиты для
храма на Мелосе, - пояснил Лисипп, - прославилась среди ваятелей, хотя,
мне кажется, она больше похожа на Геру.
- Моделью служила явно не эллинка, а скорее сирийка. У этих женщин
прекрасные груди и плечи, но отсутствует талия, зад плоский и вислый. Ноги
всегда негармонично тонкие, - перебил Клеофрад.
- Все это Агесандр умело задрапировал, - сказал Диосфос, еще один
ваятель, знакомый Таис.
- Но не сумел скрыть неуклюжей средней части тела, - возразил Лисипп,
- и плохо развитой нижней части живота.
- Не понимаю восторгов, - спокойно сказал Клеофрад, - я не обсуждаю
мастерства Агесандра, и нет у меня зависти к его великому умению, а только
неприятие выбора модели. Разве у его богини эллинское лицо? Он придал ей
канонический профиль, но кости головы покажутся хрупкими и узкими, как и
следует для сириянки или иной женщины из народов восточного берега. Разве
никто не заметил, как сближены ее глаза и узки челюсти?
- Что же в этом плохого? - усмехнулся Стемлос.
- Плохо даже для твоих лошадей, - парировал Клеофрад, - вспомни
широкий лоб Букефала. А для нас, эллинов, древних критян и египтян самый
излюбленный образ - это Европа, переводи, как хочешь это древнее имя:
эвриопис - широкоглазая или эвропис - широколицая, а вернее, и то и
другое. До сих пор кости Европы носят на празднике Эллотии на Крите в
огромном миртовом венке. Следовало бы и нам, художникам, больше смотреть
на своих жен и их прародительниц, а не щеголять поисками чужеземных
моделей, которые, может быть, и хороши, но наши прекрасней.
- Здоровья тебе, Клеофрад! - воскликнул Лисипп. - Одно из многих
прозвищ моей приятельницы Таис как раз широкоглазая. Разве ты не заметил,
как похожа она лицом на Афину Партенос Фидия? Знаешь, та парадигма -
модель для нескольких копий, в короне и с глазами из хризолита?
К удивлению присутствующих, индийцы стали кланяться, складывая руки и
восклицая что-то одобрительное.
- Тебе-то хорошо, Эвриопис, - улыбнулся Лисипп Таис, посмотрел на
Эрис и добавил: - Мы звали тебя послужить моделью для спора. Придется тебе
и Эрис постоять обнаженными. Мы хотим увидеть в тебе сочетание древней
критской и нашей эллинской крови. А в Эрис тоже слились древняя нубийская
и другая, либийская, что ли. - Он показал на тяжелый широкий табурет для
модели. Таис послушно сбросила одеяние на руки не терявшей спокойствия
Эрис. Общий вздох восхищения пронесся по мастерской. Здесь все
преклонялись перед женской красотой, ценя ее как величайшую драгоценность
природы.
- Морфе телитерес гоэтис! О чарующие, обворожительные женские формы!
- воскликнул один из молодых поэтов, хиосец. Клеофрад замер, приложив
ладонь щитком к левому виску, и не сводил глаз с меднозагорелой фигуры,
стоявшей непринужденно, как будто наедине с зеркалом, а не на подставке
перед собравшимися. Спокойная уверенность в собственном совершенстве и в
том, что она не может вызвать среди художников ничего, кроме благоговения,
окружили молодую женщину ощутимым покровительством бессмертных.
- Нашел ли то, что искал? - спросил Лисипп.
- Да! - почти крикнул Клеофрад.
Индийцы вздрогнули, с удивлением взирая на загоревшегося вдохновением
эллина.
- Вот древнейший облик жены, - с торжеством сказал Лисипп, - крепкая,
невысокая, широкобедрая, круглолицая, широкоглазая - разве она не
прекрасна? Кто из вас может возразить? - обратился он к ученикам.
Лептинес, ваятель из Эфеса, сказал, что именно этот облик два века
назад воссоздавали художники Ионии, хотя бы Экзекиас или Псиакс.
- Они будто копировали ее лицо и тело, - ваятель показал на Таис.
- Я не могу пояснить тебе причину, - сказал Лисипп, - всего два
канона скульптур модны с прошлого века. Один - в подражание
непревзойденным Корам Акрополя - воспроизводит высокую жену с могучей
грудной клеткой, с широко расставленными грудями, широкими плечами и
брюшными мышцами, подобную атлетам - мужам. Они малоподвижные и не
нуждаются в сильном развитии задних мышц, поэтому более плоски позади.
Другой канон, введенный Поликлетом, Кресилаем, может быть, даже Фрадионом,
- это широкоплечая, узкобедрая, малогрудая жена, без талии, более похожая
на мальчика, также с неразвитыми позади мышцами. Таковы бегуньи, амазонки,
атлетки этих художников. Ты, эфесец, знаешь статуи, что создали для
святилища Артемис в твоем городе названные мною ваятели сто или больше
лет?
- Они испортили облик Артемис и амазонок! - воскликнул Лептинес. -
Влюбленные в юношей-эфебов, они старались в жене найти тот же образ
мальчика. А зачем истинному мужу мальчик вместо жены? Простая и суровая
жизнь моих предков, бежавших от дорийских завоевателей на берега Малой
Азии, создала крепких, сильных, гибких жен небольшого роста. От них и
карийских и фригийских жен, что ушли дальше к северу и добрались до Понта
на реке Термодонт, возник город амазонок. Они служили Артемис с девизом
"Никакого подчинения никакому мужу".
- Как интересно ты говоришь, ваятель, - воскликнула Таис, - так я -
жена для нелегкой жизни?
- Из чистого древнего рода, тех, кто жил трудно, - отвечал Лептинес.
- Эфесец, ты увлек нас в сторону, - вмешался Лисипп, - хотя и
говоришь интересно. Эрис, становись сюда! - Он показал на второй табурет
рядом с Таис.
Черная жрица вопросительно посмотрела на хозяйку.
- Становись, Эрис, и не смущайся. Это не обычные люди, это художники.
И мы здесь не просто жены, а воплощение богинь, нимф, муз - всего, что
возвышает мужа-поэта, устремляя его мечты в просторы мира, моря и неба. Не
сопротивляйся, если они будут ощупывать тебя. Им надо знать, какие мышцы
скрыты под кожей, чтобы изобразить тело правильно.
- Я понимаю, госпожа. Почему здесь только мужи, а нет жен ваятельниц?
- Ты задала глубокий вопрос. Я спрошу Лисиппа. Самой мне думается,
что между нами нет такой любви и стремления к облику жены, как у мужей. А
до понимания красоты вне личных отношений мы еще не доросли... может быть,
из последовательниц Сапфо лесбосской есть и ваятели жены?
Эрис стала рядом, темная, как египетская бронза, без того уверенного
кокетливого превосходства, какое переполняло Таис, но с еще большим
спокойствием равнодушной к земным хлопотам богини, лишь юная живость
которой избавляет от впечатления суровой, даже печальной судьбы.
- Бомбакс! - издал возглас изумления Лептинес. - Они похожи!
- Я так и полагал, - сказал Лисипп, - одинаковое назначение их тел и
равная степень гармонии ведут к неизбежному сходству. Но разберем эти
черты по отдельности, чтобы понять Агесандра и его предшественников,
повернувших моду эллинской скульптуры к чуждым образам и моделям. Ты,
Клеофрад, и ты, Лептинес, хотя и молодой, но, видимо, смыслящий в истинном
языке форм тела, будете поправлять или дополнять меня, не слишком большого
знатока женской красоты.
Не следует повторять распространенной ошибки художников Эллады, от
которой были свободны ваятели и живописцы Египта и Крита. Особенно это
важно, когда вы стараетесь создать собирательный образ назначенный донести
красоту до всего народа, а не только сделанный для одного заказчика и
рождающийся служить лишь двум: ему и самому художнику. Часто боги, одаряя
художника даром видения и повторения, вкладывают ему нежную,
чувствительную душу, отнимая за это часть мужества....
Лисипп заметил, как вспыхнули щеки и сошлись брови у его слушателей.
- Я не хочу обвинить художников в малой мужественности в сравнении со
средним обычным человеком. Я говорю о геракловом мужестве в гневной душе,
наполняющем героев и людей выдающихся. По сравнению с ними вы нежны...
- И что же в этом плохого? - не стерпел Лептинес, перебив учителя.
- Ничего. Но спрос с большого художника, как с героя, не меньше, если
он задался созданием великого произведения искусства! А малое мужество
ведет нас к ошибке в выборе модели и образа жены, мы говорим о женах, и
здесь это важнее всего. Как часто художник выбирает модель и создает
изваяние девы или богини с крупными чертами лица, мужеподобную,
широкоплечую и высокую. Герой никогда не выберет такую, не выберет ее и
сильный, мужественный человек, водитель людей. Герою нужна жена, полная
женственной силы, способная быть ему подругой и могучее потомство
вырастить. Такие избранницы были ведомы художникам ранних времен, ибо сами
они были одновременно и воинами, и земледельцами, и охотниками...
Смотрите и слушайте! Рост обеих, как и полагается Харитам, невысок и
почти одинаков. У Таис он, - Лисипп прищурил безошибочный глаз, - три
локтя три палесты, у Эрис на полпалесты выше. Это меньше современного
нашего канона персидских и финикийских жен в жизни.
Вторая важная особенность - сочетание узкой талии с крутизне бедер,
образующих непрерывные без малейших западинок линии амфоры, издревле
воспетые нашими поэтами и когда-то столь ценившиеся ваятелями. Теперь, с
Поликлета до новомодного Агесандра, - у жен брюшные мышцы такие же, как у
мужей, а бедра - про них забыли. Глубокая ошибка! Вот смотрите, - он
подошел к Таис, проводя ладонями по ее бедрам, - широкий таз
жены-родительницы требует уравновешивания. Чем? Конечно, развитием тех
мышц, которые слабы у мужей и менее им нужны. Вместо толстого слоя верхних
мышц живота хорошо сложенная жена имеет глубоколежащие мышцы, вот эти, -
Лисипп надавил на бок Таис так, что у нее вырвался полувздох, полустон.
И Лисипп перешел к Эрис, кладя свои шершавые, высветленные работой в
мокрой глине руки на ее темную кожу.
- Вот видите, и у нее тоже очень сильна мышца, скрытая под косой
брюшной. Она широким листом распространяется отсюда, от нижних ребер до
костей таза и до лобка. К средней линии от нее лежит еще одна в форме
пирамиды. Смотрите, как резко она выделяется под гладкой кожей.
Эти мышцы поддерживают нижнюю часть живота и вдавливают ее между
выпуклыми передними сторонами бедер, у паха. Это также результат их
усиленного развития. Запоминайте лучше, ибо тут очень наглядны отношения,
обратные статуе Агесандра, у которой живот внизу слишком сильно выступает.
Насколько я понимаю, восхитительную выпуклость бедер спереди дают
упражнения мышц, поднимающих ноги вперед. Но этого мало. У нее, - ваятель
перешел к Таис, - чрезвычайно сильны те глубокие мышцы, что притягивают
ногу к тазу. И у крито-эллинки, и у нубийкн нет ни малейшей западинки
против сочленения ноги с тазом. Это тоже не случай. Многие обладают этим
даром Харит от рождения. У Таис очертания бедер еще круче от упражнения
идущих сзади и вверх мышц: вот этой, посредине между двух больших, и
других, которых не прощупать, но они приподнимают слой верхних. Все они
соединяют таз и бедро, поворачивают ногу, отводят ее назад и в сторону,
выпрямляют туловище. Я бы назвал их танцевальными, а те, что сводят ноги,
- наездническими! Запомните, жены должны развивать свои глубокие мышцы, а
мужи - наружные. Имейте это перед собой, когда создаете образ прекрасный,
здоровый и гармоничный, сильный без грубости, какими и надлежит быть
дочерям Эллады. И не только Эллады - всей Ойкумены! Гибкость без утраты
силы Эроса и материнства! Вот идеал и канон, далекий от милосской статуи
Агесандра и в равной степени от бегуний и амазонок Поликлета. Жена не есть
нежный юноша, она противоположна и более сильна. У жен всех народов
распространены танцы с извивами талии, виляниями и покачиванием бедрами.
Это естественные для них движения, упражняющие глубокие мышцы, создающие
гибкую талию и полирующие внутренние органы ее чрева, где зачинается и
создается дитя. Там, где нет этих танцев, ибо, как я слышал, некоторые
народы их запрещают, там деторождение мучительно и потомство слабее.
Великий ваятель закончил речь и отступил довольный, а бурный восторг
учеников, слушавших затаив дыхание, выразил общее согласие.
Клеофрад перешел со своего места и встал между Таис и Эрис.
- Никто не мог сказать более ясно и мудро, чем ты. Я добавлю только
одно, может быть потому, что агесандровская Афродита запомнилась как
пример, мне антагонистичный. Взгляните, перед вами две прекрасные жены
очень разных народов. Великий Лисипп сразу показал нам, насколько они
похожи, созданы богами по одному канону. Но он забыл об очень важной черте
красоты - у обеих груди расположены высоко, широкочашные и более округлы,
чем у модели Агесандра. У его Афродиты, несмотря на зрелость тела, груди
приострены, как в юности, и в то же время их метрические средоточия по
меньшей мере на целый дактиль опущены ниже, чем у Таис и Эрис. Это не
ошибка мастера, а лишь слепое следование модели - у сириек нередки такие
пропорции.
- Ты прав, Клеофрад, я хуже тебя запомнил творение Агесандра, и я
согласен с тобою, - ответил Лисипп.
И великий скульптор Эллады, и оставшийся безвестным мастер немногих
изваяний женщин, если бы смогли прозревать будущее, огорчились бы куда
сильнее, узнав, что тысячелетия спустя неправильная трактовка Агесандром
женского тела будет принята художниками грядущего за истинный канон
эллинской красоты...
- Ты тоже хочешь добавить что-то, Лептинес? - спросил Лисипп.
Эфесский ваятель простер руку, призывая к тишине.
- Ты также ничего не сказал о задней стороне тела.
- Там нет особенностей в сравнении с Агесандром, то есть со статуей,
пробудившей спор между нами, - нахмурился Лисипп.
- Нет, великий мастер, есть! И ты сам сказал об опущенных и плоских
ягодицах сирийской модели Агесандра. Как видишь, наша модель сфайропигеон
(круглозадая), - он провел ладонью по воздуху, повторяя очертания Таис и
не смея коснуться ее тела.
- Да, конечно! Причина та же - развитие танцевальных мышц, выгибающих
тело назад и вперед. Их наибольшая выпуклость перемещена выше и сильнее
выступает, образуя резкую округлость. Милосская статуя плоска в верхней
части, модели Поликлета и Кресилая вообще плоскоспинные. Глядя на эти
модели, ясно видишь, что, танцуя не только балариту, но даже эвмелейю, они
не достигнут первенства. А наши гостьи способны на любой самый трудный
танец, не правда ли, Таис?
- Зачем спрашивать у "четвертой Хариты"? - воскликнул Лептинес. -
Может ли она? - он указал на Эрис.
- Покажи им, Эрис, прошу тебя, что-нибудь из танцев Великой Матери, -
сказала Таис. - Это нужно для них.
- Зачем?
- Для понимания женской силы и красоты, для создания изображении
богинь, захватывающих воображение тех, кому не пришлось в жизни встретить
тебе подобных.
- Хорошо, госпожа!
Эрис вынула из волос кинжал и благоговейно подала его Таис. Лептинес
попытался было посмотреть оружие, но Эрис так сверкнула на него глазами,
что он отдернул руку. Зато Лисиппу она позволила взять кинжал. Великий
художник замер при виде древней драгоценности. Узкий клинок из твердейшей
черной бронзы, отделанный параллельными золотыми бороздками, увенчивал
рукоятку из электрона в форме "тау" очень тонкой работы. Верхняя
горизонтальная перекладина, слегка выгнутая, с головами грифов на обоих
концах, была отлита заодно с утолщенной посередине цилиндрической ручкой,
пересеченной поперек кольцеобразными бороздками. Между бороздками с
внешней стороны ручку украшали три круглых черных агата. У клинка рукоятка
разветвлялась надвое, охватывая утолщенное основание двумя когтистыми
лапами грифов. Оружие создавали мастера, умершие немало веков тому назад.
Оно стоило больших денег, однако все черные жрицы были вооружены точно
такими кинжалами. Таис взяла нож у Лисиппа, и Эрис облегченно вздохнула.
Повернув голову к Таис, она попросила напеть утренний гимн Матери Богов.
- Начни медленно, госпожа, и ускоряй ритм через каждую полустрофу.
- "Ранней весной я иду по белым цветам асфоделей, - начала Таис, -
выше встает солнце, ускользает тень ночи..."
Эрис подняла руки над головой, сложив их особенным способом -
ладонями вверх, и медленно стала выгибаться назад, устремив глаза на свою
грудь. Когда темные кончики ее широких, как степные холмы, грудей встали
вертикально, будто указывая в зенит неба, Эрис повернула лицо направо и,
отбивая ритм правой ногой, начала поворачиваться справа налево, поднимая и
вытягивая для равновесия правую ногу. Между полузакрытыми веками ее глаз
просвечивали полоски ярких голубых белков, а рот сложился в недобрую
белозубую усмешку.
Таис ускорила ритм напева. Не меняя позы, Эрис вращалась то в одну,
то в другую сторону, неуловимо перебрасывая ступни босых ног.
Лисипп радостно показывал на нее - кто еще мог бы сделать такое?
Таис хлопнула в ладоши, останавливая Эрис, и та, распрямившись
рывком, замерла.
Фрагмент танца произвел сильнейшее впечатление на индийских
художников. Старший из них склонился вперед, простирая руки, Эрис
остановилась. Он сорвал драгоценный камень, сверкавший над его лбом в
головной повязке, и протянул Эрис, проговорив что-то на своем непонятном
языке. Эрис посмотрела на хозяйку, та - на переводчика.
- Наш прославленный мастер подносит свою единственную драгоценность в
знак предельного восхищения совершенством души, тела и танца: всех трех
главных составляющих читрини, - сказал переводчик.
- Видишь, Эрис? Придется взять дар. От такого знака уважения не
отказываются. Чужеземец разглядел в тебе совершенство души. Как сказал
индиец? Читрини? Что это такое? - громко спросила она.
- Попросим почтенного гостя разъяснить, - поддержал Лисипп.
Пожилой индиец попросил доску с нанесенным на нее слоем алебастра.
Такие употреблялись художниками для больших эскизов. Переводчик выступил
вперед, поклонился, воздел руки и сложил их передо лбом в знак готовности
служить гостю и хозяину.
- Поклонение женщине, ее красоте у нас, мне кажется, сильнее, - начал
индиец, - и сила прекрасного в нашей стране больше, чем у вас. Мы считаем,
что любовное соединение мужчины и женщины в должной обстановке увеличивает
духовность обоих и улучшает Психею - душу зачинаемого потомства. Сами
великие и величайшие боги не только покорны чарам небесных красавиц -
апсар, гетер в вашем понимании, но и пользовались ими, как могущественным
оружием. Главная гетера небес Урваши назначена соблазнять мудрецов, когда
они достигают слишком высокого совершенства в могуществе с богами. У нас
физическая любовь возвышена не только до служения красоте и тайнам
природы, как в Элладе, но и до служения богам, как это было у предков
индийского народа на Крите, в Азии и Финикии.
В сонме богов и богинь многочисленны солнечные красавицы небес -
сурасундари или апсары, помощницы Урваши. Одно из главных дел их -
вдохновлять художников на создание прекрасного для понимания и утешения
всем людям. Солнечные девушки несут нам, художникам, собственный образ, и
потому называются читрини: от слова читра - картина, изваяние, словесное
поэтическое описание. Наделяя волшебной силой искусства, способностью
творить чудо красоты, читрини подчиняют нас всеобщему закону: кто не
выполнит своей задачи, теряет силу и слепнет на невидимое, становясь
простым рукоделом...
- Как это похоже на орфическое учение о музах, - шепнул Лисипп Таис,
- недаром, по преданию, Орфей принес свои знания из Индии.
- Или Крита, - чуть слышно ответила афинянка.
- Один из главных секретов мастерства художников, - продолжал индиец,
- неисчерпаемое многообразие красок и форм мира. Душа любого человека
всегда найдет отклик на свой зов (если позовет), а тайна разожжет интерес.
Но есть главные формы, как и главные боги. Выражение их - самое трудное и
требует от мастера возвышенного подвига. Зато созданное переживет горы и
реки на лике Земли, уподобившись вечной жизни высшего мира.
Вот почему весь сонм читрини отличается общими, свойственными им всем
чертами. Женский облик этот описан поэтом за полторы тысячи лет до нас.
Индиец простер руки, заговорил нараспев на каком-то другом языке,
очевидно цитируя. Переводчик беспомощно оглянулся. Тогда другой индиец
стал переводить ему на обычный, доступный для его понимания язык.
- "Эта женщина - радостная танцовщица, смелая возлюбленная, гибкая и
сильная читрини - невысокого роста, с очень тонкой талией и круто
выгнутыми бедрами, с сильной стройной шеей, с маленькими руками и ногами.
Ее плечи прямые, уже чем бедра, ее груди очень крепкие, высокие, сближены
между собой, потому что широки в основании. Лицо ее кругло, нос прямой и
маленький, глаза большие, брови узкие, волосы чернее индийской ночи. Ее
естественный запах - меда, уши маленькие и высоко посаженные..." - индиец
перевел дух. - А теперь взгляните на них, - вдруг сказал он, простирая
руку к Таис и Эрис, - вдохновленный богами поэт, столь давно умерший,
описал и ту и другую. Разве нужно другое доказательство бессмертия красоты
читрини?
Эллины разразились шумными возгласами одобрения и восторга.
Лисипп, который несколько времени назад велел принести ларец из
другой комнаты, подошел к оратору, бережно неся статуэтку из слоновой
кости и золота в один подвес высотой.
- Дар тебе, индиец, в подтверждение сказанного тобой. - Лисипп поднял
изваяние на ладони.
Статуэтку полуобнаженной женщины время повредило немного, попортив
лицо, головной убор и правую руку. Левой женщина придерживала широкую до
пят юбку с двумя набегающими сверху волнами, глубокими клиньями,
опущенными вниз по средней линии, подобно букве "мю" с удлиненной и острой
серединой. Свободный широкий пояс отвисал косо, открывая почти весь живот,
осиную талию и верхнюю часть крутого изгиба бедер. Большие, полушариями
выдающиеся, высоко и тесно посаженные груди казались чрезмерно развитыми
для узкого торса и нешироких плеч. Лицо, поврежденное временем, сохранило
круглое очертание и упорный взгляд длинных, широко расставленных глаз.
- Читрини? - спросил, улыбаясь, Лисипп.
- Читрини! - закивал индиец. - Откуда?
- С острова Крит. Знатоки считают, ей тысяча пятьсот лет. Значит, она
- ровесница твоего поэта. Возьми.
- Мне? - индиец отступил в благоговейном ужасе.
- Тебе! Отвези в свою страну, где верования, каноны искусства и
отношение к женам так перекликаются с великим погибшим искусством Крита.
Индиец что-то сказал сотоварищам, и те заговорили громко и
возбужденно, взмахивая руками, будто афиняне на агоре.
- Сегодня для нас в твоем доме поистине празднество, о мудрый
учитель, - снова заговорил старший индиец, - мы давно слышали о твоей
славе, самого неподкупного и самого великого художника Эллады, пришедшего
в Азию вместе с Александром. И убедились в том, что куда больше славы в
глубине и щедрости твоих знаний, увидели в твоем доме сразу двух
сурасундари - читрини. Но этот твой дар совершенно особенный. Возможно,
при всей твоей мудрости ты не знаешь о предании, что на западе
существовала страна, погубленная страшными землетрясениями, подводными
извержениями вулкана...
- Знаю, знает и она, - ответил Лисипп, указывая на Таис, - и те из
моих учеников, что читали "Критий" и "Тимей" Платона. На западе лежала
богатая и могущественная морская держава со столицей - Городом Вод,
погибшая от гнева Посейдона и Геи. Египетские жрецы, от которых узнал
предание Платон, не дали точного нахождения этой страны, прозванной
Атлантидой. Последователи Платона считают Атлантиду лежавшей западнее
Геркулесовых Столбов в великом океане. Правда, "Критий" остался
неоконченным, и мы не знаем, что еще сказал бы нам сам мудрец.
- Тогда тебе известно другое. Наша легенда говорит, будто морская
держава находилась в вашем море. Ее положение, описание и время совпадают
с островом Крит. Время гибели - не страны, а ее мудрости и цвета народа -
совершилось одиннадцать веков тому назад.
- Как раз время падения Критской державы при страшном извержении и
наводнении, - сказал Лисипп, обращаясь к Таис.
- Некоторые из наиболее умелых и знающих людей Крита, уцелевших от
гибели и пленения народами, напавшими на Крит, едва рухнуло его могущество
и погиб флот, бежали на восток, на свою прародину в Ликаонию и Киликию, а
также Фригию. Найдя места для поселения занятыми, они продолжали
странствовать. Предание не говорит ничего о том, как достигли они реки
Инд, где основали свои города, найдя родственные им народы, дравидов и
научив их искусствам. Прошли они сухим путем через Парфию, Бактрию и горы
Или сумели сплыть вниз по Евфрату и попасть в устье Инда морем, пользуясь
умением выдающихся мореплавателей, в предании нет ни слова. Теперь ты
видишь, что дар твой - священен, ибо сквозь тысячу лет передает нам
изделие ваятеля из тех, что основали искусство нашей страны. Нет слов
благодарности тебе, Лисипп!
Индийцы, как один, согнулись в низком поклоне перед несколько
ошеломленным великим ваятелем. Затем старший индиец приблизился к Таис и
Эрис, ослепительно красивым в солнечно-желтой и темно-голубой эксомидах.
Взяв руку каждой поочередно, он приложил их ко лбу и сказал непонятные,
похожие не то на молитву, не то на заклинание, слова, оставшиеся без
перевода.
Затем четверо индийских гостей, накрыв статуэтку белоснежной тканью,
благоговейно понесли ее домой. Эрис стояла потупив взгляд, еще более
смуглая от жаркого румянца. Лисипп, глядя вслед гостям, только развел
руками.
- Я согласен с индийским мастером, что в жизни редко выпадают такие
интересные дни встреч и бесед, - заявил он.
- Хотелось бы встретиться с ним еще, - сказала Таис.
- Ты скоро увидишься с путешественником из еще более далекой и
странной Срединной империи, только что прибывшим в Экбатану.
- Я приглашу его к себе?
- Нет, у них это, может быть, не принято. Лучше приходи ко мне. Я
устрою так, чтобы избежать сборища и беседовать наедине. Уверен, что тебя,
да и меня, ожидает немало нового.
Таис обрадованно хлопнула в ладоши и нежно поцеловала своего друга,
заменившего ей мемфисского учителя.
Однако новости начались совсем в другом виде, чем ожидала этого Таис.
Через день после знакомства с Клеофрадом к Таис явился один из
участников собрания в доме Лисиппа, ценитель искусства - богатый молодой
лидиец, умноживший свое состояние на торговле рабами и скотом. Он приехал
в сопровождении писца и сильного раба, тащившего тяжелый кожаный мешок.
- Ты не откажешь мне в просьбе, госпожа Таис, - начал он без
промедления, обмахиваясь душистым лиловым платком.
Афинянке сразу не понравился тон полупросьбы, полуутверждения,
небрежно оброненного с красивых губ лидийца. Не понравился и он сам. Все
же по законам гостеприимства она спросила, в чем состоит просьба.
- Уступи мне свою рабыню! - настойчиво сказал лидиец, - она
прекрасней всех, кого я видел, а через мои руки прошли тысячи...
Таис облокотилась на балюстраду веранды, уже не скрывая презрительной
усмешки.
- Ты напрасно усмехаешься, госпожа. Я принес тебе, зная цену хорошей
вещи, два таланта, - он показал на могучего раба, вспотевшего под тяжестью
небольшого мешка с золотом. - Цена неслыханная для темнокожей рабыни, но я
не привык себе отказывать. Увидев ее, я воспылал необоримым желанием!
- Не говоря о том, что в этом доме ничего не продается, - спокойно
сказала Таис, - о том, что Эрис не рабыня, эта жена тебе не под силу, она
не для обычного смертного.
- А я и есть не обычный смертный, - важно сказал лидиец, - и понимаю
толк в любви. И если она не рабыня твоя, то кто же?
- Богиня! - серьезно ответила Таис. Лидиец захохотал.
- Богиня у тебя в услужении? Это слишком даже для такой знаменитой и
красивой гетеры, как ты.
Таис выпрямилась.
- Пора тебе уходить, гость! Невоздержанного на язык и не знающего
правил приличия у нас в Афинах скидывают с лестницы!
- А у нас помнят слова и добывают желаемое любыми способами. Цель
оправдывает средства! - с угрозой сказал богач, но Таис, не слушая,
взбежала на верхний балкон.
Спустя день, когда Эрис пошла в сопровождении Окиале для каких-то
покупок, лидийский знаток женщин остановил ее и соблазнял всяческими
обещаниями. Эрис, не дослушав, пошла дальше. Разъяренный торговец рабами
схватил ее за плечо и застыл перед острием кинжала.
Эрис со смехом рассказала хозяйке о неудачном поклоннике, и афинянка
смеялась вместе с ней. К несчастью, обе молодые женщины оказались
легкомысленными, не зная тяжелой и мелочной злобы азиатских торговцев
живым товаром.
Прибыл очередной караван из Бактрии. Таис прихорашивалась, собираясь
повидать начальника и узнать последние военные новости. К своей досаде,
она обнаружила, что кончилась темно-пурпурная краска из кипрских раковин
для подкрашивания кончиков грудей и пальцев ног. Эрис взялась пробежать до
рынка. Быстрее нее мог съездить лишь верховой, но не в рыночной тесноте.
Таис согласилась.
Эрис отсутствовала гораздо дольше. Обеспокоенная афинянка послала
быстроногую девчонку, падчерицу Ройкоса, узнать, не случилось ли чего.
Девочка примчалась, едва дыша, бледная, потеряв поясок, и сообщила, что
Эрис связана, окружена толпой мужчин и ее собираются убить.
Таис предчувствовала недобрую тень над Эрис, и вот несчастье пришло.
Ройкос уже вывел Боанергоса и Салмаах, вооружился щитом и копьем. Таис
вспрыгнула на Салмаах. Сломя голову понеслись они по узкой крутой улице.
Эрис всегда ходила этим путем. Таис не ошиблась. В широком полупортике -
углублении высокой стены она увидела небольшую толпу, обступившую пятерых
здоровенных рабов, схвативших Эрис. Руки ее были нещадно закручены назад,
шею под горлом оттягивала толстая веревка, а один из рабов старался
поймать ее ноги. На солнце в уличной пыли перед Эрис валялся знакомый уже
Таис лидиец с распоротым животом. В мгновение Таис сообразила, как
действовать.
- И-и-и-эх! - дико взвизгнула она над ухом Салмаах. Кобыла, точно
взбесившись, ринулась на людей, брыкаясь и кусаясь. Ошеломленные люди
выпустили из рук Эрис. В тот же миг Таис перерезала левой рукой веревку, а
Салмаах опустила передние копыта на спину согнувшегося к ногам Эрис
человека. Ройкос тоже не бездействовал. От крепкого удара щитом прямо в
лицо упал навзничь один из крутивших руки Эрис рабов, другой отскочил,
хватаясь за нож, но старый воин занес копье. Со всех сторон с криком
сбегались люди. Таис подала руку Эрис, повернула вздыбившуюся кобылу.
Черная жрица легко вспрыгнула на круп позади Таис. Лошадь вынесла женщин
из толпы. Ройкос прикрывал бы отступление, если бы это понадобилось. Рабы
не посмели преследовать Таис и Эрис, сочувствие толпы полностью было на их
стороне.
Таис велела Ройкосу сказать обступившим раненого людям, чтобы его не
трогали до прихода помощи, и привезти к нему самого знаменитого врача
Экбатаны.
Афинянка помчалась домой, осмотрела Эрис, велела искупаться в
бассейне, и принялась смазывать лекарством многочисленные царапины на ее
необычайно плотной и упругой темной коже. Эрис, чрезвычайно довольная, что
ее священный кинжал остался неприкосновенным, рассказала хозяйке о
приключении.
Лидиец с пятью силачами-рабами подкарауливал Эрис, выследив ее
дорогу. Они схватили ее так, что она не смогла вырваться, и повели в
портик. Лидиец постучал. Дверь в глубине приоткрылась. Вероятно, Эрис
затащили бы внутрь и накрепко связали. На свою беду, лидиец рано
восторжествовал, пожелав сорвать одежду черной жрицы.
- На случай насилия над нами мы носим в сандалии... - Эрис подняла
правую ногу. На подошве, впереди межпальцевого ремня, выступал продольный
валик кожи. Передвинув большой палец в сторону, Эрис стукнула носком по
полу, и выскочило скрытое в коже, подобно когтю леопарда, отточенное, как
бритва, острие. Взмах страшного когтя мог нанести огромную рану.
Выпущенные кишки лидийца служили наглядным примером.
Таис покончила с лечением Эрис, дала ей отвара мака и, невзирая на
протесты, уложила. Явился Ройкос с запиской от врача, которому уже стало
известно все происшествие.
"Я зашил живот негодяя толстой ниткой, - писал Алькандр, - если не
помешает жир, будет жить". И лидиец действительно выжил. Три недели спустя
он появился у Лисиппа с жалобой на Таис, показывая отвратительный рубец,
косо и криво рассекавший его изнеженное тело. Таис сочла необходимым
рассказать все начальнику города. Лидийца выслали с запрещением появляться
в Экбатане, Сузе и Вавилоне.
На следующий день после нападения Таис призвала к себе Эрис и
встретила рабыню стоя, необычайно серьезная и строгая.
В удобных креслах вавилонской работы восседали с видом судей Лисипп и
Клеофрад. По трепету ноздрей Таис заметила скрытое беспокойство черной
жрицы.
- Я свидетельствую перед двумя уважаемыми и всем известными
гражданами старше тридцати лет, - произнесла афинянка установленную
формулу, - что эта жена по имени Эрис не является моей рабыней, а
свободна, никому ничем не обязана и в своих действиях сама себе госпожа!
Эрис вздрогнула. Белки ее глаз казались громадными на бронзовом лице.
Клеофрад, как старший, встал, скрывая усмешку в серо-черной бороде.
- Мы должны осмотреть ее, дабы установить отсутствие каких-либо
порочащих отметин и клейм. Но в этом нет надобности, ибо не далее как пять
дней назад мы оба видели ее без одежды. Я предлагаю подписать, - он
склонился над заготовленным заранее документом и черкнул свой знак вечными
чернилами дубовых орешков. Подписавшись в свою очередь, Лисипп и Таис
подошли к окаменевшей Эрис. Лисипп мощными пальцами ваятеля разогнул и
снял серебряный браслет выше левого локтя.
- Ты прогоняешь меня, госпожа? - печально сказала Эрис, бурно дыша.
- Нет, совсем нет. Только ты не можешь больше считаться моей рабыней.
Довольно напрасного ношения маски. Рабыней считала себя Гесиона, тоже
бывшая жрица, как и ты, только другой богини. А теперь, ты знаешь,
"Рожденная змеей" - моя лучшая подруга, заменившая мне прекрасную
Эгесихору.
- Кого же заменю я?
- Тебе не нужно никого заменять, ты сама по себе.
- И я буду жить здесь с тобой?
- Сколько захочешь! Ты стала мне близким и дорогим человеком, -
афинянка крепко обняла за шею и поцеловала, почувствовав что тело черной
жрицы дрожит.
Две крупные слезинки скатились по темным ее щекам, плечи обмякли, и
вздох вырвался следом за исчезающей, как проблеск зарницы, улыбкой.
- А я подумала, что пришел мой смертный час, - просто, без всякой
позы, сказала Эрис.
- Каким образом?
- Я убила бы себя, чтобы ждать на берегу Реки!
- А я догадался о твоей ошибке, - сказал Клеофрад, - и следил, чтобы
помешать тебе.
- Не все ли равно - раньше или позже? - пожала плечами Эрис.
- Не все равно. Позже ты поняла бы все, что не сумела сообразить
сейчас, и подвергла бы Таис и нас тяжким переживаниям от глупой
неблагодарности.
Эрис с минуту смотрела на ваятеля и вдруг склонилась на колено и
поднесла к губам его руку. Клеофрад поднял ее, поцеловал в обе щеки и
усадил в кресло рядом с собой, как и полагалось свободной женщине. Таис
встала и, кивнув Эрис: "Сейчас вернусь", вышла.
- Расскажи нам о себе, Эрис, - попросил Лисипп, - ты должна быть
дочерью известных родителей, хорошего рода по обеим линиям - мужской и
женской. Такое совершенство, каллокагатия, приобретается лишь в долгой
огранке поколений. Это не то что талант.
- Не могу, великий ваятель! Я не знаю ничего и лишь смутно помню
какую-то другую страну. Меня взяли в храм Матери Богов совсем маленькой.
- Жаль, мне было бы интересно узнать. Наверняка подтвердилось бы то,
что мы знаем о наших знаменитых красавицах: Аспазии, Лаис, Фрине, Таис и
Эгесихоре...
Таис вернулась, неся на руке белую, отороченную голубым эксомиду.
- Надень! Не стесняйся, не забывай, это - художники.
- В первое же посещение я почувствовали, что они другие, - ответила
Эрис, все же укрываясь за хозяйку.
Таис причесала Эрис и надела ее великолепную золотую стефане. Вместо
простых сандалий, хотя бы и с боевыми когтями, афинянка велела надеть
нарядные, из посеребренной кожи, главный ремешок которых привязывался
двумя бантами и серебряными пряжками к трем полоскам кожи, охватывающим
пятку, и широкому браслету с колокольчиками на щиколотке. Эффект получился
разительным. Художники стали хлопать себя по бедрам.
- Так ведь она - эфиопская царевна! - воскликнул Лисипп.
- Я отвечу тебе, как и тому одержимому злобой лидийцу. Она не царевна
- она богиня! - сказала Таис.
Великий ваятель испытующе посмотрел на афинянку - шутит или говорит
серьезно, не понял и на всякий случай сказал:
- Согласится ли богиня служить моделью для моего любимого ученика?
- Это непременная обязанность богинь и муз, - ответила вместо Эрис
Таис.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:03 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
13. КЕОССКИЙ ОБЫЧАЙ
Жизнь Таис в Экбатане после того, как Клеофрад начал лепить ее, а
Эхефил - Эрис, приняла однообразное течение. Обеим пришлось вставать с
первыми лучами рассвета. Ваятели, как и сам Лисипп, любили утренние часы,
едва солнце вставало из-за восточных холмов и облака над гигантским
гранитным хребтом на западе розовели и разбегались от мощи Гелиоса. Эхефил
не торопился, работал медленно - и не слишком утруждал Эрис. Зато
Клеофрад, будто одержимый священным безумием, трудился яростно. Выбранная
им поза была очень нелегкой даже для столь хорошо развитой физически
женщины, как Таис.
Лисипп, отгородивший ваятелям часть веранды, неоднократно являлся
выручать приятельницу.
От Птолемея приходило удивительно мало вестей. Он перестал писать
длинные письма и только два раза сообщил о себе устными донесениями
возвращавшихся в столицу Персии заболевших и раненых военачальников. Все
шло благополучно. Оба отряда, на которые разделилась армия, - Гефестиона и
Александра, разными дорогами одолели ледяные перевалы ужасной высоты, где
человек не мог согреться и страдал сонной одурью. Теперь войска спускались
к желанному Инду.
Однажды Лисипп увел Таис в свои покои. Там, за тщательно скрытой
дверью, находилась абсида с высоким, щелью, окном, напоминавшим Таис
мемфисский храм Нейт. Узкий луч полуденного солнца падал на плиту чистого
белого мрамора, отбрасывая на Лисиппа столбик света. Суровая серьезность и
этот свет на голове ваятеля придавали ему вид жреца тайного знания.
- Наш великий и божественный учитель Орфей открыл овомантию, или
гадание по яйцу. В желтке и белке иногда удается распознать заложенное в
него будущее птицы. То, что она, родившись, должна перенести в своей
жизни. Разумеется, только посвященные, умеющие найти знаки и затем
разгадать их посредством многоступенчатых математических исчислений, могут
предсказывать. Разные птицы имеют разное жизненное назначение. Для того,
что я хочу узнать, необходимо яйцо долго живущей и высоко летающей птицы,
лучше всего грифа. Вот оно, - ваятель взял из овечьей шерсти большое серое
яйцо, - в помощь ему будет второе, от горного ворона! - Лисипп ловко
рассек острым кинжалом яйцо грифа вдоль и дал содержимому растечься по
мрамору. Яйцо ворона он вылил на черно-лаковую плитку. Зорко вглядываясь в
то и другое, сопоставляя, он что-то шептал и ставил непонятные значки на
краях мраморной плиты. Не смея пошевелиться, Таис, ничего не понимая,
наблюдала за происходящим.
Наконец Лисипп принялся подсчитывать и соображать. Таис, наслаждаясь
отдыхом после нелегких сеансов у беспощадного Клеофрада, и не заметила,
как солнечный луч сдвинулся влево, сползая с доски. Лисипп резко встал,
отирая пот с большого лысоватого лба.
- Индийский поход ждет неудача!
- Что? Все погибли там? - очнулась Таис, до нее не сразу дошел смысл
слов, сказанных ваятелем.
- На это нет и не может быть указаний. Течение судьбы неблагоприятно,
и пространство, которое они рассчитывают преодолеть, на самом деле
непреодолимо.
- Но ведь у Александра карты, искусные географы, криптии, кормчие -
все, что могли ему дать эллинская наука и руководство великого Аристотеля.
- Аристотель оказался слеп и глух не только к древней мудрости Азии,
но даже к собственной науке эллинов. Впрочем, так всегда бывает, когда
прославленный, преуспевший на своем пути забывает, что он - всего лишь
ученик, идущий одним из множества путей познания. Забывает необходимость
оставаться зрячим, храня в памяти древнее, сопоставляя с ним новое.
- Что же он забыл, например?
- Демокрита и Анаксимандра Милетского, пифагорейцев, Платона,
учивших, согласно с нашими орфическими преданиями, что Земля полушарие и
даже шар. Потому все исчисленные для плоской Земли расстояния карты
Гекатея неверны. Эвдокс Книдский, живший в Египте, исчислил по звезде
Канопус размеры шара Геи в 330 тысяч стадий по окружности. Мудрецы эти
писали, что до звезд расстояния непостижимо велики для человеческого ума,
что есть темные звезды и есть множество земель обитаемых, подобно нашей
Гее. Что, кроме известных планет, есть еще далекие, и мы их не можем
видеть своим зрением, как не всякий видит рога планеты Утра, посвященной
твоей богине.
Таис оглянулась встревоженно, словно боялась увидеть за спиной
кого-нибудь из разгневанных олимпийцев.
- Как же мог узнать Демокрит о планетах, невидимых для него?
- Думаю, от учителей, владевших познаниями древних. В одном
вавилонском храме мне показали маленькую башню с медным куполом,
вертящимся на толстой оси. В купол было вделано окно из выпуклого куска
прозрачного горного хрусталя, великолепно полированного. Круглое это окно,
в три подеса диаметром, называлось издревле, еще халдеями, Око Мира. Через
него в ночном небе жрецы разглядели четыре крохотные звездочки у самой
большой планеты и увидели зеленоватую планету дальше мрачного Хроноса.
Видел ее и я...
- И Аристотель не знал ничего об этом?
- Не могу сказать тебе: пренебрег или не знал. Первое хуже, ибо для
философа преступно! Что Земля шар - он пишет сам, однако оставил
Александра в невежестве.
- Чего же еще не знает учитель Александра?
- Ты задаешь вопрос для орфика, верящего в безграничность мира и
познания, недопустимый!
- Прости, учитель! Я невежественна и всегда стараюсь черпать из
источника твоих знаний.
_ Аристотель должен был знать, - смягчился Лисипп, - что несколько
столетий назад финикийцы по приказу фараона Нехо совершили плавание вокруг
берегов Либии; затратив на этот подвиг два с половиной года, они доказали,
что Либия - остров, величиной превосходящий всякое воображение. Они не
встретили края мира, богов или духов, только солнце стало выделывать
странные вещи на небе. Оно поднималось в полдень прямо над головой, дальше
тень опять с наклоном, хотя мореплаватели по-прежнему направлялись к югу.
Потом солнце стало вставать не по левую, а по правую руку.
- Не понимаю, что бы это значило?
- Прежде всего что они обогнули Либию и, плывя все время вдоль
берегов, повернули на север. Изменение же полуденной точки солнца по мере
их плавания то к югу, то к северу говорит об одном, что давно уже знали
орфики и жрецы Индии и Вавилона, избравшие символом мира колесо.
- Но колесом выглядит Земля и на картах Гекатея!
- Плоским. Орфики давно знают, что это колесо - сфера, а индийцы
давно считают Землю шаром.
- Но если так, то Александр старается достичь пределов мира, не зная
его истинного устройства и размеров. Тогда Аристотель...
- Тысячи мнимых пророков обманывали тысячи царей, уверенные в
истинности своих жалких знаний.
- Их надо убивать!
- Разве ты столь кровожадна?!
- Ты знаешь, что нет! Те, кто проповедует ложных знания, не ведая
истины, принесут страшные бедствия, если им следуют такие могущественные
завоеватели и цари, как Александр.
- Пока Аристотель не принес Александру беды. Даже обратное. Убедив
его в близости пределов мира, он заставил его рваться изо всех сил к этой
цели. У Александра есть доля безумия от вакхической матери. Он вложил ее в
свои божественные силы и способности полководца.
- А когда истина откроется? Простит ли ему Александр невежество в
географии?
- Частично оно уже раскрыто. Недаром Александр повернул в Индию путем
Диониса. Может быть, он узнал о Срединной империи?
- Ты хотел показать мне человека оттуда!
- Хорошо! Завтра! А сейчас иди к Клеофраду, или он разнесет все мое
собрание египетских статуэток. Я неосторожно оставил их в мастерской.
Действительно, афинский ваятель, дожидаясь ее, метался по веранде
подобно леопарду. Таис была наказана позированием до вечера. Эрис, давно
освободившись, заждалась ее в саду Лисиппа.
- Скажи, госпожа, - спросила Эрис на пути к дому, - что заставляет
тебя послушно служить моделью, утомляясь сильнее, чем от любого дела,
теряя столь много времени? Или они дают много денег? Я не верю, что
Клеофрад богат.
- Видишь ли, Эрис, каждый человек имеет свои обязанности,
соответственно тому, как одарила его судьба. Чем дар выше, тем больше
должны быть обязанности. У царя - забота о своих подданных, о процветании
своей страны, у художника - сотворить такое, что доставило бы радость
людям, у поэта...
- Я все поняла, - перебила Эрис, - меня учили, что если дана красота
большая, чем у подруг, то служение мое должно быть тоже большим и трудным.
- Ты сама ответила на свой вопрос. Мы одарены Афродитой, и мы обязаны
служить людям, иначе исчезнет божественный дар прежде исполнения
предназначенного. Есть немало ваятелей и художников, которые заплатили бы
нам горсть золота за каждый час позирования, но я без единого обола буду
покорной моделью Клеофрада. А ты?
- Эхефил спрашивал меня, и я отказалась, я понимаю, что служу Великой
Матери, а за это, как ты знаешь, нельзя брать деньги. Хотя иногда мне
хочется много денег!
- Зачем? - удивилась Таис.
- Чтобы сделать тебе подарок, дорогой-дорогой, красивый-красивый!
- Та давно это сделала, подарив мне себя.
- Вовсе нет. Ты купила, вернее обменяла меня, приговоренную.
- Разве ты не понимаешь, жрица Превышней Богини, Царицы Земли и
Плодородия? Как я тебя нашла и приобрела - это случайность. Так могла быть
добыта любая рабыня. Но ты не стала рабыней, а совсем другой, неповторимой
и не похожей ни на кого. Тогда я и приобрела тебя вторично, а ты - меня.
- Я счастлива, что ты понимаешь это, Таис! - она назвала ее по имени
в первый раз за все годы их совместной жизни.
Бывали случаи, когда Клеофрад был просто человеком: подлинным
афинянином, общительным, веселым, жадным до новостей. Таким, несомненно,
оказался он в день приема гостя с далекого Востока, желтолицого, с глазами
еще более раскосыми и узкими, чем у обитателей восточных далей Азии. Его
лицо с тонкими чертами напоминало вырезанную из древесины барбариса маску.
Одежда, потертая и выгоревшая, была сшита из особого толстого и плотного
материала, серики или шелка, чрезвычайно редкого и дорогого на берегах
Малой Азии и Финикии. Свободная блуза болталась на тощем теле, а широкие
штаны, хотя и составляли принадлежность одеяния варвара, сильно отличались
от скифских, обтягивавших тело. Глубокие морщины выдавали и возраст
путешественника, и усталость от бесчисленных тягот странствия. Темные
глаза смотрели зорко, остро и умно, пожалуй, с несколько неприятной
проницательностью. Сложное имя с непривычными интонациями не запомнилось
Таис. Гость довольно свободно изъяснялся на старом персидском языке,
забавно возвышая голос и проглатывая звук "ро". Друг Лисиппа, ученый перс,
легко справился с обязанностями переводчика, да и сами Лисипп и Таис уже
научились понимать по-персидски.
Путешественник уверял, что исполнилось восемь лет, как он покинул
родную страну, преодолев за это время чудовищные пространства гор, степей,
пустынь и лесов, населенных разными народами. По его подсчетам, он прошел,
проехал и проплыл расстояние в три раза больше, чем пройденное Александром
от Экбатаны до Александрии Эсхаты.
Таис и Лисипп переглянулись.
- Если я правильно понял почтенного путешественника, он утверждает,
что за Александрией Эсхатой населенная суша - Ойкумена - простирается
гораздо дальше, чем на карте Гекатея, по которой до мыса Тамар, там, где
огромная стена снежных гор достигает берега Восточного океана, всего
двадцать тысяч стадий, и то ненаселенных.
Лицо гостя отразило сдержанную улыбку.
- Моя Страна Небес, как мы ее зовем иначе Срединная, лежит по вашей
мере на двадцать тысяч стадий восточнее Реки Песков. Нас, жителей ее,
больше, чем я видел по всему пути, включая Персию.
- А что вы знаете о Восточном океане?
- Наша империя простирается до его берегов, и мои соотечественники
ловят рыбу в его водах. Мы не знаем, как велик океан и что лежит за ним,
но до его берегов отсюда примерно шестьдесят тысяч стадий.
Лисипп, не скрывая удивления, раскрыл рот, а Таис почувствовала
холодок, бегущий по спине. Только вчера Лисипп рассказал о колоссальных
пространствах Либии, простершихся к югу, а сегодня странный желтолицый
человек с несомненной правдивостью говорит о невообразимо огромной
населенной суше - Ойкумене. Путешествие Диониса в Индию, с детства
воспринятое как деяние могущественною бога, оказалось малым перед тем, что
содеял этот среднего роста пожилой тонкокостный человек с изборожденным
морщинами желтым лицом, пришедший из стран далеко за мнимыми обиталищами
богов.
И сердце Таис переполнилось острой жалостью к Александру, со
сверхчеловеческим героизмом пробивавшемуся через сонмы врагов, находясь от
цели на все еще вдвое большем расстоянии, чем до сих пор пройденное.
Ученик великого философа не подозревал, что его ведет невежественный
слепец. Может быть, овомантия Лисиппа наполнила Таис уверенностью, что и в
Индии пределы Ойкумены окажутся гораздо дальше показанных на эллинских
картах.
Мир, оказывается, устроен гораздо сложнее и куда более огромен, чем
это думали сподвижники Александра и его философы. Как передать это
Александру, не желавшему слушать даже собственных криптий, разведавших про
большую пустыне и длинные ряды гор, находящиеся на восток от Крыши Мира.
Если бы не яростные в битвах, скифы, он пошел бы дальше к востоку, за
Александрию Эсхату. Невесту Смерти, унесшую Леонтиска! Отнять у Александра
мечту - первым из смертных достичь пределов мира - нельзя. И где эти
пределы? Миллионы желтокожих обитателей империи Неба на Восточном океане,
судя по путешественнику с непроизносимым именем, обладают высокими для
варваров познаниями и искусством.
Так думала афинянка, глядя на гостя, который, сложив тонкие пальцы,
отдыхал в глубоком персидском кресле. Он с охотой принял приглашение
остановиться в доме Лисиппа перед тем, как уехать в Вавилон, где
рассчитывал познакомиться со столицей мудрецов и магов западной Азии, а
затем встретиться с Александром.
За несколько дней, пока путешественник гостил у Лисиппа, Таис узнала
множество вещей, которые у себя на родине посчитала бы за сказку. Небесная
империя возникла в древности не менее глубокой, чем Египет, Крит и
Месопотамия. Путешественник говорил о точном календаре, рассчитанном за
две тысячи лет до постройки Парфенона. По его уверениям, основание
государства произошло еще за две тысячи лет до установления этого
календаря. Он рассказывал об искусных ремесленниках и художниках, об
астрономах, составивших карты неба, о механиках, создавших сложные
водоразборные устройства, необыкновенные высокие мосты, башни храмов из
железа, фарфора и бронзы, о дворцах на холмах, насыпанных человеческими
руками, об искусственных озерах, выкопанных тысячами рабов.
Мудрецы Небесной страны придумали машину для предсказаний
землетрясений и узнавания мест, где они случались. Путешественник красочно
описал украшенную трудами людей природу, горы с храмами на вершинах, к
которым построили широкие лестницы в тысячи ступеней, обсаженные вековыми
деревьями; дороги из политого голубой глазурью синего кирпича, ведущие к
священным местам, аллеи высокоствольных сосен с белой корой, одинаковой
высоты и возраста, протянувшиеся на сотни стадий.
Сын Небесной страны говорил об искусных врачах, исцеляющих при
посредстве золотых иголочек, вонзаемых в больное место. Невероятным
показалось эллинам упоминание о двух зеркалах из стекла и металла,
находившихся во дворце императора. С помощью их врач якобы мог
рассматривать человека насквозь и находить внутри тела места, пораженные
болезнью. Таис, заслужившая уважение путешественника неуемным любопытством
и умными вопросами, получила в подарок маленькую фарфоровую чашку с
необыкновенным синим рисунком камышей и летящих птиц, завернутую в кусок
шелка изумительного золотого цвета.
Афинянка не поскупилась отдарить раскосого мудреца, поднеся ему
блюдце черного фарфора, какого он не видел никогда, несмотря на множество
пройденных стран. С догадливостью заботливой женщины Таис заставила
путешественника принять кедровую шкатулку с золотыми статерами, только что
отчеканенными, с профилем Александра по модели Лисиппа. Мудрец, явно
стесненный в деньгах и, очевидно, надеявшийся на помощь Александра, очень
растрогался. Следом за Таис Лисипп тоже дал ему немалую сумму для
окончания путешествия. Теперь желтолицый мог спокойно ехать в Вавилон и
дожидаться Александра хоть два-три года.
Тогда он принес Таис серьги изумительной работы, видимо последнюю
драгоценность, уцелевшую за дальний путь. Серьги из прозрачного
бледно-зеленого камня необычайной прочности состояли из колец и
миниатюрных шариков - одни внутри других, выточенных из цельного куска,
без нарушения монолитности камня. Подвешенные к ушам на золотых крючках,
серьги нежно и тихо звенели отзвуком далекого ветра по сухим тростникам.
Заключенные внутри шариков крошечные розетки из ограненных кусков камня,
называемого в далекой империи "глазом тигра", переливались сквозь прорези
таинственным лунным светом. Искусство камнерезов страны желтолицых
превосходило все виденное до сих пор эллинами и заставляло верить
рассказам путешественника. Афинянка подолгу любовалась изделием из
неслыханно далекой страны, боясь часто надевать такую редкость.
Желтолицый удивил Лисиппа и Таис легендой о рождении первых существ
из яйца, которое Бог Неба Тьянь уронил в Великие Воды с небес на землю.
Эта легенда близко напоминала орфические учения о начале начал.
Гуань-Инь, матерь милосердия и познания, могуществом равная мужским
божествам Неба и Грома, очень походила на Великую Матерь Крита и Малой
Азии. Под конец путешественник огорчил Таис убеждением, что все в мире
имеет два начала - Янь и Инь. Все светлое, дневное, небесное связано с
мужским началом Янь, все темное, ночное, земное - с женским Инь. Инь
должна находиться в строгом подчинении Янь. Тогда жизнь будет направляться
к свету и небесам. Возмущенная Таис предсказала желтолицему, что его
империя будет всегда на более низком уровне духовного развития, чем те
страны, где женское начало признается благотворным и созидающим. Кроме
того, страны с угнетенной женской половиной человеческого рода никогда не
отличались доблестью и мужеством в войне и борьбе с врагами. Порабощение
женщины неизбежно влечет за собой рождение рабских душ и у мужчин.
Лисипп напомнил разгорячившейся афинянке о некоторых именах Кибелы,
Великой женской богини, например, Владычица Нижней Бездны, Царица Земли,
совпадавших с аспектом Инь. На это Таис сердито ответила, что обликов у
Великой Матери много, но дело не в них, а в тех последствиях общественного
устройства, какие созданы мужчинами и чем пытаются они доказать свое
главенство. К удивлению афинянки, желтолицый внезапно сник. Острые огоньки
его узких глаз потухли от печали. Несмотря на все могущество страны,
искусство мастеров, трудолюбие народа, Небесное государство, оказывается,
раздираемо междоусобными войнами и частыми нападениями извне умелых в
битвах кочевых племен.
Жестокость правителей, далеких от жизни народа и равнодушных к
постоянным бедам - неурожаям, наводнениям или засухе, делает жизнь
невыносимой. Его соотечественники давно бы взбунтовались, свергли бы
злобных правителей и уничтожили жестокие законы, имей они больше
храбрости, хотя бы столько, сколько самый слабый воин в армии Александра.
Или совсем немного мужества для того, чтобы попросту разбежаться из
страны, где они живут в тесноте, терпя нищету и несправедливость именно
из-за многолюдия.
Эллины поняли, что сказочная империя, хотя и носит гордое название,
нисколько не лучше всех тех многочисленных стран, где процветает тирания.
Окончательно расстроила Таис еще одна откровенность путешественника. Его
побудила идти на запад легенда о рае, населенном Драконами Мудрости,
находившемся где-то в центре Азии, в кольце высочайших гор. Он прошел
насквозь Центральную Азию, все ее каменистые пустыни и явился сюда, в
Месопотамию, где западные предания помещали другой рай безоблачного
счастья. И тут не оказалось ничего похожего. Просто сказка, придуманная
европейскими мудрецами, чтобы вывести свой народ из рабской жизни в Египте
и повести на восток.
Пусть он не нашел рая, зато встретился с мудростью, сильно
отличающейся от всего строя мысли его родного народа, - так утешался
желтолицый.
Таис с неохотой рассталась с путешественником. Он отказался начертить
какие-либо карты и обозначить расстояния до того, как увидится с
Александром.
И снова непобедимое очарование афинянки сломило сдержанность
путешественника. Он доверительно сообщил ей, что вместо рая и Драконов
Мудрости он встретил приветливых, добрых людей, живших в каменных
постройках на уступах высочайших гор, в истоках самой большой реки
Небесной страны - Голубой. Эти люди считали себя последователями великого
индийского мудреца, учившего всегда идти срединным путем между двумя
крайностями, между добром и злом, между светом и тенью, ибо все в мире
меняется со временем. То, что хорошо, становится плохим, и, наоборот, зло
оборачивается добром. Он хотел остаться учеником мудрецов, но они послали
его дальше на запад, туда, где ничего не знают о великих странах Востока,
но появился человек, которому под силу соединить Восток с Западом
вершинами мудрости того и другого. Ему надлежит увидеть этого человека,
великого полководца Александра, поведать ему о путях и странах, лежащих
дальше Крыши Мира, если он окажется столь мудрым и прозорливым, как об
этом слышали последователи Среднего пути!
- А если нет? - быстро спросил Лисипп.
- Тогда не открывать ничего, - бесстрастно ответил путешественник.
- Могут выведать силой, - настаивал ваятель.
Желтолицый презрительно усмехнулся.
- Дорога велика, расстояния громадны, горы и пустыни без воды, со
страшными ветрами. Малая неточность в указаниях объявится лишь годы
спустя, а уведет на тысячи стадий в сторону, на погибель, - и
путешественник вдруг засмеялся визгливым дробным смешком.
Внезапно в Экбатане появился огромный караван, присланный Александром
из-за высочайшего хребта Парапамиза. У подножия сверкающих льдом вершин,
вдвое выше Олимпа или даже еще более грандиозных, ко всеобщему ликованию,
македонская армия, вернее, та ее часть, которая возглавлялась самим
Александром и Птолемеем, наткнулась на поросшие плющом холмы. Среди них
расположился город Ниса. И плющ, и название города доказывали, по мнению
Александра, что здесь остановился бог Дионис, в конце его пути в Индию.
Обитатели здешних мест, не темные, а с легким медным оттенком кожи, не
похожие на другие племена, несомненно, пришли с запада. Поразили
македонцев и многочисленные стада прекрасного скота, в особенности быки -
длиннорогие, огромные и пятнистые. Караван этих быков царь немедля
отправил на запад для Македонии. Посланные прибыли в Экбатану, сохранив
три четверти животных. С замиранием сердца Таис бегала смотреть быков,
взволнованная ими больше, чем письмом от Птолемея. Таис с трудом
оторвалась от созерцания великолепных быков. Они будут два месяца отдыхать
на горном экбатанском пастбище перед дальнейшим переходом до Тира и
плавания на родину Александра.
Быки походили на знаменитую критскую породу, употреблявшуюся для
священных игр. Пришельцы с запада, согласно преданию индийского ваятеля,
могли быть критянами. Лисипп согласился с возможностью подобного
истолкования. Мифы о Дионисе имеют начало в древности, столь же глубокой,
как и Крит. Великий художник прибавил, что, может быть, и само путешествие
Диониса в Индию было не чем иным, как исходом спасшихся с Крита людей.
Афинянка запрыгала от восторга и расцеловала Лисиппа за интересное
соображение.
Она поехала домой читать письмо Птолемея. Его послания из Согды и
Бактрианы отзывались накопившимся раздражением и усталостью. Последнее
письмо, наоборот, напоминало прежнего Птолемея. Без радужных мечтаний,
предчувствуя грядущие труды, военачальник, сделавшийся главой советников
Александра, ожидал скорого конца похода.
В самом деле, после празднеств в Нисе и молниеносного взятия горной
крепости Аорнос они миновали трехвершинную гору Меру, согласно вычислениям
географов и кормчих очень близкую к границам Ойкумены, и спустились в
Сват. Сюда прибыл гонец от Гефестиона, проведшего свои конные и пешие силы
и обозы под начальством Кратера на берег Инда. Гефестион приступил, как
обычно, к постройке наплавного моста через не очень широкую здесь реку, по
мнению Аристотеля и Александра, протекавшую к Восточному океану. Неарх с
кавалерией агриан поспешил туда, собрав всех искусных в кораблестроении
финикийцев, ионян и киприотов, дабы построить суда для плавания на восток.
План Александра прост: перейдя Инд, армия пройдет еще две-три тысячи
стадий суши, ненаселенных до берегов океана, а флот Неарха будет готов к
перевозке всех океаном на запад, в Нил и Александрию на Внутреннем море.
"Жди нас теперь не с востока, а с запада, - писал Птолемей, - мы приплывем
в Тир, а через Дамаск, "царской дорогой", явимся в Вавилон. Не больше
полугода потребуется для этого, хотя возможны остановки по дороге.
Милостью Афродиты, через восемь месяцев после получения моего письма
выезжай встречать в Вавилон. Это будет конец азиатских походов, совсем,
навсегда. Потом мы будем воевать только на Внутреннем море, завоевывая
Либию, Карфаген, италийские города - все до Геракловых Столбов!
С нами согласны плыть в Египет и новые отряды конницы из персидской
аристократии, и превосходные конные лучники из Согдианы и Бактрианы. Нам
удалось сформировать конницу не хуже доблестных тессалийцев. Твои
поклонники аргироаспиды так истощились в боях со скифами и бактрийцами,
что теперь перешли в охранные силы Александра, войдя в состав Агемы и
гетайров... Только пехота - фаланга из ветеранов осталась прежней, однако
армия, выросшая до ста тысяч, наполовину состоит из кавалерии, и значение
пехоты, когда-то важнейшей опоры в боях, сильно уменьшилось. Несокрушимая
изгородь из щитов и длинных копий, сминавшая ряды самого отважного врага,
здесь, на бесконечных равнинах или в лабиринте горных долин, подвергалась
обстрелу издалека быстрыми, как ветер, конными лучниками".
Александр сумел всего за полтора года перестроить армию применительно
к условиям войны в Азии.
Выдвинулись новые военачальники, среди них Селевк, громадного роста и
превосходящий силой Черного Клейта, но веселый и куда более умный, чем
несчастный брат Ланисы.
Птолемей писал, что по мере продвижения в Индию горы становятся все
выше, все больше снегов и ледников встречается на труднопроходимых
перевалах, все бурнее реки, заваленные огромными валунами. Александр видел
в увеличивавшихся затруднениях предзнаменование близкого конца похода.
Именно так должны были быть заграждены пределы Мира, недоступные простым
смертным. За этими препятствиями обитают полубоги - в садах, где растут
деревья с плодами Вечной Мудрости, на берегах Вод Жизни, в лоне которых
отдыхает, солнце. Эти воды давали бессмертие богам или титанам. Да и не
были ли титанами сами жители последних пределов мира?
Аристотель прислал со специальными гонцами свои новые рассуждения для
ученика. Александр, конечно, не успел их прочесть во время тяжелого похода
на высоты Парапамиза и Бактрии. Теперь он размышлял над писаниями великого
философа и делился сомнениями с Птолемеем. Аристотель прежде всячески
поощрял стремления полководца на восток, навстречу колеснице Гелиоса, а в
последних трудах он остерегал Александра от безоговорочной веры в древние
мифы, к которым был так склонен сын Олимпиады. Аристотель писал, что вряд
ли Александр встретится со сверхъестественными существами, ибо никто из
серьезных путешественников не встречал богоподобных людей или
человекоподобных богов во всей известной Ойкумене.
Александр только усмехался. Для него следы Диониса, найденные им в
Нисе, казались убедительнее софистических рассуждений старого мудреца...
Птолемей еще раз напомнил Таис о встрече в Вавилоне и просил не
привозить туда, в жаркий климат, сына. Он обещал рассказать много
интересного о странах, никогда не виденных даже мифическими героями.
Уже сейчас он прошел дальше Диониса, а плавание аргонавтов в Колхиду,
по исчислению Неарха, было втрое короче пути, проделанного армией по суше
через препятствия, куда тяжелее и сопротивление врагов, гораздо более
многочисленных.
Птолемей писал из долины Свата, где "утренние туманы сверкают
миллионами жемчужин над рощами низких деревьев, усыпанных густо-розовыми
цветами. Быстрая река мчит изумрудную воду по лиловым камням, берега
окаймлены ярко-голубыми цветами - широким бордюром, простирающимся до
пологих склонов, заросших деревьями невероятных размеров, какие никогда не
встречаются в Элладе и могут быть сравнимы лишь с кедрами Финикии и
Киликии. Но те растут вширь, а эти - ввысь, вздымая свои темно-зеленые
вершины на высоту полустадии. И здесь, как прежде, ели и сосны были очень
похожи на македонские, и сердце вдруг сжималось от тоски по родным горам".
Таис остро пожалела, что не участвует в необычайном путешествии, но
быстро утешилась, поняв, насколько затруднительно для Птолемея было бы
оберегать ее в походе, тяжелом даже для закаленных мужей выдающейся силы.
И уже нет ее верных тессалийцев и милого Леонтиска, всегда готового прийти
на помощь...
Птолемей пишет о Роксане, сопровождающей царя. То жена великого
полководца, божественного Александра! К ее услугам вся армия, а если она
понесет ребенка от царя, то любой воин отдаст свою жизнь, чтобы уберечь
наследника непобедимого властелина Азии!
А кто Таис? Гетера, любви которой Александр и хочет и бежит от нее,
отвергая всенародно. Жена Птолемея, но после скольких возлюбленных этого
собирателя красоты? Даже веселый тон письма настраивает на мысли, что
Птолемей нашел в Бактрии и в долинах Инда прекрасных девушек и собрал
хорошую добычу драгоценных камней. Конечно, из последнего кое-что
достанется и ей, очевидно, выкупом за первое?..
Нет, Птолемей знает ее равнодушие, подчас терзаясь этим признаком
безразличия. Впрочем, оно для него и удобно...
Не успели быки Диониса откормиться на пастбищах Экбатаны, как
появилась Гесиона, ничего не знавшая о Неархе и с жадностью перечитавшая
письмо Птолемея. Было ясно, что критский флотоводец снова оказывался в
своей стихии кормчего, составителя карт и строителя кораблей. "Рожденная
змеей" уже оправилась от тягот совместного житья с беспокойным мореходом и
в своей вавилонской розовой одежде стала красивой по-прежнему. Таис
пригласила ее к Лисиппу, но Гесиона предпочла в утренние часы, когда
ваятели занимались своим делом, оставаться дома и возиться с Леонтиском. К
неудовольствию афинянки, прибавилась еще одна бездетная обожательница ее
сына. Неарх не хотел детей, считая, что он не может быть им опорой:
слишком неверна судьба моряка! На вопрос Гесионы, что он думает о ней
самой, Неарх, скупо улыбаясь, ответил, что она достаточно умна, красива и
богата, чтобы в случае его гибели позаботиться о себе. Гесиона пыталась
втолковать критянину, что, помимо обеспеченности, ей нужно от него многое,
именно от него и ни от кого другого в мире. Флотоводец говорил фиванке,
что она вполне свободна, однако он будет рад, если она станет дожидаться
его возвращения, ибо, к его удивлению, он не нашел нигде женщины лучше ее.
- А искал? - спросила Гесиона.
- Все мы не отказываемся от случая, - пожал плечами мореход.
Понемногу фиванка поняла, что избранник сердца столь же одержим
мечтами заповедного Океана, как и друг его детства Александр. Александр не
чувствовал себя хорошо без Неарха и старался всегда найти ему дело около
себя, именуя главным кормчим своей армии. В результате Гесиона так долго
оставалась одна в большом доме, что начала подумывать разойтись со своим
знаменитым, растворившимся в недоступных далях мужем.
"Рожденная змеей" спрашивала, как мирится Таис с еще более долгими
отсутствиями Птолемея. Подруга по-прежнему отвечала, что Птолемей ей не
нужен так, как Неарх Гесионе.
- Я поджидаю его теперь с большим нетерпением, - сказала Таис, -
из-за сына. Пока ты и тебе подобные не испортили его окончательно,
Леонтиска надо оторвать от материнского дома.
- Будешь тосковать! - воскликнула Гесиона.
- Не больше и не меньше, чем любая эллинская мать, а для смягчения
тоски заведу себе девчонку. Эта будет при мне восемнадцать лет, до той
поры и я окончу свои скитания и займусь домом.
- Домом Птолемея?
- Вряд ли. Чем старше будет он (и я, разумеется), тем моложе станут
его возлюбленные. А мне трудно будет терпеть блистательную юность рядом,
когда мне уже нечем будет соперничать с ней, кроме знаменитого имении
положения. Если же остается лишь имя и положение, то прежняя жизнь
кончена. Пора начинать другую...
- Какую?
- Почем я знаю? Ты спросишь меня об этом через... пятнадцать лет.
Гесиона, засмеявшись, согласилась, не подозревая, что судьба готовит
обеим совсем разные и необыкновенные дороги, которые разведут их вскоре и
навсегда.
Подруги катались верхом на своих прежних лошадях, а для Эрис
приобрели вороного, без единого пятнышка, как ночь черного парфянского
жеребца. Эрис, сделавшись незаурядной наездницей, справлялась с сильным
конем. Вечером они поднимались в горы по склонам, поросшим полынью и
тимьяном, где выступали сглаженные ветром ребра и редкие уступы плотного
темного камня. Отпустив лошадей пастись, три женщины выбирали плоский
большой камень и простирались на нем, чувствуя приветливое тепло вобравшей
солнце скалы. Сверху из леса смоляной аромат смешивался со свежим и резким
запахом трав в дуновении прохладного ветра, тянущегося по каменистой
долине. Громадная снеговая вершина рано загораживала солнце на западе, и
ласка каменного тепла приходилась кстати. Иногда слабые звездочки успевали
зажечься в сумеречном небе, и бриас - пустынный филин ухал по нескольку
раз, прежде чем всадницы возвращались в город.
Каждая из подруг вела себя по-своему на этих молчаливых горных
посиделках. Эрис садилась, обняв колени и подпирая ими подбородок,
смотрела на иззубренные скалы хребта или на зыбкое жемчужное марево
дальней степи. Гесиона подбиралась к самому краю выступа, нависавшему над
долиной, и, лежа на животе, зорко высматривала горных козлов, наблюдала за
игрой воды в ручье на дне ущелья, подстерегала появление сурков, пеньками
возникавших близ своих нор, пересвистываясь с соседями. Таис ложилась на
спину, раскинув руки и подогнув одно колено, смотрела в небо, где плыли
редкие медленные облака и появлялись могучие грифы. Созерцание неба
погружало ее в оцепенение, и Гесиона, искоса наблюдая за той, которую
считала образцом жены, удивлялась смене выражений на ее лице при полной
неподвижности тела. Это напоминало ей таинственное искусство египтян,
которые умели придавать смену настроений даже статуям из твердого
полированного камня.
Таис, глядя в небо, вдруг улыбалась, тут же меняясь на олицетворение
глубокой печали, то выражением грозного упорства бросала вызов судьбе,
едва уловимыми движениями губ, век, бровей и ноздрей ее прямого, как
отглаженного по линейке камнереза, носа с критской западинкой у бровей,
смягчавшей тяжелую переносицу классического эллинского типа.
Однажды, когда Таис показалась Гесионе более печальной и задумчивой,
чем всегда, фиванка решилась спросить:
- Ты все еще продолжаешь любить его?
- Кого? - не поворачивая головы, спросила Таис.
- Александра, разве не он самая большая твоя любовь?
- Лисипп как-то сказал мне, что искусный ваятель может одними и теми
же линиями дать плоть, могучую и тяжелую, как глыба, и может вложить в
свое творение необыкновенную силу внутреннего огня и желания. В одном и
том же образе... почти в одном.
- Не совсем поняла тебя, одичала среди болот и корабельщиков, -
улыбнулась Гесиона.
Афинянка осталась серьезной.
- Если человек хочет следовать богам, то его любовь должна быть такой
же свободной, как у них, - продолжала Таис, - а вовсе не как неодолимая
сила, давящая и раздирающая нас. Но странно, чем сильнее она завладевает
своими жертвами, чем слабее они перед ней, в полном рабстве своих чувств,
тем выше превозносятся поэтами эти жалкие люди, готовые на любые унижения
и низкие поступки, ложь, убийство, воровство, клятвопреступление... Почему
так? Разве этого хочет светоносная и среброногая Афродита?
- Я поняла. У тебя нет никакой надежды?
- Знаю давно. Теперь узнала и ты. Так зачем же рыдать под звездой,
которую все равно не снять с неба? Она совершит начертанный ей путь. А ты
совершай свой.
Они бывали на симпосионах, до которых персы, увлеченные примером
художников, стали большими охотниками. Только Эрис наотрез отказалась
присутствовать на этих симпосионах - ей противно было смотреть на людей,
много жрущих и пьющих.
Таис тоже призналась Гесионе в своем отвращении к обжорам, она с
детства была очень чувствительна ко всякому проявлению грубости, а теперь
сделалась и вовсе нетерпимой. Нелепый смех, пошлые шутки, неумеренные еда
и питье, жадные взгляды, прежде скользившие не задевая, раздражали ее.
Афинянка решила, что начинает стареть. Оживленные разговоры, подогретые
вином, поэтические экспромты и любовные танцы стали казаться пустяками. А
когда-то и ее, и золотоволосую спартанку звали царицами симпосионов.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:09 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
- Это не старость, мой красивый друг, - сказал Лисипп на вопрос
афинянки, слегка ущипнув ее за гладкую щеку, - назови это мудростью или
зрелостью, если первое слово покажется тебе слишком важным. С каждым годом
ты будешь отходить все дальше от забав юности. Шире станет круг твоих
интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно сначала к
себе, а потом уже к другим, иначе ты превратишься в заносчивую
аристократку, убогую сердцем и умом... И умрешь... Не физически! Со своим
здоровьем ты можешь жить долго. Умрешь душой, и по земле будет ходить лишь
внешний образ Таис, а по существу - труп. Ты вряд ли имеешь понятие,
сколько таких живых мертвецов топчут лик Геи. Они лишены совести, чести,
достоинства и добра - всего, что составляет основу души человека и что
стремятся пробудить, усилить, воспитать художники, философы, поэты. Они
мешают жить живым, внешне не отличаясь от них. Только они ненасытны в
пустых и самых простых желаниях: еде, питье, женах, власти над другими. И
добиваются этого всеми способами... Знаешь ли ты спутниц Гекаты?
- Ламий, мормо или как их там еще называют? Те, что ходят с нею по
ночам и пьют кровь встречных на перекрестках? Вампиры?
- Это простонародная символика. А в тайном знании сосущие живую кровь
порождения Тартара и есть мертвые ненасытные люди, готовые брать и брать
все, что возможно, из полиса, общины, людей - чужих и своих. Это они
забивают до смерти рабов на тяжкой работе, лишь бы получишь больше золота,
серебра, домов, копей, новых рабов. И чем больше они берут, тем жаднее
делаются, упиваясь трудом и потом подневольных им людей.
- Страшно ты говоришь, учитель! - Таис даже зябко повела плечами, -
теперь я невольно буду присматриваться к каждому...
- Тогда цель моих слов достигнута.
- Что же делать с этими живущими мертвецами?
- Их, конечно, следовало бы убивать, лишая фальшивого живого облика,
- подумав, сказал Лисипп. - Беда в том, что распознавать их могут лишь
редкие люди, достигшие такой высоты сердца, что убивать уже не в силах.
Мне думается, окончательная расправа с вампирами - дело неблизкого
будущего; когда воцарится гомонойя - равенство людей по уму, число этих
редких людей возрастет во много раз.
Таис, опечаленная и задумчивая, пошла в мастерскую. Клеофрад поджидал
ее у глиняной модели. В последние дни ваятель стал медлить с окончанием
работы, рано отпускал ее или вдруг останавливался, забывая про натурщицу и
думая о чем-то другом. И сегодня он не сделал ей обычного нетерпеливого
знака становиться на куб из тяжелого дерева, а остановил ее простертой
рукой.
- Скажи, ты любишь деньги, афинянка? - с суровой застенчивостью
спросил Клеофрад.
- Зачем задал ты мне такой вопрос? - удивилась и опечалилась Таис.
- Погоди, я не умею говорить, умею только работать руками.
- Не только руками, но головой и сердцем, - возразила Таис, - так
скажи, почему начал ты речь о деньгах?
- Видишь ли, ты богата, как Фрина, но Фрина была безумно
расточительна, а ты по своему достатку и положению жены первого
военачальника Александра живешь скромно.
- Теперь ты говоришь понятнее, - она облегченно вздохнула, - вот мой
ответ: деньги не цель, а возможность. Если относишься к ним как к силе,
дающей разные возможности, то ты будешь ценить деньги, но они не поработят
тебя. Поэтому я презираю людей скупых, однако не меньше противно мне
глупое мотовство. В деньгах - великий труд людей, и бросать их все равно
что бросать хлеб. Вызовешь гнев богов и сам опустошишься, умрешь, как
говорит Лисипп.
Клеофрад слушал, хмуря брови, и вдруг решился.
- Я скажу тебе. Я задумал отлить статую из серебра, но собрал
недостаточно, а у меня нет времени ждать, пока накоплю еще. В гекатомбеоне
мне исполнится шестьдесят лет!
- Почему ты хочешь взять столь дорогой металл?
- Я мог бы ответить тебе, как юноша: разве ты недостойна его? Скажу
другое - это лучшее произведение моей жизни и лучшая модель. Исполнилась
бы мечта достойно завершить свой жизненный путь! Попросить у Лисиппа? Я и
так ему очень многим обязан. Кроме того, этот творец атлетов и конных
воинов признает только бронзу и, даже страшно сказать, пользуется
тельмесским сплавом [сплав грубо очищенной меди и шлаков от серебра,
главным образом - цинка].
- Сколько надо тебе серебра?
- Я пользуюсь не чистым металлом, а в сплаве с четырнадцатью частями
красной кипрской меди. Такое серебро не покрывается пятнами, не
подергивается, как мы говорим, пыльной росой, держит полировку, как темный
камень Египта. На отливку мне надо чистого серебра двенадцать талантов, а
я собрал немногим больше четырех с половиной. Огромная нехватка!
- И надо добавить семь с половиной талантов? Хорошо, завтра я прикажу
собрать, послезавтра пришлю на всякий случай восемь.
Клеофрад замер, долго смотрел на свою модель, потом взял ее лицо в
ладони и поцеловал в лоб.
- Ты не знаешь цены своему благодеянию. Это не только огромнейшее
богатство, это... После гекатомбеона поймешь. Придется тебе постоять еще,
после отливки, когда пойдет чеканка. В ней чуть не главная работа ваятеля,
- закончил он своим обычным отрывисто-деловым тоном, - но быстрая. И сам я
очень спешу.
Смысл последних слов Клеофрада Таис не поняла. Афинский ваятель и
Эхефил закончили свою работу почти одновременно, молодой иониец - дней на
десять раньше. Клеофрад пригласил Таис и Эрис прийти попозже в дом
Лисиппа, провести конец ночи до утра. Чтобы ничего не случилось с ними в
такое позднее время, несколько друзей явились провожать их. Поздняя
половина луны ярко освещала отшлифованные светло-серые камни улицы,
придавая им голубоватый отблеск небесной дороги между темных стен и
шелестящей листвой сада.
У дверей их встретили Эхефил и Клеофрад в праздничных светлых
одеждах. Они надели своим натурщицам венки из ароматных желтых цветов,
слабо мерцавших при луне будто собственным светом. Каждый взял свою модель
за руку и повел за собой во мрак неосвещенного дома, оставив провожатых в
саду. У выхода на залитую лунным светом веранду с раскрытыми настежь
занавесями Клеофрад велел Таис закрыть глаза. Придерживая за плечи, он
поставил афинянку в нужное место и разрешил смотреть.
Так же поступил и Эхефил с Эрис.
Обе женщины по-своему выразили свое впечатление. Таис звонко
вскрикнула, а Эрис вздохнула глубоко и шумно.
Перед ними, стоя на носке одной ноги и отбрасывая другую назад в
легком беге, вставала из ноздреватого, как пена, серебра нагая Афродита
Анадиомена с телом и головой Таис. Поднятое лицо, простертые к небу руки
сочетали взлет ввысь и ласковое, полное любви объятие всего мира.
Игра лунного света на полированном серебряном теле придавала богине
волшебную прозрачность. Пенорожденная, сотканная из света звезд, возникла
на берегу Кипра из моря, чтобы поднять взоры смертных к звездам и красоте
своих любимых, оторвав от повседневной необходимости Геи и темной власти
подземелий Кибелы. Ореол душевной и телесной чистоты, свойственный Таис и
усиленный многократно, облекал богиню мягким, исходящим изнутри блеском.
Никогда еще Таис, эллинка, с первых шагов жизни окруженная скульптурами
людей, богов и богинь, гетер и героев, без которых никто не мог
представить себе Эллады, не видела статуи, вызывающей такое могучее
очарование...
А рядом с ней, на полшага позади, Артемис Аксиопена, отлитая из очень
темной, почти черной бронзы, простирала вперед левую руку, отодвигая перед
собой невидимую завесу, а правую подносила к кинжалу, спрятанному в узле
волос на затылке. Лунные блики на непреклонном лице подчеркивали
неотвратимое стремление всего тела, как и надлежало богине Воздательнице
по деяниям.
Таис, не в силах побороть волнения, всхлипнула. Этот тихий звук лучше
всех похвал сказал Клеофраду об успехе замысла и творения. Только сейчас
афинянка заметила Лисиппа, сидевшего в кресле неподалеку от нее, сощурив
глаза и сложив руки. Великий ваятель молчал, наблюдая за обеими женщинами,
и наконец удовлетворенно кивнул.
- Можете радоваться, Клеофрад и Эхефил! Два великих творения
появились на свет во славу Эллады здесь, в тысячах стадий от родины. Ты,
афинянин, затмил все содеянное тобой прежде. А ты, ученик, отныне стал в
ряд с самыми могучими художниками. Для меня отрадно, что обе богини - не
фокус новизны, не угождение преходящему вкусу поколения, а образцы
изначальной красоты, что так трудно даются художникам и так нужны для
правильного понимания жизни. Сядем и помолчим, дожидаясь рассвета...
Таис, углубленная в созерцание обеих статуй, не заметила, как
опустилась луна. Очертания скульптур изменились в предрассветном сумраке.
Аксиопена будто отступила в тень, Анадиомена растворилась в воздухе. С
ошеломляющей внезапностью из-за хребта вспыхнули розовые очи Эос - яркой
горной зари. И явилось еще одно чудо. Багряный свет заиграл на
полированном серебряном теле Анадиомены. Богиня потеряла звездную
бесплотность лунной ночи и выступила перед благоговейными зрителями в
светоносном могуществе, почти ощущаемом физически. И, соперничая с нею в
силе и красоте резких и мощных линий тела, Артемис Воздательница уже не
казалась грозной черной тенью. Она стояла как воительница, устремленная к
цели без ярости и гнева. Каждая черточка изваяния, сделанного Эхефилом
более резко, чем скульптура Клеофрада, отражала неотвратимость. Сила
восстающей Анадиомены звучала единым целым с красновато-черным воплощением
судьбы. Обе стороны бытия - красота мечты и неумолимая ответственность за
содеянное - предстали вместе столь ошеломительно, что Лисипп, покачав
головой, сказал, что богини должны стоять раздельно, иначе они вызовут
смятение и раздвоение чувств.
Таис молча сняла с себя венок, надела его Клеофраду и смиренно
опустилась перед ваятелем на колени. Растроганный афинянин поднял ее,
целуя. Эрис последовала примеру подруги, но не преклонила коленей перед
своим гораздо более молодым скульптором, а поцеловала его в губы, крепко
обняв. Поцелуй длился долго. Афинянка впервые увидела неприступную жрицу
как жену и поняла, что недаром рисковали и отдавали свои жизни искатели
высшего блаженства в храме Матери Богов. Когда настала очередь Таис
поцеловать Эхефила, ваятель едва ответил на прикосновение ее губ,
сдерживая вздох от бешено бьющегося сердца.
Лисипп предложил "обряд благодарности Муз", как он назвал поступок
Таис и Эрис, продолжить за столом, где уже приготовили черное хиосское
вино с ароматом розовых лепестков, редкое даже для дома "славы эллинского
искусства", и сосуд-ойнохою с водой из только что растаявшего горного
снега. Все подняли дорогие стеклянные кубки за славу, здоровье и радость
двух ваятелей: Клеофрада и Эхефила и мастера мастеров Лисиппа. Те отвечали
хвалой своим моделям.
- Позавчера приезжий художник из Эллады рассказывал мне о новой
картине Апеллеса, ионийца, написанной в храме на острове Кос, - сказал
Лисипп. - Тоже Афродита Анадиомена. Картина уже прославилась. Трудно
судить по описанию. Сравнивать живопись со скульптурой можно лишь по
степени действия на чувства человека.
- Может быть, потому что я ваятель, - сказал Клеофрад, - мне кажется,
что твой портрет Александра глубже и сильнее, чем его живописный портрет
Апеллеса. А прежде, в прошлом веке, Аполлодор Афинский и Паррасий Эфесский
умели одним очерком дать прекрасное выше многих скульптур. Наш великий
живописец Никий много помогал Праксителю, раскрашивая мрамор горячими
восковыми красками и придавая ему волшебное сходство с живым телом. Ты
любишь бронзу, и тебе не нужен Никий, однако нельзя не признать, что союз
живописца и скульптора для мрамора поистине хорош!
- Картины Никия сами по себе хороши, - сказал Лисипп, - его Андромеда
- истинная эллинка по сочетанию предсмертной отваги и юного желания жить,
хотя, по мифу, она - эфиопская царевна, как Эрис. Эта серебряная
Анадиомена может быть сильнее и по мастерству, и по великолепию модели.
Касательно Артемис - такой еще не было в Элладе, даже в святилище
Эфесском, где на протяжении четырех веков лучшие мастера соревновались в
создании образа Артемис. Семьдесят ее статуй там! Конечно, в прежние
времена не обладали современным умением...
- Я знаю великолепную Артемис на Леросе, - сказал Клеофрад, - мне
кажется, что в идее она сходна с Эхефиловой, хотя и на век раньше.
- Какая она? - спросила Эрис с легким оттенком ревности.
- Не такая, как ты! Она - девушка, еще не знавшая мужа, но уже
расцветшая первым приходом женской красоты, наполненной пламенем чувств,
когда груди вот-вот лопнут от неутолимого желания. Она стоит, так же
наклонясь вперед и простирая руку, как и твоя Артемис, но перед огромным
критским быком. Чудовище, еще упрямясь и уже побежденное, начинает
склонять колени передних ног.
- По старой легенде, быка Крита побеждает жена, женщина, - сказала
Таис, - хотела бы я увидеть подобную скульптуру.
- Раньше увидишь битву при Гранике, - рассмеялся Лисипп, намекая на
грандиозную группу из двадцати пяти конных фигур, которую он никак не мог
завершить, к неудовольствию Александра, желавшего водрузить ее в
Александрии Троянской.
- Я долго колебался, не сделать ли Эрис, мою Артемис, с обнаженным
кинжалом, - задумчиво сказал Эхефил.
- И поступил правильно, не показывая его. Муза может быть с мечом, но
лишь для отражения, а не нападения, - сказал Лисипп.
- Аксиопена, как и черная жрица Кибелы, нападает, карая, - возразила
Таис, - знаешь, учитель, только здесь, в Персии, где, подобно Египту,
художник признается лишь как мастер восхваления царей, я поняла истинное
значение прекрасного. Без него нет душевного подъема. Людей надо поднимать
над обычным уровнем повседневной жизни. Художник, создавая красоту, дает
утешение в надгробии, поэтизирует прошлое в памятнике, возвышает душу и
сердце в изображениях богов, жен и героев. Нельзя искажать прекрасное. Оно
перестанет давать силы и утешение, душевную крепость. Красота преходяща,
слишком коротко соприкосновение с ней, поэтому, переживая утрату, мы
глубже понимаем и ценим встреченное, усерднее ищем в жизни прекрасное. Вот
почему красива печаль песен, картин и надгробий.
- Ты превзошла себя, Таис! - воскликнул Лисипп. - Мудрость говорит
твоими устами. Искусство не может отвращать и порочить! Тогда оно
перестанет быть им в нашем эллинском понимании. Искусство или торжествует
в блеске прекрасного, или тоскует по его утрате. И только так!
Эти слова великого скульптора навсегда запомнили четверо, встречавшие
рассвет в его доме.
Таис жалела об отсутствии Гесионы, но, поразмыслив, поняла, что на
этом маленьком празднике должны были присутствовать только художники, их
модели и главный вдохновитель всей работы. Гесиона увидела статуи на
следующий день и расплакалась от восторга и странной тревоги. Она
оставалась задумчивой, и только ночью, укладываясь спать в комнате Таис
(подруги поступали так, когда хотелось всласть поговорить), фиванка сумела
разобраться в своем настроении.
- Увидев столь гармоничные и одухотворенные произведения, я вдруг
почувствовала страх за их судьбу. Столь же неверную, как и будущее любого
из нас. Но мы живем так коротко, а эти богини должны пребывать вечно,
проходя через грядущие века, как мы сквозь дующий навстречу легкий ветер.
А Клеофрад... - Гесиона умолкла.
- Что Клеофрад? - спросила взволнованная Таис.
- Отлил твою статую из серебра вместо бронзы. Нельзя усомниться в
великолепии такого материала. Но серебро - оно дорого само по себе, оно -
деньги, цена за землю, дом, скот, рабов. Только могущественный полис или
властелин может позволить себе, чтобы двенадцать талантов лежали без
употребления. А сколько жадной дряни, к тому же не верящей в наших богов?
Они без колебания отрубят руку Анадиомене и, как кусок мертвого металла,
понесут торговцу!
- Ты встревожила меня! - сказала Таис. - Я действительно не подумала
о переменчивой судьбе не только людей, а целых государств. Мы видели с
тобой за немногие годы походов Александра, как разваливаются старые устои,
тысячи людей теряют свои места в жизни. Судьбы, вкусы, настроения,
отношение к миру, вещам и друг другу - все шатко, быстроизменчиво. Что ты
посоветуешь?
- Не знаю. Если Клеофрад подарит или продаст ее какому-либо
знаменитому храму, будет гораздо спокойнее, чем если она достанется
какому-нибудь любителю ваяния, хотя бы и богатому, как Мидас.
- Я поговорю с Клеофрадом! - решила Таис.
Намерение это афинянке не удалось выполнить сразу. Ваятель показывал
Анадиомену всем желающим. Они ходили в сад Лисиппа, где поставили статую в
павильоне, и подолгу не могли оторваться от созерцания. Затем Анадиомену
перенесли в дом, а Клеофрад куда-то исчез. Он вернулся в гекатомбеоне,
когда стало жарко даже в Экбатане и снеговая шапка на юго-западном хребте
превратилась в узкую, похожую на облачко полоску.
- Я прошу тебя, - встретила его Таис, - сказать, что хочешь ты
сделать с Анадиоменой.
Клеофрад долго смотрел на нее. Грустная, почти нежная улыбка не
покидала его обычно сурового, хмурого лица.
- Если бы в мире все было устроено согласно мечтам и мифам, то
просить должен был бы я, а не ты. И в отличие от Пигмалиона, кроме
серебряной богини, передо мной живая Таис. И все слишком поздно...
- Что поздно?
- И Анадиомена, и Таис! И все же я прошу тебя. Друзья устраивают в
мою честь симпосион. Приходи обязательно. Тогда мы и договоримся о статуе.
В ней не только твоя красота, но и серебро. Я не могу распорядиться ею
единолично.
- Почему там, а не сейчас?
- Рано!
- Если ты хочешь мучить меня загадками, - чуть сердясь, сказала
афинянка, - то преуспел в этом неблагородном деле. Когда симпосион?
- В хебдомерос. Приведи и Эрис. Впрочем, вы всегда неразлучны. И
подругу Неарха.
- Седьмой день первой декады? Так это послезавтра?
Клеофрад молча кивнул, поднял руку и скрылся в глубине большого
Лисиппова дома.
Симпосион начался ранним вечером в саду и собрал около шестидесяти
человек разного возраста, почти исключительно эллинов, за узкими столами,
в тени громадных платанов. Женщин присутствовало всего пять: Таис,
Гесиона, Эрис и две новые модели Лисиппа, обе ионийки, выполнявшие роль
хозяек в его холостом доме. Таис хорошо знала одну из них, маленькую, с
очень высокой шеей, круглым задорным лицом и постоянно улыбавшимися
пухлыми губами Она очень напоминала афинянке кору в Дельфах, у входа в
сифнийскую сокровищницу Аполлонова храма. Другая, в полной
противоположности первой, показывала широкие вкусы хозяина - высокая, с
очень раскосыми глазами на удлиненном лице, со ртом, изогнутым
полумесяцем, рогами вверх. Она недавно появилась у Лисиппа и понравилась
всем своими медленными плавными движениями, скромным видом и красивой
одеждой из темно-пурпурной ткани.
Сама Таис оделась в ошеломительно яркую желтую эксомиду, Эрис - в
голубую, как небо, а Гесиона явилась в странной драпировке из серого с
синим - одежде южной Месопотамии. Обольстительная пятерка заняла места
слева от хозяина, справа сидели Клеофрад и другие ваятели: Эхефил,
Лептинес, Диосфос и Стемлос. Опять черное хиосское вино, вперемешку с
розовым книдским, разбавлялось ледяной водой, и сборище становилось
шумным. Многоречивость ораторов показалась Таис не совсем обычной. Один за
другим выступали они, вместо тостов рассказывая о делах Клеофрада, его
военных подвигах, о созданных им скульптурах, восхваляя без излишней
лести. По просьбе Клеофрада новая модель пела ему вибрирующим низким
голосом странные печальные песни, а Гесиона - гимн Диндимене.
- Я мог бы просить тебя петь нагой, как и полагается исполнять гимны,
откуда и название, - сказал Клеофрад, благодаря фиванку, - но пусть будут
гимнами красоты танцы, которые я прошу у Таис и Эрис. Это последняя моя
просьба.
- Почему последняя, о Клеофрад? - спросила ничего не подозревающая
афинянка.
- Только ты и твои подруги не знают еще назначения этого симпосиона.
Скажу тебе стихами Менандра: "Есть меж кеосцев обычай прекрасный, Фания:
плохо не должен тот жить, кто не живет хорошо!"
Таис вздрогнула и побледнела.
- Ты не с Кеи, Клеофрад. Ты афинянин!
- С Кеи. Аттика моя вторая родина. Да и далеко ли от моего острова до
Суниона, где знаменитый храм с семью колоннами поднят к небу над отвесными
мраморными обрывами в восемьсот локтей высоты. С детства он стал для меня
символом душевной высоты создателей аттического искусства. А приехав в
Сунион, я оттуда увидел копье и гребень шлема Афины Промахос. Бронзовая
Дева в двадцать локтей высоты стояла на огромном цоколе на Акрополе, между
Пропилеями и Эрехтейоном. Я приплыл на ее зов, увидел ее, гордую и
сильную, со стройной шеей и высокой, сильно выступающей грудью. Это был
образ жены, перед которым я склонился навсегда. И так я сделался
афинянином. Все это уже не имеет значения. Будущее сомкнется с прошлым, а
потому - танцуй для меня!
И Таис, послушная, как модель, импровизировала сложные танцы высокого
мастерства, в которых тело женщины творит, перевоплощаясь, мечту за
мечтой, сказку за сказкой. Наконец Таис выбилась из сил.
- Глядя на тебя, я вспомнил твое афинское прозвище. Не только
"Четвертая Харита", тебя еще звали "Эриале" ("Вихрь"). А теперь пусть Эрис
заменит тебя.
По знаку Клеофрада Эрис танцевала, как перед индийскими художниками.
Когда черная жрица замерла в последнем движении и Эхефил набросил на
разгоряченную легкий плащ, Клеофрад встал, держа большую золотую чашу.
- Мне исполнилось шестьдесят лет, и я не могу сделать большего, чем
последняя Анадиомена. Не могу любить жен, не могу наслаждаться
путешествием, купаньем, вкусной едой, распевать громкие песни. Впереди
духовно нищая, жалкая жизнь, а мы, кеосцы, издревле запретили человеку
становиться таким, ибо он должен жить только достойно. Благодарю вас,
друзья, явившиеся почтить меня в последний час. Радуйтесь, радуйтесь все,
и ты, великолепная Таис, как бы я хотел любить тебя! Прости, не могу!
Статуей распорядится Лисипп, я отдал ее ему. И позволь обнять тебя,
богоравный друг!
Лисипп, не скрывая слез, обнял ваятеля.
Клеофрад отступил, поднял чашу. В тот же миг все подняли свои до
краев налитые живительным вином, подняла, свою и Таис, только Гесиона с
расширенными от ужаса глазами осталась стоять неподвижно да Эрис
восхищенно следила за каждым жестом афинянина.
Запрокинув голову, он выпил яд залпом, пошатнулся и выпрямился,
опираясь на плечо Лисиппа. Чаша с едва слышным звоном упала на землю.
Остальные гости, как один, выпили и бросили свои чаши, разбивая вдребезги
стекло, фаянс, керамику. Эти черепки насыплют под будущее надгробие.
- Хайре! Легкий путь через Реку! Наша память с тобой, Клеофрад! -
раздались громкие выкрики со всех сторон.
Ваятель с серым лицом, с непроизвольно подергивающимися губами сделал
последнее громадное усилие и широко улыбнулся, глядя перед собой глазами,
уже увидевшими мрак Аида, и рухнул навзничь.
В тот же момент, по крайней мере так показалось Таис, солнце скрылось
за хребтом, и легкие летние сумерки окутали молча стоявших людей.
Среди гостей присутствовали два врача. Они осмотрели Клеофрада,
положили на носилки. На голову его надели венок, как на победителя в
состязании. Да и разве он не прошел победителем по трудам жизненного пути?
При свете факелов и луны ваятеля понесли на кладбище эллинов и македонцев.
Высоко над городом, в роще древовидного можжевельника, низкие деревья
своей сумрачной хвоей, как бы отчеканенной из бронзы, осеняли немногие
могилы. Афинский ваятель просил предать его земле, а не устраивать
погребального костра. Могила была вырыта заранее. На нее положили
временную плиту, до того, как друзья покойного, ваятели, придумают и
изготовят надгробие.
Прямо с кладбища участники печальной церемонии вернулись в дом
Лисиппа, на полуночный поминальный пир. Время близилось к рассвету.
Потрясенная, усталая Таис вспомнила совсем другой рассвет, когда она
любовалась силой таланта только что ушедшего в Аид ваятеля. Как бы угадав
ее мысли, Лисипп позвал ее и Эрис вместе с Эхефилом и несколькими друзьями
в освещенную алебастровыми лампионами рабочую комнату.
- Ты слышала от Клеофрада, что он отдал мне Анадиомену, - сказал
Лисипп, обращаясь к Таис. - Еще раньше он сказал мне о твоем щедром
пожертвовании для завершения статуи. Таким образом, ты и я - совладельцы
Анадиомены, наследники Клеофрада. Скажи, что хотела бы ты: получить
изваяние себе, оставить у меня или поручить мне продать скульптуру богини.
Стоимость ее, не говоря уже о материале, громадна. Вряд ли я смогу
выплатить твою часть. Ты, наверное, сможешь возместить мне мою, но, мне
кажется, подобная статуя не годится тебе и вообще всякому человеку,
понимающему, что чудо искусства и богиню нельзя иметь в единоличном
владении.
- И ты прав, как всегда, учитель. Позволь мне отказаться от моей, как
ты называешь, доли и оставить статую у тебя.
- Щедрая моя Таис! - довольно воскликнул Лисипп. - Может статься, и
не будет нужды в твоем великодушии. Признаюсь тебе, что я когда-то говорил
с Александром о намерении Клеофрада изваять тебя, и... - Сердце Таис
забилось, она глубоко вздохнула.
- И он сказал, - невозмутимо продолжал Лисипп, - если, по моему
мнению, статуя удастся, он будет первым покупателем у Клеофрада. Я тогда
спросил, почему же он просто не закажет ее ваятелю? А он посмотрел на меня
так, будто я задал нескромный вопрос. Я полагаю, что ты согласишься, чтобы
я продал Анадиомену Александру. Он пошлет ее в Элладу, может быть, в
Афины, может быть, на Китеру.
Таис опустила ресницы и молча наклонила голову, потом спросила,
по-прежнему не поднимая глаз:
- А что решил Эхефил со своей Аксиопеной?
Молодой ваятель упрямо сказал:
- Я оставлю Аксиопену у себя до тех пор, пока. Эрис не согласится
быть моей!
Эрис гневно и громко ответила:
- Об этом не договариваются при всех, как с блудницей на базаре.
Великая Мать требует ночи для своего таинства. Те, кто осмеливается
нарушать ее заветы, уподобляются скотам, не знающим, что любовь священна и
нуждается в подготовке души И тела. Или вы, эллины, забыли веления Матери
Бездны, Кибелы?
Таис с изумлением посмотрела на черную жрицу. Что заставило ее
произнести такую тираду? Догадавшись, она улыбнулась, и веселые огоньки
мелькнули в ее печальных глазах.
- Эхефил, или лучше тебя называть Эрифилом?! Не будь ты художником, я
постаралась бы всеми силами отвратить тебя от безумного стремления,
означающего твою гибель. Даже художнику, создателю Аксиопены, я говорю:
берегись, берегись и еще раз берегись! Ты не добьешься счастья, но узнаешь
Эрос, какой встречают ценой смерти и только редкие люди.
- Что говоришь ты, госпожа? - резко повернулась к ней Эрис. - Ты
поощряешь его?
- Почему бы нет? Давно пора сбросить мрак, окутавший тебя в храме
Кибелы. Хочешь ты этого или нет, но часть тебя уже взята в изваяние.
- И ты предлагаешь мне служить мужу?
- Совсем наоборот. Муж будет служить тебе. Смотри, он едва
удерживается от желания обнять с мольбой твои колени.
- Я не могу нарушить обетов и покинуть тебя!
- Это уже твое и его дело прийти к согласию. А нет, так ты лучше убей
его, избавь от мучений!
- Согласен, госпожа Таис! - просияв, вскричал Эхефил.
- Не радуйся, - сурово оборвала Эрис, - ничего не случилось.
- Случится! - уверенно сказала Таис и попросила прощения у Лисиппа, с
любопытством следившего за "семейной сценой".
Как бы то ни было, по прошествии нескольких дней Артемис Аксиопена
покинула дом Лисиппа, купленная за громадные деньги и даже не эллином, а
одним из тех индийских художников, кто некогда был гостем Лисиппа. Он
приобрел изваяние для древнего храма странной веры, называвшегося Эриду и
находившегося в низовьях Евфрата, около самого древнего города
Месопотамии. Ваятель увидел в названии храма, почти однозвучном с его
любовью, особо счастливое предзнаменование.
Что произошло между ними Эрис, навсегда осталось под покровом ночи.
Таис, наблюдательная от природы, заметила, что быстрые движения Эрис стали
чуть более плавными, а синие глаза иногда теряли холодный голубой отблеск.
Месяца через два после продажи статуи Эхефил явился к Таис с
несчастным видом, прося пройтись с ним по саду. Недалеко от каменного
забора, там, где ручей из бассейна протекал через небольшую яму,
скульптор, пренебрегая отглаженной одеждой, бросился в воду, доходившую
ему до пояса. Став на колени, Эхефил погрузил обе руки в дно ямы и поднял
их сложенными в двойную горсть. Под солнцем засверкали крупные рубины,
смарагды, сапфиры, сардониксы, золотые и серебряные браслеты, пояса,
отделанная бирюзой золотая чашка.
Сообразив, в чем дело, Таис расхохоталась и посоветовала молодому
ваятелю собрать свои дары в мешок, унести домой и более не пытаться
подносить Эрис никаких драгоценностей. Она ничего не примет, кроме как от
самой Таис.
- Почему же так?
- Мы связаны с ней жизнью и смертью, взаимным спасением. Если очень
хочешь, то дари ей сандалии с серебряными ремешками - единственное из
одежды и украшений, которое она не в силах отвергнуть. И не только от
тебя, от любого, кто захочет сделать ей подарок.
После смерти афинского художника началась новая олимпиада. Время шло
быстро к назначенному Птолемеем сроку. В Экбатане зимние ночи стали совсем
прохладными. Таис долгие вечера проводила в беседах с Лисиппом и его
учеными друзьями.
От Александра и его сподвижников не приходило совершенно никаких
вестей. Ни караванов с добычей, ни обозов с больными и ранеными. Может
быть, и в самом деле великому завоевателю удалось осуществить свою мечту и
выйти за пределы Ойкумены, на заповедный край мира?
Гесиона беспокоилась, а Таис начала подумывать о жизни без Птолемея,
если он не пожелает возвратиться из Садов Мудрости, изведав Воду Жизни.
Леонтиск в четыре года уже смело ездил на маленькой коняшке, доставленной
из-за Иберии, с Моря Птиц, и плавал наперегонки с матерью в озере-запруде.
Таис очень не хотелось расставаться с сыном. Все же приходилось выполнить
просьбу Птолемея и оставить его под надежным наблюдением македонского
ветерана Ройкоса, его жены и преданной мальчику рабыни-сирийки. Леонтиск,
еще не научившись читать, говорил на трех языках - аттическом, македонском
и арамейском.
В месяце гамелионе Таис покинула Экбатану. Вместе с нею встречать
своего покровителя и главного заказчика ехал Лисипп, а с ним увязался
Эхефил, якобы из желания увидеть свою Аксиопену, потому что Лисипп обещал
поездку в Эриду. Ему досталось немало "леуса дрегма драконтос" - брошенных
на него драконьих взглядов, как называла Таис неласковые взоры Эрис.
Ваятель перенес их отважно.
Вавилон встретил их огромным скопищем народа, криками базаров,
говором на невообразимых языках, смесью диковинных одежд. Послы из разных
стран ожидали Александра, а от него по-прежнему не приходило вестей. Более
того, распространились слухи о его гибели - сначала в водах Инда, потом
будто бы на горных высотах. Наместник Александра в Вавилоне приказал
немедля хватать распространителей слухов и вести их к нему на допрос,
чтобы под угрозой бичевания или даже смерти выяснить источник сведений.
Нити вели к иноземным торговцам или политикам, рассчитывавшим вызвать
смятение и так или иначе поживиться.
Таис, поняв, что ожидание может стать долгим, решила снова арендовать
дом в Новом Городе, по ту сторону Евфрата, у ворот Лугальгиры, где она
жила прежде. К полному изумлению, она не нашла там прежнего дома. Только
сад, старая деревянная пристань и дорожка к ней остались нетронутыми. На
месте дома построили красивый павильон, отделанный полупрозрачным розовым
мрамором, с колоннами из ярко-синего с золотом камня по сторонам
прямоугольного бассейна с чистой проточной водой. Все это принадлежало
самому Александру и охранялось двумя дикого вида скифами, которые без
церемонии прогнали Таис прочь. Разгневанная Эрис предложила тут же без
промедления их прикончить. Афинянка, тронутая доказательством памяти
Александра, категорически приказала Эрис ничего не делать. В конце концов
все экбатанцы поселились вместе у Гесионы, к великой радости Эхефила.
Город оказался переполненным.
Таис нашла в Вавилоне и другие новости. Громадный театр Диониса, о
котором она знала от Гесионы, оставался все еще незаконченным. Материал
для него из разобранной башни Этеменанки, по слухам, откупили жрецы храма
Мардука. Александр разрешил восстановить его вопреки совету старого
прорицателя Аристандра. Старик предвещал большую беду лично для царя после
возрождения зловещего храма. Однако Александр, повсюду стараясь усилить
свое влияние с помощью жрецов разных религий, не послушался.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:11 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
14. МУДРОСТЬ ЭРИДУ
Кончилась теплая вавилонская зима. Близкое лето грозило жарой,
по-прежнему без вестей от Александра. Лисипп решил осуществить поездку в
Эриду. Шутя, ваятель говорил, что Эриале и Эрис отправились в Эриду с
Эрифилом. Четверо друзей поплыли вниз по Евфрату. Гесиона осталась дома
поджидать Неарха, хотя и клялась, что это будет в последний раз, или она
покинет его навсегда. Река на юге разделялась на множество рукавов, стариц
и приток, образуя громадное болото в полтысячи стадий протяженностью -
сплошное море тростников и осоки. Только очень опытные кормчие могли
разыскать в этом лабиринте главное русло, отклонявшееся к западу, где
вязкие глины и солончаки охраняли восточный край сирийской пустынной
степи. Они проплыли около пятидесяти парасангов, или полторы тысячи
стадий, за три дня, не приставая к берегу ни на час. Дальше Евфрат тек
широким руслом, направляясь на восток. Еще через двадцать пять парасангов
река стала огибать с севера каменистую возвышенную равнину, где некогда
располагались изначальные города Месопотамии. Болота и солончаки
простерлись на левый берег к северо-востоку и востоку. Нескончаемое
пространство тихой воды, болот и тростников, населенное кабанами, доходило
до русла Тигра и еще дальше приблизительно на тысячу стадий.
На пятый день плавания к вечеру они причалили к древней, наполовину
разрушенной пристани с лестницей из огромных глыб камня на правом берегу
реки. Отсюда широкая дорога, утонувшая в горячей пыли, повела их сначала к
развалинам города незапамятной древность, а затем, минуя их, дальше на
юго-запад к небольшому городку на плоском холме. Величественные развалины
с убогими новыми жилищами и большой постоялый двор окружали три
великолепных храма. Два из них, вернее, один более целый, напомнил Таис
главное здание святилища Кибелы и похожие постройки Вавилона и Сузы.
Третий храм со следами неоднократного восстановления отличался особенной
архитектурой. Платформа с закругленными углами, облицованная кирпичом,
поддерживала его основание. В центре ее широкая лестница вела к портику из
трех Колонн, под тяжелой пирамидальной крышей. Позади этого помещения
поднималась огромной высоты круглая башня с несколькими скошенными
уступами.
Предупрежденные о приезде гостей, жрецы и служители встретили
экбатанцев на платформе, отдавая им поклоны с достоинством и смирением.
Среди них преобладали темнокожие, вроде знакомых Таис индийцев,
приезжавших в Экбатану.
После церемонии приветствий гостей проводили в боковой придел,
приспособленный, очевидно, для отдыха и ночлега, подали орехи, финики,
мед, ячменные лепешки и молоко. Путники насыщались после омовения. Вошел
высокий жрец в белой одежде с густой бородой до глаз и присел на скамье,
избегая, однако, соприкосновения с чужеземцами. Таис увидела, как Лисипп
начертил в воздухе знак и показал глазами, на нее. Жрец встал, видимо
взволнованный, и тогда Лисипп вторично начертил в воздухе овал. Жрец
сделал приглашающий жест и повел Таис с Лисиппом через высокий и узкий
проход в помещение внутри башни. По дороге к ним присоединились еще двое
жрецов: один темнокожий, широкоплечий, видимо, громадной силы, а другой
одетый в цветную одежду вавилонянина с тупо подрезанной узкой бородой и
гривой завитых волос. Этот последний оказался переводчиком. После обмена
какими-то сведениями (Таис поняла, что посвященные орфики имеют доступ к
тайнам храма) оба жреца выразили готовность служить эллинам своими
познаниями.
Как бы желая доказать это, Лисиппа и Таис привели в длиннейший
коридор, по стене которого блестели вертикальные ряды туго натянутых
серебряных струн разной длины. Высокий жрец шел, касаясь то одной, то
другой группы струн, отвечавших красивым долгим стоном, разносившимся эхом
по каменному проходу.
- Это звучит в каждом человеке, соединяет поколения, - пояснил жрец,
- сквозь века и проносится в неизвестную даль грядущего. Если понимаете
этот символ, то не нужно разъяснять другой, - жрец показал на глубокие
канавы поперек коридора, перекрытые досками с изображениями зверей или
сказочных чудовищ. Таис посчитала это разъединение поколений темнотой и
невежеством, доводящими человека до озверения. Она не постеснялась
спросить у индийца. Жрец приветливо заулыбался.
- Первые капли дождя не напитывают землю, но предвещают ливень
плодородия, - сказал второй темнокожий жрец, - и вы тоже_ капли. Удалимся
для беседы в место ненарушаемого покоя.
В круглой невысокой зале на выступах квадратных полуколонн горели
какие-то странные факелы без дыма и копоти. На циновках были разбросаны
большие подушки из мягкой, тонкой кожи. Здесь стояли еще два небольших
восьмигранных стола и твердые табуреты темного дерева, на которые уселись
оба жреца.
Таис заметила между колоннами раскрашенные изображения зверей:
тигров, носорогов, диких быков. Чаще всего попадались изображения слонов,
исполинских животных, известных в Месопотамии и иногда приводимых в
Вавилон, но никогда не изображавшихся в местных храмах, дворцах или на
воротах, подобных воротам Иштар. Тяжелый ароматичный дым из двух бронзовых
курильниц ложился в зале голубоватым туманом.
- Что хотите вы взять темой беседы? - спросил темнокожий жрец, явно
старший по рангу величественного высокого индийца.
- На протяжении нескольких лет нашей дружбы моя ученица не раз
задавала мне вопросы, на которые я не сумел ответить. Может быть, вы,
владеющие тысячелетней мудростью, соблаговолите просветить обоих, -
скромно сказал великий художник.
- Знание, подобно добру, - ответил старший жрец, - не должно
разбрасываться как попало. Подобно богатству или военной силе, знание,
попав в негодные руки, служит глупому возвеличению одного народа и
унижению других. Кроме того, и это очень важно, великие открытия вроде
того, что Солнце - шар, вокруг которого ходят планеты, и сама Земля - тоже
шар, а не плоская, и висит в пространстве, могут разрушить веру в тех
богов, что созданы лишь человеческим воображением. У мудрого познание не
сокрушит веры в величие мира и целесообразность его законов, которые так
хорошо чувствуют поэты и художники. Глупец лишится вообще всякой веры и
скатится в черную яму бессмысленного животного существования. К счастью,
тупость невежды спасает неосторожных открывателей истины - им просто не
верят или осмеивают, как получилось с вашим философом Анаксагором, впервые
в Элладе учившим, что Солнце - раскаленный шар. От этого "смешного
заблуждения" даже великая его мысль о "нус" - мировом разуме, совпадающая
с нашей философией, не оказала на эллинов заметного влияния. Еще раньше
был у вас исполин мысли Анаксимандр, который учил, что человек явился в
результате длинной цепи поколений животных от первичных рыбообразных
существ. Он же понял безбрежность космоса и обитаемых миров. Был Алкмеон,
врач, ученик Пифагора, который открыл за два века до нашего времени, что
мозг есть орган разума и восприятия чувств. Он же узнал, что планеты
вращаются по орбитам, и также подвергся осмеянию. Но орфическое учение,
индийское по духу, взято или от нас, индийцев, или наших общих предков, и
вы свободны в овладении мудростью без тупого самовозвеличивания.
- Ты сказал об осмеянии, - нерешительно начала Таис, - у нас есть бог
Мом, порождение Ночи и бездны Тартара, который все отрицает и смеется над
всем, разрушая даже покой олимпийских богов.
Здесь я видела народы, у которых осмеяние и разрушение всего
древнего, великого и прекрасного составляет основу бытия. Они осмеивают и
Эрос, придумывая низкие кривляния и низводя божественную страсть до
скотской похоти. В их глазах я, например, просто блудница, которую следует
побить камнями.
- Я согласен с тобой относительно вредоносности невежественного
осмеяния, - ответил высокий индиец, - но причина его, нам думается, не в
том, что есть какой-то занятый этим бог. Маленькие народы, обитающие между
могущественными государствами Египтом и Месопотамией, всегда находились в
унижении. Человек платит за унижение осмеиванием того, кто унизил, если не
имеет силы. В малых народах жизнь людей неверна и быстротечна, нет ничего
постоянного и не успевает установиться прочная вера и философия.
- Я прибавлю к этому сходство с обезьянами, - сказал старший жрец, -
у нас в стране их очень много, и некоторые считаются священными! Обезьяны
самые бездельные из всех животных. Живя в безопасности на деревьях, в
рощах, изобилующих плодами, обезьяны не тратят времени и усилий на
пропитание, как другие звери - тигр, упорно гоняющийся за добычей, слон
или бык, вынужденные подолгу есть траву, чтобы прокормить свое огромное
тело. Поэтому они ценят время и не тратят его на пустяки. Бездельные же
обезьяны, быстро насытившись, ищут развлечения в пакостях. Швырнуть орехом
в глаз тигру, нагадить на голову слону и потом, издеваться над ними,
трясясь от хихиканья с безопасной высоты! Они чувствуют свое ничтожество и
бесполезность и мстят всем другим достойным зверям за это.
Эллины было засмеялись, но индиец говорил серьезно, и Лисипп и Таис
сконфуженно умолкли.
Давно наступил вечер, а беседа продолжалась, пока не разошлись за
полночь. Таис поняла необходимость прогостить здесь несколько дней. Она
предчувствовала, что другой возможности узнать древнюю мудрость далекой
страны не представится.
Эрис сидела, поджав ноги, в обычной позе, поджидая Таис. Афинянка
устало повалилась на подушки и забылась во сне, переполненном
фантастическими обликами неведомых богов.
В последующие дни Таис узнала про двенадцать Нидан, или Причин Бытия.
Каждая из них считалась следствием предыдущей и причиной последующей.
Великая Природа, иначе - порождающая сила Шакти, очень мало отличалась от
Великой Матери доэллинских верований с главенством женского божества.
Шестой знак зодиака Канья, или Дева, представляющая Шакти - Силу Природы
или Махамайю - Великую Иллюзию, указывает, что первичные силы должны
соответствовать числу 6 и стоять в такой последовательности:
1. Парашакти - высочайшая сила тепла и света, порождающая все на
земле.
2. Джнанишакти - сила разума или мудрого знания, она двусторонняя:
Смрити, или память, - гигантская сила, способная оживлять прежние
представления и будущие ожидания, и вторая сторона: ясновидение -
прозрение сквозь завесу Майи во Время, которое едино во всех трех его
аспектах - прошедшем, настоящем и будущем - и гораздо сложнее, чем то,
какое ощущается человеком по биению своего сердца.
3. Иччхашакти - сила воли, напряжение токов внутри тела для
выполнения желания.
4. Крияшакти, или сила мысли, которая материальна и может производить
действия своей энергией.
5. Кундалинишакти - жизненный принцип всей Природы. Сила эта
движется, змеевидно извиваясь, сочетая две великие противоположности,
притяжения и отталкивания, почему называется еще змеем. Кундалини
уравновешивает внутреннее и внешнее в жизни. Поступательное ее движение
внутри человека дает силу Камы-Эроса и ведет к перевоплощению.
6. Мантрикашакти, или сила речи и музыки, знаков и букв.
Из всего этого перечисления материнских сил больше всего понравилось
эллинам Кундалинишакти, понятие, близкое им обоим, художникам и поэтам по
духу, родственное диалектике Гераклита Эфесского, Анаксагора и Антифонта.
Лисипп заметил, что у мудрых философов еврейских народов змей является
силой зла, погубившей счастливую жизнь первых людей.
Оба индийца улыбнулись, и старший сказал:
- Наша священная книга Айтарея называет вашу Гею-Землю Сарпораджини,
царицей змеев, матерью всего, что движется, ибо змей - символ движения в
игре противоположных сил. По нашим преданиям, была прежде раса змеевидных
людей, или Нагов, числом всего не более тысячи. Теперь новая порода людей,
пятая по счету, символ которой Бык и Корова. Бык священен у вас на Западе,
корова - у нас. От Нагов перешла к моему народу способность властвовать
над страшными ядовитыми змеями Индии. Здесь, в нашем храме, есть жрица
Нага, исполняющая обряд поцелуя священного змея. Никто из смертных даже
высшей касты не может совершить этого обряда и остаться в живых!
Таис, загоревшись любопытством, заручилась обещанием старшего жреца,
что ей будет показан страшный обряд.
Многое в рассказах индийцев осталось непонятным и для Таис и для
Лисиппа. Огромная продолжительность времени, исчисляемого ими от
сотворения мира, в корне противоречила подсчетам египетских, финикийских,
еврейских и пифагорейских мудрецов. Всего короче оно считалось у евреев -
шесть тысяч лет. По индийским данным, первые настоящие, люди появились на
Земле восемнадцать миллионов шестьсот шестнадцать тысяч пятьсот
шестнадцать лет тому назад. С такой пугающей точностью индийцы вычислили
длительность грозного и темного периода бедствий в истории человечества,
наступившей после великой битвы в Индии, когда погиб цвет человечества две
тысячи семьсот семьдесят лет тому назад. Эта эпоха, или, как они называли,
Кали-Юга, должна продлиться еще четыреста двадцать девять тысяч лет.
- Другие мудрецы исчисляют ее гораздо короче, - сказал высокий
индиец, - всего в пять с небольшим тысяч лет.
Лисипп и Таис переглянулись. Такое громадное расхождение
противоречило точности предыдущих колоссальных цифр. Заметив недоумение
эллинов, индийцы продолжали повествовать о точных исчислениях,
разработанных их математиками. В книге "солнечной науки" время делится
особым, незнакомым эллинам способом. Один час равен 24 минутам эллинов, а
минута, или викала, - 24 секундам. Дальше время дробится последовательно
по 60 крат, и дробление это доходит до кашты: невообразимой человеку
краткости мгновения в одну трехсотмиллионную долю секунды. На вопрос
Лисиппа, зачем придуманы числа, которые нельзя ни измерить, ни вообразить,
индиец ответил, что человеческий разум имеет две ступени сознания. На
высшей ступени, называемой "буддхи", он способен осмысливать столь малые
величины и познать построения мира из мельчайших частиц, центросил, вечных
и несокрушимо прочных, хотя они всего лишь точки энергии.
Эллины узнали о великом враче Дживаке, жившем триста лет назад,
обладателе камня, который освещал органы внутри тела, о другом враче,
умевшем предохранять людей от заболевания оспой, втирая им в маленькую
ранку кровь, взятую от перенесшего болезнь человека.
- Почему же теперь врачи повсеместно не пользуются этим способом, -
воскликнула Таис, - и сами вы говорите о них, как о чем-то полузабытом?
Старший жрец посмотрел на нее длительно и безмолвно, а младший
вскричал с негодованием:
- Нельзя говорить так, прекрасная посвященная! Все это и еще многое
другое - тайна, запертая в древних книгах. Если она забыта, значит, так
угодно богам и Карме. Когда мы, жрецы высшей касты, узнаем, что чтение
священных книг подслушано человеком низшей касты, мы вливаем ему в уши
расплавленный свинец!
- Как же вы тогда заботитесь о распространении знаний? - спросила не
без язвительности Таис. - Только что я слышала речь о бедах невежества.
- Мы заботимся не о распространении, а о сбережении знания среди тех,
кому надлежит им обладать! - ответил высокий жрец.
- Среди одной касты? А как же с другими - пусть пребывают и
невежестве?
- Да. И выполняют предназначенное. Если они его хорошо исполнят, то в
будущей жизни они родятся в другой, более высокой касте.
- Знание, хранимое в узком кругу, неминуемо будет слабеть и
забываться, - вмешался Лисипп, - а замкнутые круги каст хороши для
выведения пород животных, а не людей. Спартанцы пытались создать породу
воинов, даже преуспели в этом, но в жизни все меняется скорее, чем
рассчитывают люди. И военная жизнь поставила лакедемонян на край гибели.
- У нас не одна, а много каст на все, что потребно для жизни
человека, - возразил индиец.
- Все же мне эллинское отношение к людям кажется более
последовательным. Вы в своих священных книгах и творениях философов
считаете людей наравне с богами, а на деле разводите, как животных, держа
в невежестве, - твердо сказал Лисипп.
- Разве эллины не признают благородства происхождения? - па хмурился
старший жрец.
- Признают. Разница одна, но очень существенная. Мы считаем, что
благородный человек может родиться у кого угодно, и он заслуживает и
знания, и искусства, и мастерства, какое он может усвоить и применить.
Если он найдет себе такую же хорошую пару, то благородная линия потомков
пойдет от такого человека во дворце Афин или в доме земледельца в
Халкидике равно. Там и там может родиться и хорошее и плохое. Обычно
считают, что, особо прекрасные люди появляются на свет при участии богов
или богинь.
- Но рабов вы не считаете за людей и унижаете до скотского состояния!
- воскликнул индиец.
Таис хотела возразить. Лисипп остановил ее, незаметно сжав руку. Он
поднялся и, оставив афинянку наедине с индийцами, вышел знакомой дорогой к
своей келье и вернулся с большим ящиком из фиолетовой амарантовой
древесины, окованным золотыми уголками. Осторожно поставив его на
восьмигранный столик, ваятель открыл защелку. На свет появился странный
механизм - переплетение зубчатых колес и рычагов самой различной величины.
На посеребренных ободках были нанесены буквы и знаки.
Заинтересованные индийцы склонились над ящиком.
- Ученик пифагорейцев, Гераклит Понтийский, близкий с Аристотелем,
открыл, что шар Геи вращается, подобно волчку, вокруг себя и что ось этого
волчка наклонена по отношению к плоскости, в которой ходят планеты и
Солнце.
Эта машина для расчета движения планет, без чего не может быть ни
предсказания будущего, ни верного мореплавания. Здесь разум утверждает
себя один раз, создав машину, а дальше работают лишь руки да памятные
таблицы, начертанные на крышке. Человек освобождается от долгих вычислений
и может заняться высокими размышлениями.
Пораженные жрецы притихли. Лисипп воспользовался их растерянностью и
сказал:
- Мы, эллины, вместо того чтобы казнить искателей знания
расплавленным свинцом, открываем настежь портики и сады наших академий,
философских, школ. И догоняем вас, начавших размышлять о мире не на одно
тысячелетие раньше.
- Это потому, что вас мало и вы принуждены беречь учеников, дабы
обеспечить передачу факела знания! А нас очень много! Знание, если мы
прокричим его на площади, будет немедленно искажено невеждами и обращено
против истинных мудрецов. В Крияшакти и Кундалини мы нашли секреты личной
силы и очень тщательно охраняем технику обучения и пользования ею. Будет
беда, если знание это попадет человеку несовершенной Кармы!
И Таис узнала о законе Кармы, или воздаяния, перед которой наивной,
маленькой и слабой выглядела Немесис, дочь Нюкты (Ночи), богиня
справедливого возмездия эллинов.
Колоссальный космический механизм, работа которого лежит в самой
основе мира! Все на свете - и боги, и люди, и звери подлежат Карме. Они
должны изживать свои ошибки, несовершенства и тем более преступления в
череде последующих воплощений, судьба которых или ухудшается, или
улучшается в зависимости от личного и общественного поведения. Ложь и
обман, особенно написанные в книгах, составляют страшные преступления,
потому что ведут за собой вредные следствия для многих людей и могут быть
изжиты лишь через тысячи лет. Разрушение прекрасного также относится к
самым тяжким поступкам. Запрещение кому-либо, чего-либо означает, что
запрещающий берет на себя Карму подневольного, какая бы она ни была.
- Значит, запрещая, низшим кастам знание, вы берете их невежество на
себя? Миллионов людей? - внезапно спросила Таис.
Старший жрец даже отшатнулся, а глаза высокого выразили злобу.
- Так же, как и вы, эллины, не допуская к учению рабов, - ответил
старший индиец, - вас, свободных, мало, а их очень много и делается все
больше. От этого ваш мир скоро погибнет, несмотря на великие ваши
завоевания.
И опять Лисипп остановил порывающуюся возразить афинянку. Таис
остыла, сообразив, что у каждой веры есть свои слабости. Бить по ним
уместно разве в публичном диспуте, а не в мирной беседе. Вместо спора
афинянка решилась наконец задать давно мучивший ее вопрос.
- Мой учитель, великий художник Лисипп, ужасно порицал меня за один
проступок и отдалил от себя на целый год. Красота - единственное, что
привязывает людей к жизни и заставляет ее ценить, бороться с ее
невзгодами, болезнями и опасностями. Людям, разрушающим, искажающим или
осмеивающим красоту, нельзя жить. Их надо уничтожать, как бешеных собак -
носителей неизлечимого яда. И художники - волшебники, воплощающие
прекрасное, отвечают особенно строго, строже нас, не видящих, ибо они
зрячие. Так сказал мне Лисипп три года назад.
- Учитель твой прав совершенно, в полном соответствии с законом
Кармы, - сказал темнолицый.
- Следовательно, я, разрушив прекрасные дворцы Персеполиса, подлежу
ужасному наказанию в этой и в будущих жизнях? - печально спросила Таис.
- Ты та самая женщина? - индийцы с любопытством воззрились на свою
гостью. Помолчав довольно долго, старший сказал, и его слова, - веские и
уверенные, принесли облегчение афинянке.
- Хотящие повелевать строят ловушки для легковерных людей. И не
только легковерных, ибо всем нам, от мала до велика, свойственна жажда
чудес, порождающая тягу к необыкновенному. Те, кто хочет повелевать умами
людей, строят ловушки игрой цифр, знаков и формул, сфер и звуков, придавая
им подобие ключей знания. Желающие повелевать чувствами, особенно толпы,
как деспоты и политики, строят огромные дворцы, принижающие людей,
завладевающие его чувствами. Человек, попав в эту ловушку, теряет свою
личность и достоинство. Дворцы Портипоры, как мы зовем Персеполис, и есть
подобная ловушка. Ты верно угадала это и явилась орудием Кармы, подобно
тому как зло в наказании иногда служит добру. Я бы снял с тебя обвинение
Лисиппа.
- Я сам понял и простил ее, - согласился скульптор.
- И не пояснил мне? - упрекнула Таис.
- Не умом, а чувством, словесно объяснили нам только они, знающие
Карму, учителя из Индии, - Лисипп поклонился, по азиатскому обычаю
приложив руки ко лбу.
В ответ жрецы склонились еще ниже.
В этот день Таис вернулась к себе ранее обычного.
Эрис, подвинув к ней столик с едой, подождала, пока афинянка
насытилась, и, улыбаясь одними глазами, поманила за собой. Она бесшумно
привела Таис к ступенчатому переходу из передней части храма в главную
башню. На широком возвышении с лестницами по обеим сторонам перед тьмой
глубокой неосвещенной ниши стояла Артемис Аксиопена. Лучи света, падая из
боковых оконцев вверху, скрещивались впереди статуи, усиливая мрак позади.
Бронза резко блестела, будто Артемис только что вышла из мрака ночи по
следам какого-то преступления. У подножия ее сидел Эхефил, молитвенно
подняв взгляд на свое создание. Углубленный в думы, он не пошевельнулся и
не почувствовал появления женщин. Таис и Эрис беззвучно отступили и
вернулись в келью.
- Ты погубила его, халкеокордиос (медное сердце)! - резко сказала
афинянка, гневно глядя на черную жрицу. - Он не может теперь продолжать
ваяние.
- Он губит сам себя, - безразлично сказала Эрис, - ему нужно лепить
меня, точно статую, сообразно своим желаниям.
- Тогда зачем ты позволила ему...
- В благодарность за искусство, за светлую мечту обо мне!
- Но не может большой художник волочиться за тобой, как прислужник!
- Не может! - согласилась Эрис.
- Какой же для него выход?
Эрис только пожала плечами.
- Я не прошу любви!
- Но сама вызываешь ее, подобно мечу, подрубающему жизни мужей:
- А что велишь мне делать, госпожа? - тоном прежней рабыни спросила
Эрис. Афинянка прочла в ее синих глазах печальное упрямство.
Таис обняла ее и прошептала несколько ласковых слов. Эрис доверчиво
прижалась к ней, как к старшей сестре, утратив на миг богинеподобный
покой. Таис погладила ей буйную гриву непослушных волос и пошла к Лисиппу.
Великий ваятель всерьез озаботился жалкой судьбой лучшего ученика и
повел Таис снова к жрецам.
- Вы говорили о знании, - начал он, когда четверо опять уселись в
круглом зале, - как о спасении. По-вашему, не было бы и малой доли того
страдания, какое есть в мире, если бы люди больше задумывались над горем,
происходящие от невежества. Абсолютно правильное это утверждение уживается
у вас с бесчеловечными законами тайны знаний. Однако, кроме разума, есть
чувства. Что вы знаете о них? Как справиться с Эросом? Гибнет великий
ваятель, создатель статуи, приобретенной вашим храмом.
- Если ты имеешь в виду богиню ночи Ратри, она не для храма и стоит
здесь на пути в Индию.
- У нас она считается богиней луны, здоровья и иных жен, равной
Афродите, - сказала Таис.
- Наша богиня любви и красоты Лакшми - лишь одна светлая сторона
божества. Черная сторона - богиня разрушения и смерти, карательница Кали.
Прежде, в древности, когда каждое божество было одновременно и
благожелательным и враждебным, обе они сливались в образе богини ночи
Ратри, которой поклоняюсь я, - сказал темнокожий жрец.
- Как можешь ты поклоняться лишь женской богине, если ваши боги
посылают небесных красавиц, чтобы сокрушить могущество мудрецов? - спросил
Лисипп. - В этом ваша религия кажется мне одновременно и высокой, ибо
ставит человека наравне с высшими богами, и низкой, ибо ее божества
используют красоту как оружие недостойного соблазна.
- Не вижу ничего недостойного в таком соблазне, - улыбнулся жрец, -
соблазняет ведь не простая якшини, демон похоти, а солнечная красавица,
наделенная искусствами и высоким умом, вроде нее, - он покосился на Таис.
Озорство, долго сдерживаемое, вдруг взмыло в ней, и она послала жрецу
пламенный долгий взгляд.
- О чем говорил я? - жрец потер лоб в усилии вспомнить.
- Есть два пути совершенствования и возвышения, оба тайных. Один -
это аскетизм, полный отказ от желаний, путь углубленной мысли, смыкающей
низшее сознание с высшим. И прежде всего - уничтожение малейших помыслов о
том, что вы называете Эросом. Здесь женщина с ее силой - враг!
- Как у евреев, где она - причина первородного греха, разрушения рая
и прочих несчастий.
- Нет, не так. Кроме того, ты, видимо, не знаешь всей глубины их
религии, тайно следующей вавилонской мудрости, не знаешь Каббалы. Как у
нас на высотах философии священных Упанишад нет личного бога, а только
Парабрахман - реальность всеобъемлющего Космоса, так и у Каббалы нет
грозного личного Иеговы, а есть Эйн-Соф - бесконечное и беспредельное
бытие. Откровение Истины дается в виде нагой женщины, скрытой под именем
Сефиры. Сефира вместе с мудростью Хокма, мужским началом, и женским
разумом Вина составляют троицу, или корону Кэтер, голову Истины. Запрета
женщинам в святилищах нет. Девушки Кадешим священны в своей наготе,
посвящены богу, подобно нашим храмовым танцовщицам - финикийским и
вавилонским женщинам храмов, не говоря уже о ваших служительницах
Афродиты, Реи и Деметры. Очень много похожего во всех древних верах,
исходящих из одного и направленных к одному.
- Почему тогда яростные проповедники евреев кричат, называя нас
идолопоклонниками, ненавидя наши законы и утверждения?
- Есть писания элохические, где высока мудрость, и составленные на
пять веков позднее писания о всемогущем единственном боге, занятом только
людскими делами, подобно верховному управителю Земли. Религия,
направленная к одной цели - сохранению древнего и малочисленного народа в
окружении врагов. В них и найдешь ты прежде всего понятие греха, в равной
степени незнакомое вам, эллинам, и нам, индийцам. Естественное назначение
любви для продолжения рода у нас - священная обязанность человека. С самых
древних времен женщины никогда не были отделены от мужчин и столь же
свободны. Так пишут наши святые Веды. Как можем мы считать нечистой
страсть, естественную, как сама жизнь, в пламени которой рождаются будущий
поколения?
- Тогда почему ваши боги мешают мудрецам подняться в высший мир с
помощью страсти апсар - небесных гетер? - Таис показала вверх, вызвав
улыбку у обоих жрецов.
- Высший мир мы называем так не потому, что он находится где-то
наверху, а обозначая его качество по сравнению с окружающим, - сказал
темнолицый, - я начал говорить тебе о двух разных путях к достижению
совершенства. Первый путь, повторяю, путь ясности мысли - это уничтожение
всех физических желаний, даже желания продолжать жизнь. Но у темнокожих
древних обитателей Индии, к которому принадлежу я, разработан другой путь,
философия изначальная для всей индийской мысли и особенно пригодная для
современной эпохи невежества, зависти и злобы, именуемой Кали-Югой. В ней
самые глубокие познания и самое мощное умение повелевать силами
человеческого тела. Она называется Тантрой. Краткая суть ее в том, что
человек должен испытать все главные желания жизни с высочайшим
напряжением, чтобы в короткий срок изжить их и освободиться.
- И ты последователь Тантр? - спросила Таис.
Жрец ответил утвердительным жестом.
- И освободился навсегда от соблазнов и желаний? - Она посмотрела на
жреца так выразительно, что все мышцы его могучего тела напряглись. Он
набрал полную грудь воздуха и продолжал:
- Тантра не отвергает желания, особенно Эроса, признавая в нем
движущую силу жизни и возможность духовного возвышения. И мы никогда не
отказываемся помочь другому в этом восхождении, памятуя историю Брахмы.
Индиец рассказал прелестную легенду о любви небесной апсары к
главному богу индийской троицы Брахме. Занятый созерцанием и
совершенствованием, он не ответил на ее призыв. Тогда апсара прокляла его,
напророчив ему почитание от верующих меньшее, чем для всех других богов.
Брахма отправился к другому богу троицы Вишну; и тот разъяснил ему, что
совершен тяжкий грех, для исправления которого он должен стать любовником
апсары и совершить еще тридцать других покаяний для очищения, ибо женщина
- величайшая драгоценность и действенные руки Природы-Шакти. Мужчина,
отказывающий женщине в страсти, кто бы она ни была, совершает большой
грех. Поэтому последователи Тантры поклоняются Шакти и весьма изощрены в
Эросе.
- И мужчины и женщины?
- Разумеется! - ответил жрец. - Необходимо действие. Одного лишь
желания мало. Чтобы возвыситься до великого духовного подъема,
освобождающего от низких мимолетных желаний, он и она, совершающие обряд,
или по крайней, мере хоть один из них, должны пройти долгую подготовку
тела и всех чувств.
- Мы также проходим долгое обучение, - заметила Таис.
- Не знаю, каково оно, - сказал темнолицый, - если ты увидишь поцелуй
змея, то поймешь сама могущество наших тантрических путей.
- Когда можно увидеть? - нетерпеливо спросила Таис.
- Хоть сейчас.
- Можно ли послать за моей подругой?
Таис, Лисипп и Эрис спустились по узкой лестнице в обширное
подземелье под башней. Переводчик остался наверху. Эллины сносно понимали
по-персидски, а индийцы свободно владели этим языком.
В просторном квадратном помещении, сильно освещенном бездымными
индийскими факелами, их встретили две светлолицые и одна темнокожая
маленькая и крепкая молодая женщина лет тридцати, походившая на старшего
жреца.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:14 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
- Моя сестра, - сказал он, угадывая мысли гостей, - она и есть наша
Нагини, повелительница змей.
- И посвященная в Тантру? - спросила Таис.
- Без этого - смерть! - сурово ответил жрец. - Она выполнит не только
обряд, но и все приготовления к нему. Сядьте.
Они уселись у стены на холодноватую каменную скамью. Явилась
четвертая девушка, неся большую плоскую чашу с теплым душистым молоком и
пучок пахучей травы. Повелительница змей сбросила одежду. Девушка вытерла
все ее бронзовое тело травой, намоченной в молоке, высоко зачесала волосы
и привязала мягкий кожаный передник, доходивший от ключиц ниже колен. - Не
глядя на посетителей, спокойная и серьезная, повелительница змей подошла к
тяжелой металлической двери, держа в руке золотую чашку, до краев
наполненную молоком. По ее знаку опустилась частая решетка, отгородившая
ее помощниц и гостей. Девушки поднесли к губам инструменты вроде флейт.
Одна повела протяжную тихую мелодию, вторая разбивала ее ритмом свистящих
звуков. Маленькая темнокожая жрица запела высоким голосом, вместо припева
издавая резкий вибрирующий свист. Она распахнула дверь и раскинула руки
крестом, продолжая держать чашу. За дверью зияла черная пустота пещеры. В
самом конце ее неясно светилась щель, видимо, там существовал узкий проход
к свету. Некоторое время жрица пела под аккомпанемент флейт, очень долго,
как показалось Таис в напряженном ожидании чего-то ужасного. Вдруг
темнокожая женщина согнулась и поставила чашу за порогом двери. Флейтистки
смолкли. Отчетливо послышалось шуршание тяжелого тела, скользившего по
каменному полу. Из тьмы пещеры высунулась плоская голова с очень широким
затылком. Два ясных, отливающих пурпуром глаза пронзительно оглядели всех,
как показалось Таис. Голова с квадратами чешуй, подобных нагрудной броне
воина, мимоходом окунулась в молоко. Жрица позвала мелодичным свистящим
звуком. В подземелье скользнула гигантская змея двадцати локтей длины с
черновато-зеленой спиной, кое-где ниже по бокам очень густого оливкового
цвета. Неробкая афинянка почувствовала холодок по спине, нашла руку Эрис,
и та ответила ей взволнованным сжатием пальцев.
Змей свернулся кольцами, устремив не ведающий жалости или страха
взгляд на жрицу, почтительно ему поклонившуюся. Продолжая свой напев, она
подняла высоко над головой сложенные ладонями руки и, вытянувшись на
пальцах, стала раскачиваться в стороны боковыми изгибами на плотно
сомкнутых ногах, сохраняя удивительное равновесие. Раскачивание учащалось.
В такт ему громадный змей стал ерзать по полу, извиваясь, и поднялся так,
что его голова оказалась на уровне прически жрицы. Только сейчас Таис
заметила вплетенные в волосы девушки три перевязи, снабженные рядами
сверкающих полированных острий. Змей раскачивался в такт со жрицей,
медленно приближаясь. Внезапно она вытянула правую руку и погладила
чудовище по голове, неуловимо быстро отпрянув от разинутой пасти, которая
ударила в место, где за долю секунды перед этим было ее лицо.
Снова повторилось раскачивание и пение, жрица с красотой и
соразмерностью танцовщицы, переступая босыми ногами, приближалась к змею.
Улучив момент, она взяла обеими руками его голову, поцеловала и опять
отпрянула. Змей бросался с едва заметной глазу быстротой, но всякий раз
повелительница змей точно угадывала его намерение и отстранялась еще
быстрее. Трижды молодая женщина целовала змея в голову, с непостижимой
легкостью ускользая от его укуса или подставляя змею край своего
передника, куда он погружал свои длинные ядовитые зубы. Наконец,
раздраженный змей взвился спиралью, бросился на девушку, промахнулся и
замер, качаясь и нацеливаясь снова. Жрица выгнулась, хлопнула в ладоши
опущенных рук и молниеносным рывком вперед на одно кратчайшее мгновение
прижалась губами к змеиной пасти. Змей ударил в ту же секунду. На этот раз
он не остановился и погнался за жрицей. Непостижимо, как она смогла
увернуться и ускользнуть в узенькую дверь за решетку, которую заранее
распахнула и захлопнула четвертая девушка.
Лязг металла, тупой удар тела змеи и свист разозленного гада
отозвались стихийной силой на натянутых, точно струны, чувствах Таис.
- Что будет теперь?! - громко вскрикнула она на аттическом наречии, и
индийцы удивленно уставились на нее.
Лисипп перевел, и старший жрец усмехнулся.
- Ничего. Мы уйдем, факелы погасят, и Наг возвратится к себе в
пещеру. Там устроена площадка, куда он выползает греться на солнце. А в
это время закроют дверь.
- Он сильно ядовит? - спросила Таис.
- Подойди к моей сестре, - ответил жрец.
С почтительностью и не без примеси страха афинянка приблизилась к
женщине, стоявшей без волнения и позы, с любопытством глядя на эллинов.
Почувствовав резкий запах, напоминавший раздавленный лист чемерицы, Таис
увидела, что передник повелительницы змей залит желто-зеленой жидкостью,
медленно стекавшей на пол.
- Яд! - пояснил жрец. - С каждым броском Наг, готовясь укусить,
выбрызгивает его из своих зубов.
- И яд силен? - спросил Лисипп.
- Это самая большая и самая ядовитая змея Индии. Конь и слон умирают
через минуту, человек и тигр живут дольше - две, по вашему счету времени.
Этого яда хватит на три десятка человек.
- Она приручена сколько-нибудь? - спросила Эрис.
- Приручить Нага невозможно! Тварь не ведает благодарности,
привязанности, страха или беспокойства. Она лишена почти всех чувств,
свойственных животному с теплой кровью, и походит в этом на людей толпы
самого низшего разряда. Только необычайное искусство нашей Нагини спасает
ее от смерти, стерегущей каждое мгновение.
- Тогда зачем она делает это? - Таис взглянула на жрицу, осторожно
сворачивавшую обрызганный ядом передник и теперь совсем похожую на древнюю
бронзу с сильными формами женщины, привычной к труду земледельца.
- Каждый из нас имеет потребность вновь и вновь испытывать себя в
искусстве, особенно если оно опасно и не исполнимо другими людьми. Кроме
того, могущество тантрической подготовки дает ей надежный щит!
- Если Тантра столь сильно влияет на чувства, сердце и тело людей, то
можешь ли ты исцелить молодого художника от чрезмерной и безнадежной любви
к моей подруге?
- Художники занимают место посредине, между последователями аскетизма
и Тантры. Поэтическая мысль не боится искушения, поскольку сама позиция
коренится в любви, которая есть желание, а желание - надежда продолжать
жизнь. Истинная поэзия отбрасывает все фальшивое и в этом подобна аскезе,
но в то же время сгорает в пламени Эроса к возлюбленной или Музе. Эта
двусторонняя способность художника затрудняет лечение. Все же попробуем.
- В чем состоит лечение?
- Каждая мысль проявляется внешне, если внимание сильно сосредоточено
на ней. Напряженное желание вызовет нужное следствие.
- Ты имеешь в виду сэтэп-са, гипноз?
- И это. Однако для художника более важно заострить тоску о
Кхадо-Лилит, скрытую в сердце каждого мужчины. Так же, как и у вас,
эллинов, у нас есть предание о нескольких расах людей, которые
предшествовали теперешним. Эллины верят в людей золотого, серебряного и
медного веков, что доказывает единство происхождения мифов. Одна
существенная разница - мы считаем прежних людей более небесными, а вы
более земными, чем современные, и, следовательно, менее совершенными.
- Ты не прав, жрец, - вмешался Лисипп, - разве титаны и титаниды хуже
современных? Прометей и его сподвижники жертвовали собой, чтобы избавить
людей от невежества.
- И только прибавили им страдания от осознанной ответственности, дав
мечту о свободной воле, но не подняв из мрака несвободной жизни, -
прибавил высокий жрец.
- По нашим мифам, Кронос пожирает своих детей от Реи-Геи. Уран тоже
истребляет их. Иначе говоря, Время и Небо стирают с лица Земли плоды свои.
Означает ли легенда неспособность Земли, Природы или Шакти создать
настоящих богоравных людей?
- Означает, что человечество должно в конечном итоге пересоздать само
себя, совершенствуясь в познании и самовосхождении. Наши священные писания
говорят о прежних расах людей - духов. Не буду говорить о трех первых, они
очень далеки от нас. Непосредственно предшествовала нам четвертая раса с
прекрасными женами Небесного происхождения. Еврейская мифология не
признает чередования нескольких рас, а единожды сотворенную пару людей,
одинаковых с современными. Однако и у них есть предание, будто у первого
из людей, Адама, была до его человеческой жены Евы еще одна - Лилит.
Предание сделало из нее вредоносного демона, прекрасного, но всячески
вредившего Еве, пока бог не послал трех ангелов, которые изгнали Лилит в
пустыню.
Индийские Лилит совсем другие. Они также способны летать по воздуху,
но бесконечно добры к людям. Царица всех этих праженщин, называемых у нас
Кхадо, именовалась Сангиэ Кхадо и красотой превосходила всякое
воображение. В отличие от апсар Кхадо не обладали разумом, а лишь
чувствами. И мечта о прекрасном человеческом теле и нечеловеческой силе
Эроса живет у нас как память об этих Лилит.
- Я слышала от восточных людей легенду о пери, небесных красавицах,
порождениях огня. Они тоже летают по воздуху и снисходят к смертным
избранникам, - сказала Таис, вспомнив свое пребывание на озерах близ
Персеполиса.
- Несомненно, тоже отзвук памяти о Лилит, - согласился старший жрец,
проявляя в отношении Таис все большую внимательность. - Наша задача -
разбудить эту память в душе художника, овладеть ею и предоставить особенно
искусным в своем деле священным танцовщицам довершить остальное, вытеснив
из сердца художника его губительную страсть к модели, не желающей связать
с ним судьбу!
- Я видела настоящую Лилит древних месопотамцев на Евфрате, - и Таис
рассказала о маленьком святилище на дороге через перевал с изображением
крылатой женщины в нише алтаря. - Я думаю, что из всех древнейших женских
изображений у этой богини было наиболее совершенное тело. А можно мне
взглянуть на особенно искусных танцовщиц?
Старший жрец снисходительно улыбнулся, ударяя в небольшой бронзовый
диск и одновременно повелительным кивком приказывая переводчику покинуть
зал. Приглаживая бороду, вавилонянин заторопился. Очевидно, избранные
танцовщицы храма показываются далеко не всем. Эрис, вдруг что-то вспомнив,
поспешила к себе. Из незаметной двери между слонами явились две девушки в
одинаковых металлических украшениях на смуглых гладкокожих телах, косо
надетых широких поясах из золота, ожерельях, ножных браслетах, серьгах
большими кольцами и сверкающих крупными рубинами налобниках на коротких
жестких волосах. Лица их, неподвижные, как маски, с сильно раскосыми и
узкими глазами, короткими носами и широкими полногубыми ртами, были
похожи, как у близнецов. Похожими были и тела обеих странного сложения.
Узкие плечи, тонкие руки, небольшие, дерзко поднятые груди, тонкий стан.
Эта почти девичья хрупкость резко контрастировала с нижней половиной тела
- массивной, с широкими и толстыми бедрами, крепкими ногами, чуть-чуть
лишь не переходящей в тяжелую силу. Из объяснений старшего жреца эллины
поняли, что эти девушки - из дальних восточных гор за Рекой Песков. В них
наиболее ярко выражена двойственность человека: небесно-легкой верхней
половиной тела и массивной, исполненной темной земной силы нижней.
Таис усомнилась, могут ли они танцевать.
- Жены небольшого роста всегда гораздо более гибкие, чем те, которые
подобны корам и величественным статуям. Я совсем не знаю этих народов из
далеких восточных гор и степей, куда не проникали шагатели Александра.
Короткое приказание - и одна из девушек уселась на пол, скрестив
ноги, и ритмически захлопала в ладони, звеня блестевшими в свете факелов
браслетами. Другая начала танец с такой выразительностью, какую дает лишь
талант, отточенный многолетним учением. В отличие от танцев Запада ноги
принимали малое участие в движениях, зато руки, голова, торс совершали
поразительные по изяществу изгибы, раскрывались пальцы, подобно цветкам.
Таис разразилась рукоплесканиями одобрения. Танцовщицы остановились и
по знаку жреца исчезли.
- Они очень своеобразны - эти девушки, - сказала Таис, - но я не
понимаю их обаяния. Нет гармонии, харитоподобия.
- А я понимаю! - вдруг сказал молчавший все время Лисипп. - Вот
видишь. Мужчина знает, что в этих женщинах сочетание двух противоположных
сил Эроса.
- И ты согласен, учитель? - усомнилась Таис. - Зачем же следуешь ты
всегда совершенству в своем искусстве?
- В искусстве прекрасного - да, - ответил Лисипп, - но законы Эроса
иные.
- Как будто поняла, - пожала плечами Таис. - И ты считаешь, что
Эхефил того же мнения?
- Похоже, раскосые девчонки вылечат его, - улыбнулся Лисипп.
- И Клеофраду они понравились бы тоже? Он так трудился над
Анадиоменой, выбрав меня. Зачем?
- Не могу говорить за того, кто перешел Реку Забвения. Сам я думаю
так: ты не Лилит, а, как они называют своих небесных гетер, апсара.
Владеть тобою, взяв у тебя все, что можешь ты дать, суждено лишь немногим,
способным сделать это. Для всех других - бесконечно снисходительные,
безумные и пламенные Лилит. Каждый из нас может быть их избранником.
Сознание щедрости Лилит ко всем мужам тревожит наши сердца и необоримо
влечет к ним памятью прошлых веков.
- А Эрис, по-твоему, кто?
- Только не Лилит. Она безжалостна к слабостям и не снисходительна к
неумению. Эхефил увлекся носительницей образа. На его беду, и образ и
модель оказались одним и тем же.
- Клеофрад говорил о своем увлечении мной.
- Для него это было бы еще хуже, чем для Эхефила. Эхефил хоть молод.
- И по-твоему, меня уже нельзя любить? Благодарю, друг мой!
- Не пытайся корить меня за попытку разобраться в твоем настроении.
Ты знаешь, если захочешь, к твоим ногам упадет каждый. Этот жрец, все
познавший и преодолевший, сражен тобою. Как это просто для такой, как ты!
Всего несколько взглядов и поз. Напрасно, ты не ответишь ему, как Лилит.
Сидит в тебе наконечником копья испытанное тобой чувство, достойное
апсары. Полагаю, ты была возлюбленной Александра и ему отдала всю силу
Эроса!
Таис залилась краской.
- А Птолемей?
- Ты родила ему сына - значит, его Эрос к тебе сильнее, чем у тебя к
нему, иначе была бы дочь.
- А если бы поровну?
- Тогда не знаю. Могло бы быть и так и этак... Хозяева наши вежливо
ждут нашего ухода.
Они поблагодарили жрецов, повторили просьбу об Эхефиле и пошли по
темному храму в свои кельи. Четыре горящих в преддверии факела отмечали
время, оставшееся до рассвета.
- Благодарю тебя, Лисипп. Когда ты со мной, я не боюсь наделать
глупостей, - сказала Таис на прощанье, - твоя мудрость...
- Мудрость, афинянка, малоприятна для ее обладателя. Мудрых людей
мало. Мудрость копится исподволь у тех, кто не поддается восхвалению и
отбрасывает ложь. Проходят годы, и вдруг ты открываешь в себе отсутствие
прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит
самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты -
мудр. Это не есть счастье в твоем поэтическом понимании, вовсе нет. Люди
излечиваются от тревоги и гнева песней и танцами, ничего не зная о
сущности их. Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо
молчание есть истинный язык мудрости. Открытые сердца это хорошо понимают.
Тем более не мудро говорить истины людям, предпочитающим чудеса и
достижения кратчайшими путями, которых нет, а есть лишь постепенное
восхождение. Но вот что я скажу тебе определенно, как величайшую мудрость:
преклонение для того, на кого оно направлено, самая быстрейшая порча.
- Ты имеешь в виду преклонение перед женой?
- Ни в коем случае. Это естественное воздание красоте и Эросу. Говорю
о низкопоклонстве перед царями, военачальниками, в чьих руках находятся
людские судьбы, надолго или на мгновение - все равно.
- И ты думаешь об Александре?
- Представь себя на минуту человеком, на кого направлено поклонение
миллионов людей, самых разных, правдивых и лгунов, благородных и рабских
душ, храбрых и трусов. Поистине надо обладать божественной силой, чтобы не
сломиться и не предать собственные мечты.
- Изменить своей судьбе?
- Предатель своей страны заслуживает смерти у всех народов. Но почему
не видят люди предателей своей собственной души? Ведь такие изменники не
имеют уже правдивости. На человека этого нельзя положиться ни в чем. Он
будет идти от дурного к худшему, и зло внутри будет возрастать. Кто
бесчестен даже в самых малых вещах, скоро вообще потеряет всякое
достоинство. Много говорили о моей честности. Я действительно стараюсь
неизменно быть таким, никогда не разглашая тайн и не допытываясь о том,
чего мне не хотят сказать. Великое преступление возникает из цепи малых
ошибок и проступков, а великое достоинство, равное богам, родится из
бесчисленных действий сдержанности и обуздания самого себя.
- И ты думаешь...
- Оценивай только саму себя - и это очень трудно, а в оценке больших,
тем более великих людей положись на время и народ. Мало делать правильные
поступки, надо еще распознать время, в которое надлежит их сделать. Мы не
можем сесть в лодку, которая уже проплыла мимо, или в ту, которая еще не
пришла. Знать, как действовать, - половина дела, другая половина - знать
время, когда совершать действие. Для всех дел в мире есть надлежащее
время, но чаще всего люди упускают его.
- Александр тоже упустил?
- Нет, подозреваю, что он совершил свое слишком рано. Но ты опять
заставляешь меня судить о том, кто занимает тебя больше всего в мире. Иди
спать!
Таис повиновалась. Она поведала Эрис о том, как жрецы Храма Эриду
взялись выбить из сердца Эхефила его безумную любовь к ней. Черная жрица
не выразила ни радости, ни огорчения. Таис поставила себя на ее место. Она
была бы чуть опечалена утратой хотя и нелюбимого, и все же яркого и
преданного поклонника. Но Эрис думала только о Нагини - повелительнице
змей. Ее невозмутимую душу всколыхнул страшный обряд с такой громадной и
ядовитой змеей, о которых она даже не слыхала. Таис тоже была потрясена не
меньше. Стоило ей закрыть глаза перед сном, как образно, резко, будто
чередой бронзовых изваяний, вставала перед ней молодая индианка и
колоссальный змей в смертельном танце...
Прошло несколько дней их пребывания в храме Эриду, когда задул
горячий западный ветер. Таис плохо спала в знойную ночь. Ветер из
Сирийской пустыни с раздражающим однообразием шумел и свистел сквозь
бесчисленные проемы и оконца в потолках храма, неся с собой расслабление
тела и угнетение души. Он дул и на следующие сутки, не усиливаясь и не
стихая. На афинянку напала меланхолия. Стало казаться бесцельным ее
существование: память об ушедших, глубоко запрятанная любовь, долгое
ожидание Птолемея, роль хозяйки большого дома и хранительницы общих
богатств, по существу, доли награбленных войной сокровищ. Она могла
умножить сокровища - зачем? Она могла... много чего она могла, и всегда
перед ней вставал вопрос: зачем? Устала ли она от своего всегдашнего
азарта, с каким бралась за любое дело, от вспышек сильных чувств? Может
быть, она незаметно постарела и больше не может загораться, как прежде,
скакать сломя голову, сдерживать слезы восхищения при встрече с
прекрасным, слушать затаив дыхание рассказы и песни?
Даже Эрис уподобилась афинянке. Обе валялись нагишом на кожаных
подушках, положив головы на скрещенные руки и безмолвно уставясь на
расписанную синей краской стену.
Лисипп укрылся где-то в глубине храма, а Эхефила увели для
"выколачивания любви", как грубовато сказал учитель.
Прошло несколько дней. Или целый месяц? Время обычного счета
перестало существовать для Таис. Потеряло значение многое с ним связанное
из прошлого, настоящего и будущего. Все это в равной степени спокойно, без
горя и азарта, чаяния радости, режущих воспоминаний и сожаления о
несбывшемся смешалось в уравновешенном сердце Таис...
Лисипп появился, чему-то ухмыляясь, и нашел обеих лениво возлежавшими
рядышком и с большим аппетитом уничтожавшими лепешки со сливками.
Приглядываясь к ним, ваятель не заметил никаких перемен, кроме западинок
на щеках и воистину олимпийского спокойствия обеих.
- Чему ты смеешься, учитель? - равнодушно спросила Таис.
- Излечили! - Лисипп рассмеялся еще откровеннее.
- Кого? Нас?
- От чего вас лечить? Эхефила! Он решил остаться в Эриду!
Таис, заинтересованная, приподнялась на локте. Эрис повела глазами в
сторону Лисиппа.
- Остаться в Эриду и сделать здесь статуи этих, как их, словом,
раскосых Лилит.
- В самом деле излечили! - засмеялась Таис. - А ты все же потерял
своего ученика, Лисипп.
- Для искусства он не потерян, это главное! - ответил ваятель. -
Кстати, они хотят купить клеофрадовскую Анадиомену. Дают двойной вес
золота. Оно теперь стало дороже серебра. За статер, прежде стоивший две
драхмы, дают четырехдрахмовую сову. Многие торговцы Эллады разоряются.
- Так продай! - спокойно сказала Таис. Лисипп удивленно посмотрел на
нее.
- А желание Александра?
- Мне кажется, Александру, если он вернется, будет не до Анадиомены.
Вспомни, какое огромное количество людей ждет его в Вавилоне. А кроме
людей, горы бумаг, прошений, отчетов со всей громадной его империи. Если
прибавится еще Индия...
- Она не прибавится! - уверенно сказал Лисипп.
- Я не имею понятия, сколько может стоить Анадиомена.
- Много! Хоть и не дадут, наверное, столько, как за Диадумена моего
учителя Поликлета. Всему миру известно, что за него было заплачено сто
талантов в прежние времена, когда деньги были дороже. Анадиомена настолько
прекрасна, что, включая стоимость серебра, за нее дадут не меньше чем
тридцать талантов.
- Это громаднейшая цена! А сколько вообще берут ваятели? - спросила
удивленная Таис.
- За модели и парадигмы хороший ваятель берет две тысячи драхм, за
статуи и барельефы до десяти тысяч.
- Так это всего полтора таланта!
- Разве можно сравнивать исключительное творение, созданное
Клеофрадом, и работу хорошую, но обычную? - возразил ваятель. - Так
подождем все же с Анадиоменой?
- Подождем, - согласилась Таис, думая о чем-то другом, и Лисипп
удивился отсутствию всяких признаков волнения, какое вызывало прежде
упоминание об Александре.
Афинянка взяла серебряный колокольчик, данный ей старшим жрецом, и
встряхнула его. Спустя несколько минут в келью явился он сам и остановился
на пороге. Таис пригласила его сесть и осведомилась о здоровье его
младшего собрата.
- Он заболел серьезно. Не годится для исполнения высших обрядов Тантр
с нею, - кивок в сторону Эрис.
- У меня к тебе большая просьба, жрец. Нам время покинуть храм, а мне
хотелось бы испытать себя еще в одном.
- Говори.
- Получить поцелуй змея, как ваша повелительница нагов.
- Она обезумела! Вы сделали из нее мэнолис, охваченную исступлением
менаду! - закричал Лисипп так громко, что жрец укоризненно выглянул на
него.
- Ты чувствуешь себя в силах выполнить страшный обряд? - серьезно
спросил индиец.
- Да! - уверенно сказала Таис с беспечной отвагой, издавна знакомой
Лисиппу.
- Ты губишь ее, - сказал ваятель жрецу, - ты убийца, если позволишь
ей.
Жрец покачал головой.
- Желание в ней возникло неспроста. Определить соразмерность своих
сил необходимо перед выполнением задач жизни, ибо жизнь - искусство, а не
хитрость, для открытых глаз и сердец. Возможно, она погибнет. Значит,
таково начертание Кармы - прервать ее жизнь в этом возрасте. Если не
погибнет, испытание умножит ее силы. Да будет так!
- И я тоже, - Эрис стала рядом с Таис.
- Иди и ты, я не сомневался в твоем желании.
Лисипп, потеряв дар речи от страха и негодования, вцепился себе в
бороду, как если бы это была борода жреца.
Таис и Эрис спустились в подземелье. Повелительница змея сняла с них
все одежды и украшения, вытерла молоком и полынью, надела передники.
Обучиться простому напеву для музыкальной афинянки было делом нескольких
минут. Обучение Эрис потребовало больше времени, но ритмы обе, как
танцовщицы, поняли сразу.
Повелительница змей вызвала свое чудовище, и Таис первая начала
смертельно опасную игру. Когда змей поднялся, склоняя вниз чешуйчатую
морду, Таис услышала шепот на непонятном языке, прижалась губами к носу
чудовища, молниеносно отпрянув. Змей бросился, брызгая ядом на передник,
но Таис, трепеща от пережитого, была уже вне опасности. Змею дали отведать
молока, и вперед выступила Эрис. Черная жрица не стала выжидать и, едва
змей поднялся на хвосте, звонко чмокнула его в нос и отпрянула, даже не
дав ему забрызгать себя ядом. Повелительница змей вскрикнула от
неожиданности, и разъяренное чудовище кинулось на нее. Индианка уклонилась
от укуса, плеснула в морду змея из второй чашки молоко, которую держала в
руках, оттолкнула Таис и Эрис за решетку и облегченно вздохнула. Таис
расцеловала ее и подарила дорогой браслет. В тот же вечер старший жрец
надел Эрис ожерелье необычайной редкости из ядовитых зубов самых
гигантских змей, когда-либо пойманных в индийских лесах. Таис получила
другой подарок - ожерелье из когтей черных грифов, окованных золотом и
нанизанных на цепочку.
- Это наряд хранительницы заповедных троп, ведущих на восток за горы,
- пояснил жрец.
- А мое?
- Как и полагается, символ бесстрашия, неутомимости и воздаяния, -
ответил индиец, глядя на черную жрицу с гораздо большим, чем ранее,
уважением.
Кроме того, старший жрец подарил Таис чашу из прозрачного халцедона с
вырезанным на ней изображением змеиного танца.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:17 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
15. НЕСБЫВШАЯСЯ МЕЧТА
Верховой на взмыленной лошади примчался с Евфрата. Там, на древней
пристани, ждала Гесиона с тридцативесельной гребной лодкой - преимущество
жены начальника флота! Короткая записка гласила: "Вести от Неарха и
Александра. Армия возвращается. Я - за вами". Этого было достаточно, чтобы
Лисипп, Таис и Эрис немедленно собрались, и после долгого прощания с
индийцами - жрецы поднесли всем огромные венки невесть откуда взявшихся
голубых цветов.
Эхефил, забравшись на выступ портика, долго махал вслед облаку пыли,
поднятому конскими копытами.
Эллины без передышки проскакали несколько парасангов на выносливых и
худощавых местных лошадях.
Еще издали они увидели на сверкающей глади реки длинное
коричнево-красное судно, а на плитах пристани - навес из полотна. Фиванка
стремглав кинулась навстречу Таис.
- В Индии они не достигли пределов Ойкумены! - возбужденно, торопясь,
заговорила она. - Армия взбунтовалась на пятой реке, отказавшись идти
дальше, когда мой Неарх открыл, что Инд течет из гор, очень далеких от
источников Нила, и не на восток, а на юг, в океан. Устье Инда лежит в
направлении солнца. Громадные пространства суши и моря разделяют эти две
реки, такие огромные, что никто не представлял себе...
Лисипп, успокаивая, положил руку на плечо Таис. Она вздрогнула от
прикосновения мудреца.
- Александр был тяжело ранен при атаке крепости, его спас твой
Птолемеи и получил за это прозвище Сотера (Спасителя). Они сражались со
множеством слонов. Букефал погиб. Потом они спустились вниз к Инду. Армия
пошла через пустыни, а Неарх поплыл морем вдоль берегов Индии, плыл
восемьдесят дней и едва не умер от голода, а в это время Александр погибал
от жажды в пустыне. Потом Александр долго ждал его в условленном месте,
откуда в Персеполис и прибыли гонцы с известиями...
Все это фиванка выпалила одним духом и умолкла, чтоб перевести
дыхание.
Лисипп шутливо встряхнул Гесиону за плечи.
- Остановись, иначе ты погибнешь, и мы ничего не узнаем дальше. Жене
такого флотоводца, как Неарх, надлежит излагать сведения в лучшем порядке.
Кто рассказал тебе все это?
- Дейномах, один из помощников Неарха. Он заболел и был послан с
караваном вперед, в Персеполис, а оттуда прибыл в Вавилон ждать Неарха.
- Так где же сам Неарх?
- Ведет флот в Вавилон, а по дороге изыскивает удобный путь для
плавания к Арабии и Либии.
- Еще одного плавания! - воскликнула Таис.
- Да! Сам Александр хочет плыть морем, более не надеясь на карты и
периэгеск - описания суши, жестоко обманувшие его и в Бактрии и в Индии.
- Что же говорил тебе Дейномах?
- Все! Он привел одного лахогоса из тех, что шли с Александром через
Гедрозию [современный северо-западный Пакистан и юго-восточная окраина
Ирана]. Два дня и две ночи оба попеременно рассказывали о невероятных
испытаниях, перенесенных ими в походе. Потом я оставила их в своем доме
отсыпаться и отдыхать, а сама поспешила сюда О, я запомнила все
подробности. Ты знаешь мою хорошую память, - добавила Гесиона, заметив
взгляд Лисиппа, брошенный на Таис.
- Если так, - решил ваятель, - то поступим подобно Дейномаху Мы
поплывем, а ты будешь рассказывать, только не по ночам: времени хватит!
"Рожденная змеей" не преувеличивала своих способностей, и Таис узнала
об индийском походе более подробно, чем если бы получила письмо от
Птолемея, который стал главным лицом у Александра после Гефестиона,
хилиарха, то есть заместителя самого царя - выше не было должности, -
по-прежнему самого близкого из друзей великого полководца.
Переправившись через Инд по наплавному мосту, построенному отрядом
Гефестиона, македонская армия попала в дружественную страну. Индийцы
чествовали Александра как царя царей Запада. В то же время аристократия,
именовавшаяся здесь "высшими кастами", считала македонцев варварами, дав
им прозвище пастухов, поскольку они прежде всего интересовались скотом. В
столице этой страны Таксиле Александр устроил блестящее празднество и стал
готовиться к переходу через следующую реку - границу враждебного царства
Пауравов. На этой реке, названной географами Гидаспом (Джхелам), и
произошла самая тяжкая битва из всех, какие приходилось выдерживать армии
Александра после Гавгамелы. Сражение было даже опаснее Гавгамелы, потому
что Александр на какое-то время совсем утратил начальствование над
войсками. Шли беспрерывные дожди, Гидасп вздулся и разлился. Его илистые
берега превратились в топь. На восточном берегу реки поджидало индийское
войско с царем Пором во главе. Александр рассчитывал легко сломить
сопротивление индийцев и сделал большую ошибку. Лучшие отряды македонского
войска под начальством Птолемея, Гефестиона, Кеноса и Селевка пересекли
реку, а Кратер остался в резерве на западном берегу. Македонцев встретили
две линии боевых слонов, шедших с промежутками в 60 локтей друг от друга.
Между ними шли пешие лучники с громадными луками, из которых можно было
стрелять лишь с упора. Стрелы этих луков, подобно маленьким метательным
машинам, пробивали броню и щиты.
Сначала индийцы смяли македонцев. Увязая в грязи, отчаянно бились
новые, бактрийские и согдийские, конные лучники во главе с Александром.
Агриане и гипасписты бросились на помощь, но слоны упорно отжимали
македонцев к вязкому берегу, а резервы Кратера все не подходили.
Оказалось, что он стоял за протокой и, выйдя на остров, принужден был
пересечь второе русло Гидаспа.
Внезапно Букефал упал мертвым под Александром. Он не был ранен.
Просто сердце старого боевого коня не выдержало целого дня битвы в вязкой
грязи. Александр, пересев на свежую лошадь, послал против слонов
доблестную по-прежнему фалангу, от которой осталось всего шесть тысяч
человек. Отважные ветераны пошли с боевым кличем "Эниалос, Эниалос!" в
атаку на чудовищ, заставили слонов повернуть назад и топтать собственное
войско, совершенно расстроив и разогнав ряды превосходной индийской
кавалерии. Македонцы, как демоны, гнались за ними, поражая слонов своими
длинными сариссами. Сбоку ударила запасная кавалерия царя Пора. Фаланга
могла бы потерять большую часть воинов, но подоспевший Александр заставил
пехоту построиться и сомкнуть щиты, отбросив конницу. Тут вмешался резерв
Кратера. Началось бегство и преследование индийцев. Главные боевые силы
Александра не могли двинуться от изнеможения.
После этого дня, в таргелионе третьего года сто тринадцатой
олимпиады, македонское войско как бы надломилось. Воины, еще на Инде,
узнав об открытии Неарха, с неохотой пересекли пресловутую реку. Ужасное
побоище на Гидаспе, грозные слоны и высокие боевые качества индийского
войска совсем обескуражили македонцев, особенно после заверений
Александра, что Индия лежит перед ними открытая и доступная.
Великий завоеватель обошелся очень милостиво с побежденным царем
Пауравов. Он оставил его царствовать и всячески старался заручиться
дружбой индийцев.
Среди живописных холмов на Гидаспе, выше места битвы, Гефестион по
велению Александра начал строить два новых города: Никею (Победу) и
Букефалию, в память боевого коня, погребенного там.
Неарх еще до битвы предлагал Александру построить большой флот и
переправить армию вниз по Инду. Царь сначала не соглашался, а затем
разрешил для того, чтобы плыть на восток, когда он дойдет до легендарной
реки Ганг, текущей у самых границ Мира. Неарх не послушал повелителя и,
кроме легких тридцативесельных гребных судов, годных для перетаскивания
волоком из реки в реку, с помощью финикийцев построил несколько тяжелых
широких плоскодонок по собственным чертежам. Эти корабли впоследствии
выручили армию.
Александр с прежним упорством стремился на восток, пересекая одну
реку за другой, передвигаясь с боями в холмистой области, населенной
араттами - храбрыми племенами индийцев, жившими без царей. Тридцать восемь
укрепленных городков и поселений пришлось с боями брать македонцам, прежде
чем они пересекли реки Акесинас (Ченаб) и Гидраст (Рави). При взятии
крепости Сангала армия Александра потеряла тысячу двести человек. Войско
дошло до пятой реки Гифасиса (Биас), Александр двигался на восток вдоль
гор невообразимой высоты, изредка видимых в отдалении тысячи стадий.
Хребты ступенями спускались к холмистой стране, и в природе не было
перемены. Ничто не указывало на приближение к какому-нибудь пределу. Вся
верхняя Индия осталась позади, а что лежало впереди, никто не знал. Самые
опытные криптии, не ведая языка обитателей, не могли разузнать путь
сколько-нибудь далеко вперед.
И вот пятая река текла перед ними, такая же быстрая и холодная, как
уже пройденные.
Такие же холмы в голубой дымке и зелени густых лесов простирались за
нею. Армия остановилась.
Пор рассказывал своему победителю о стране Магадха за Гифасисом, царь
которой имел двести тысяч воинов пехоты, двадцать тысяч всадников и три
тысячи слонов. Бежавший оттуда военачальник Чандрагупта подтвердил слова
Пора. На юго-западе, правее страны Магадхи, обитали грозные племена
апараджитов (непобедимых), владевших множеством особенно больших боевых
слонов. И никаких слухов о пределах мира, об океане! Внезапно македонским
воинам стало ясно, что дальнейший путь бесцелен. Страну, где умеют хорошо
сражаться, не взять налетом. Пространства Индии столь велики, что все
войско Александра рассеется здесь, оставив свои кости на этих бесконечных
холмах. Военная добыча более не прельщала усталое войско. Их непогрешимый
и непобедимый вождь зашел слишком далеко в своем стремлении к великому
океану, сюда, где он уже не обладал познаниями, нужными для захвата
страны, а неизменная удача чуть было не покинула его на Гидаспе. Там армию
спасла самоотверженная храбрость фаланги и щитоносцев. Ветераны больше не
обладали прежним мужеством, надломленные страшной битвой и
непрекращающейся войной. Раз отказавшись повиноваться, армия стояла на
своем: путь вперед бессмыслен, надо возвращаться домой, пока еще есть силы
для преодоления пройденных просторов.
Александр был вне себя. Он утверждал, что конец похода близок. Совсем
недалеко Ганг, а за ним океан, откуда все они спокойно поплывут домой,
мимо Индии, в Египет.
На совещании у Александра представителем армии выступил Кенос, герой
битвы на Гидаспе. Он сказал, что сведения, собранные криптиями, утаили от
воинов: Ганг вовсе не близок. До него три тысячи стадий. За Гангом нет
никакого океана, только цепи нескончаемых гор. Разве Александр не видит,
как мало осталось македонцев и эллинов в его войске, не ведет счеты
убитым, израненным, умершим от болезней, оставленным надолго, если не
навсегда, в построенных им городах? Все, которые еще целы, износились
подобно лошадям, на которых ездили слишком много и долго.
По знаку Кеноса семь высоких македонцев предстали перед царем
обнаженными, в одних шлемах, показывая множество рубцов и струпьев от
заживших и еще не залеченных ран. Они закричали: "Александр, не заставляй
нас идти против воли! Мы уже не те, что прежде; приневоленные, станем и
того хуже. Мы тебе не опора, или твои глаза перестали быть зрячими?"
Великий полководец в Ярости разодрал на себе одежду в намерении
показать этим малодушным свои собственные рубцы и раны, которых у него
было больше, чем у любого из воинов, одумался и укрылся в своем шатре, не
принимая пищи. Наконец он прислал сказать воинам, что послушается воли
богов.
Давно уже армия не, смотрела с таким волнением на старого, едва
осиливавшего трудности похода прорицателя Аристандра, когда поутру на
берегу Гифасиса, он рассек жертвенную овцу. Аристандр не успел еще
возвестить о грозном предсказании - Птолемей, Селевк, Кенос и все стоявшие
рядом военачальники и сами увидели явные знаки неудачи и гибели. Ни в коем
случае нельзя было переходить реку! Бурное ликование армии, когда
Александр отдал приказ повернуть назад, показало, что терпение воинов
дошло до предела. Он велел поставить на берегу Гифасиса двенадцать
каменных колонн, обозначавших конец его индийского похода. Армия вернулась
в затопленную непрерывными дождями Никею на Гидаспе, где строился флот.
Едва добравшись до Никеи, умер от истощения Кенос, перед смертью сослужив
товарищам великую службу.
Отсюда войско Александра поплыло вниз. Большинство легких гребных
судов погибло на порогах и стремнинах. Широкобокие корабли Неарха
преодолели вздувшийся Гидасп и быстрины Инда куда успешнее. Неарх
предложил остановиться и построить побольше таких судов.
Александр отказался.
Утратив мечту о достижении Восточного океана, он заспешил к покинутой
надолго империи.
Конница пошла обоими берегами Инда. На одном берегу отряд под
командованием Гефестиона, на другом - Кратера, двух вечно ссорящихся
высших военачальников Александра. Пехота вместе с Александром и Птолемеем
плыла на судах. Время от времени происходили сражения с храбрыми
племенами, яростно оборонявшими свои земли от македонцев. В Александра
вселился злобный демон. Он старался искоренить всякое сопротивление в
стране, через которую проходила его армия. Начались ненужные избиения.
Македонцы не нуждались в большом числе рабов. Ни довезти их до рынков, ни
прокормить не было возможности.
В стране Малли, на окраине большой пустыни Тар, где храбрость жителей
превзошла других, македонское войско надолго задержалось около хорошо
построенной и бесстрашно защищавшейся крепости.
Разъяренный сопротивлением, Александр ринулся на стену сам. Едва он
достиг верха, как лестница подломилась. Александру ничего не осталось, как
под дождем стрел спрыгнуть со стены внутрь крепости. С ним были двое:
Певкетос и Леоннат - его постоянный щитоносец, носивший за ним взятый в
Трое черный щит Ахиллеса. Ему Александр более всего обязан жизнью. Стрела
пробила Александра насквозь через легкое, и он свалился замертво. Упал на
колени и раненый Певкетос, а Леоннат, тоже истекающий кровью, прикрыл
обоих священным щитом героя Троянской войны и, могучий, как Геракл,
отражал врагов, пока в крепость не прорвались освирепевшие до безумия
македонцы. В несколько минут защитников крепости перерезали всех до
единого. Царя с торчавшей из груди стрелой понесли к кораблю, на котором
находился шатер Александра...
- Погоди! - перебила Гесиону Таис. - А где был Птолемей и почему он
Сотер (Спаситель), а не Певкетос или Леоннат?
- Не знаю. И Дейномах не знал тоже. Вероятно, Птолемей сумел
прорваться к Александру с достаточной воинской силой и спасти всех.
Воинская молва называет Спасителем именно его, а не кого-нибудь другого.
Армия знает лучше!
- И что же случилось дальше? - поторопил Лисипп.
- Когда Александра принесли на корабль, никто не смел прикоснуться к
торчавшей из груди стреле, думали, что царь умирает. Пердикка, самый
опытный военачальник, велел повернуть Александра на бок, могучими пальцами
отломал прошедшее насквозь острие и вытащил древко. Потом туго
перебинтовал грудь и, положив царя на бок, велел поить водой с вином,
настоянным на тысячелистнике. Когда подоспели врачи, кровотечение уже
прекратилось. Александр пришел в себя от криков и воплей воинов. Армия
требовала, чтобы им показали царя живого или мертвого. Александр приказал
перенести себя на берег под навес, чтобы люди, проходя мимо, могли его
видеть.
Когда судно причалило к удобному месту, где раскинули долговременный
лагерь, подальше от заваленных трупами, дымящихся руин крепости,
Александр, бледный как мел, нечеловеческим усилием воли сел на коня
вопреки сопротивлению друзей и сумел доехать до своего шатра среди
ликующего войска. Это последнее напряжение исчерпало его силы. Много дней
он лежал, ужасно страдая от боли в пробитом легком, безразличный ко всему
на свете.
В это время Неарх, взяв в помощники всех сколько-нибудь умеющих
плотничать воинов - а таких оказалось тысячи среди македонцев и приморских
жителей, - спешно строил корабли.
К македонскому лагерю стекались со всех сторон не только любители
приключений, торговцы, женщины, но и ученые, философы, художники и
артисты. Начался новый год, первый год сто четырнадцатой олимпиады. Армия
медленно сплавлялась по Инду. Нечеловеческая сила жизни Александра одолела
еще одну тяжкую рану, смертельную для большинства людей. Еще больной, он
подолгу беседовал с индийскими философами. Эллины называли их
гимнософистами - нагими мудрецами, потому что в их обычае было ходить
почти без всякой одежды, подчеркивая отсутствие суетных желаний. С горечью
узнал Александр, что напрасно преодолевал реку за рекой, истощив терпение
своей армии. Оказывается, Гидасп сливался к Акесинасом и Гидрастом, а еще
ниже в единую реку впадал Гифасис, а в итоге слившиеся реки впадали в
большой левый приток Инда Ларадзос (Сатледж), в четырех тысячах стадий
ниже переправы через Инд, построенной Гефестионом. Если не пробиваться так
упрямо к востоку по предгорьям исполинских хребтов, а спуститься к югу, то
после переправы через Инд вся великая индийская равнина лежала бы открытая
перед армией Александра. Но все было кончено. Александр больше не
стремился никуда, кроме Персии и моря на западе. На Инде у Ларадзоса он
основал еще одну Александрию - Опиану. Говорили, что царь тайно посетил
несказанно древний храм в развалинах огромного города, в тысяче стадий
ниже слияния Инда и Ларадзоса. Жрецы этого храма открыли Александру никому
не ведомую тайну. И он больше ни разу не заговаривал об Индии даже с
самыми близкими друзьями. Эта весть распространилась с быстротой ветра
среди воинов, осведомленных гораздо лучше, чем того хотели бы
военачальники.
Медленно сплавляясь по Инду, македонцы знакомились со страной,
гигантские размеры которой они постигали теперь воочию. Хорошо, что они
остановили безумный порыв Александра броситься очертя голову в глубь
Индии. Теперь с запозданием вспоминали о Ктесии, эллинском враче при дворе
Артаксеркса, составившем описание Индии как очень большой страны. Один из
индийцев, гимнософист Калинас, отправился сопровождать Александра,
предупреждая царя об опасных местах и отговаривая военачальников от
ненужных нападений на близлежащие города...
Гесиона остановилась перевести дух, Лисипп налил ей вина, сильно
разбавленного ключевой водой. Таис глубоко задумалась, словно все еще была
там, в Индии, и вдруг спросила:
- А где была Роксана?
- Все время с Александром, она занимала отдельный шатер и плыла на
отдельном корабле. А по суше ездила на слоне, как и подобает великой
царице.
- А как ездят на слонах?
- Не знаю. Приедем в Вавилон - расспросим...
- Продолжай, прошу тебя!
- В скирофорионе Александр доплыл до устья Инда, похожего на дельту
Нила, в шести тысячах стадий ниже слияния притоков. Здесь не только
македонцы, но и бывалые моряки перепугались, увидев гигантские волны,
мчавшиеся вверх по течению реки, поднимая уровень воды на два-три десятка
локтей. Все стало понятным, когда дошли до океана. Приливы достигали здесь
небывалой на Внутреннем море высоты. Примерно в пятистах стадиях от
океана, выше дельты реки, Гефестион стал строить гавань в Патале. В это же
время, в месяце гекатомбеоне, Александр с Неархом плавал в океан, удаляясь
от берегов в голубую даль на пятьсот стадий. Там он совершил
жертвоприношение Посейдону и бросил в волны золотую чашу.
Через месяц Александр выступил на запад вдоль берега моря через
пустыни Гедрозии и Кармании. Он шел налегке с пехотой и частью конницы,
отправив Кратера со всеми обозами и семьями, добычей, слонами и скотом по
сравнительно легкому - с кормом для животных и водой - пути через Арахозию
и Дрангиану [все перечисленные страны занимали пустынные области окраин
Пакистана, южного Афганистана и юго-восточного Ирана]. С Кратером остался
Селевк, который после сражения на Гидаспе навсегда отдал свое сердце
слонам и собирал их столь же самозабвенно, как Птолемей драгоценности... -
Гесиона запнулась, глядя на подругу.
- Продолжай!.. И женщин, - спокойно сказала Таис.
Впервые фиванка поняла окончательно, насколько безразличны подруге
любовные подвиги Птолемея.
Кратер основал еще одну Александрию на реке Арахотос и двигался не
спеша к назначенному месту встречи в Кармании на реке Аманис, впадающей в
глубокий морской залив Гармосию.
Александр шел с обозом, чтобы устроить на морском берегу несколько
складов продовольствия для Неарха. Критянин выступил из Паталы со всем
флотом на два месяца позднее, в маймактерионе, после перемены ветров на
зимние. Вначале Александр хотел поручить флот Онесикриту. Неарх был
против, упирая на легкомыслие и известную всем лживость своего
заместителя. Как ни хотелось Александру быть вместе с Неархом, пришлось
согласиться с доводами флотоводца. Для Александра проследить береговую
линию и морской путь, соединяющий Индию и Персию, стало важнее всего.
Именно потому он решил сам вести отряд сквозь прибрежные пустыни. Поход
оказался едва ли не самым трудным из всего испытанного армией македонцев.
Сначала за войском увязалось множество невоенных людей: торговцев,
ремесленников, женщин - все они погибли от голода и жажды, а большая часть
утонула...
- Да, утонула, - повторила Гесиона, заметил недоумение слушателей, -
когда войско остановилось лагерем в сухой долине среди холмов, ливень,
прошедший где-то в горах, дал начало могучему потоку, мгновенно
обрушившемуся на ничего не подозревавших людей. Воины, привычные к
внезапным нападениям, спаслись на склонах, а все остальные погибли.
Серый песок и камни пустынь Гедрозии даже ночью излучали жар,
напоенный сильным ароматом мирровых деревьев. Будто тысяча курильниц
дымились драгоценным нардом Арабии. Крупные белые цветы сплошь покрывали
густые, непроходимые заросли низких, крепких, усеянных шипами деревьев.
Дальше пошли безводные пески. Путь становился все тяжелее, пришлось
экономить на еде, а с водой стало совсем плохо. Вышедшие из повиновения
воины разграбили часть повозок с продовольствием для Неарха. Всего один
склад удалось сделать на берегу. В поисках воды пришлось отклониться в
глубь страны. Кормчие и криптии заплутались. Пришлось снова выходить к
морю, определить направление и взять прямо на север. Так они пришли в
город Пура, на той самой реке, где было назначено свидание трех отрядов.
Отдохнули и продолжали путь вдоль реки вниз до города Гуласкиры и
Гармосии. Кратер со своей армией, женщинами и слонами прибыл к сроку.
Поход отряда Кратера, двигавшегося дальним путем, прошел на редкость
удачно. Не было ни потерь среди людей и животных, ни значительных задержек
в пути. Кратер, ярый охотник, даже позволил себе несколько раз совершать
разведки в стороны от движения главного каравана, памятуя поручение
Александра - поискать страшного зверя "человекоглотателя". Зверь этот
упоминается в описаниях Ктесия, правда изобилующих неправдоподобными
россказнями, но со ссылками на многих очевидцев и на страх, внушаемый им
персам, которые назвали его "мартихором" (глотателем людей). Громадные
размеры, ужасная пасть, костяная броня и хвост, усаженный шипами, делали
зверя чем-то средним между крокодилом и бегемотом. Кратер сам слышал о нем
рассказы, но, подобно борию в Ливийской пустыне, никто не мог указать
место его обитания, и поиски Кратера оказались тщетными.
Не было известий только о Неархе. Александр терпеливо ждал,
отказываясь верить, что критянин погиб, и не желал идти дальше без верного
друга. Время от времени он посылал колесницы и всадников на разведку к
устью реки и морскому заливу, но никто ничего не слышал о флоте. Шел
третий месяц ожидания, кончилась осень, наступил гамелион, когда внезапно
колесницы разведчиков привезли пятерых исхудалых оборванцев, среди которых
Александр с трудом узнал Неарха и Архиаса. Царь обнял критянина,
изумленный, как он мог добраться сюда и остаться в живых, потеряв флот.
Неарх удивился, в свою очередь. Весь флот цел, из восьмидесяти судов
погибли только пять. Корабли стоят в устье реки, а он поспешил отыскать
место встречи, чтобы быстрее доставить припасы изголодавшимся морякам.
Радости Александра не было границ.
Неарх, вымытый и умащенный ароматными маслами, украшенный золотым
ожерельем и венком, шел во главе торжественной процессии. Самые красивые
девушки, нагие, обвитые цветами, плясали вокруг него и пели, славя его
победу над морем. Победа нешуточная! Восемь тысяч стадий вдоль дикого
пустынного побережья, обитаемого только ихтиофагами - рыбоедами,
питавшимися сушеной рыбой, моллюсками и печеными на солнце крабами.
Несколько лучше выглядели хелонофаги - черепахоеды, избегавшие сырой
снеди. Ценные пластины черепаховых щитов они бросали как попало. Неарх
велел набрать их сколько возможно. На всем огромном пути им не встретилось
ни города, ни храма, ни просто порядочного строения. Иногда попадались
хижины из огромных костей неведомых чудовищ. Мореходы увидели их живьем -
неописуемо громадных черных рыб, выбрасывавших вверх свистящие белые
фонтаны. Неарх вел точный дневник пройденных расстояний, описи береговых
примет и наблюдений над тенями луны.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:19 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
До Неарха по этому морю проплыл сатрап Дария Первого Скилак,
проделавший весь путь благополучно. Однако критянин не верил Скилаку,
потому что, побывав на Инде, тот описал его как реку, текущую на восток!
Сколько можно было бы избежать трудов и потерь, если бы Александр с самого
начала знал про Персидский залив и истинное течение Инда! Сам Аристотель
считал, будто истоки Нила и Инда находятся в одной стране, потому что и в
Либии и в Индии водятся слоны, которых нет нигде в других странах. Считая
Скилака лгуном, Неарх пустился в плавание с большими опасениями. На этот
раз все сообщения Скилака были правильны.
В середине плавания корабли достигли Астолы, острова нереид-русалок,
известного по финикийским легендам. Храбрые финикийцы не решились
приблизиться к заколдованному месту. На корабле Неарха с эллинским
экипажем, наоборот, все стремились высадиться на острове, повидать
прекрасных дев моря. Критянин приказал бросить якорь в отдалении и сам
отправился на лодке на свидание с русалками. К великому разочарованию
Неарха, Архиаса, Дейномаха и всех их спутников, остров был гол и
совершенно безлюден. Две полуразрушенные хижины из костей, обломки щитков
черепах - свидетельство временного пребывания на острове хелонофагов,
черепахоедов, - так развеялась еще одна сказка дальних морей.
Впоследствии Онесикрит клялся, что на самом деле остров был населен
нереидами, но боги отвели глаза людей от священной земли, приведя флот к
совсем иному месту. Спокойный, скептический Неарх лишь усмехался в дико
отросшую бороду, слушая красноречивые фантазии. Онесикрит чуть было не
сыграл роковой роли в судьбе флота. Когда они увидели острый выступ Арабии
[современный Оман], он стал настаивать на высадке у этого мыса. Неарх
приказал повернуть в противоположном направлении и войти в залив Гармосии
[Ормузский пролив].
От бухты Гармосии и устья Аманиса Неарх решил дальше вести флот до
устья Евфрата и в Вавилон, а по пути осмотреть противоположный берег - то
ли остров, то ли выступ Арабии, близко подходивший к берегам Кармании, как
раз у бухты. Александр хотел проплыть вокруг Арабии и сыскать путь в
Эфиопию. Он согласился с Неархом, что для этого нужен другой флот - из
крупных кораблей, способных нести большой запас воды и продовольствия, и
особенно дерева для починки. На пути из Индии одним из главных затруднений
явилось отсутствие хорошего дерева для исправления поломок. Слава богам,
погода у побережья в этом месяце, после захода Плеяд, была спокойной. Если
бы плавание совершилось в месяцы бурь, потери кораблей были бы много
больше...
И снова войско Александра разделилось на три части. Гефестион повел
армию, обозы и слонов вдоль берега на Пасаргады и Сузу, Александр налегке,
с конницей, поспешил туда же через Персеполис. Теперь все они, конечно,
уже в Сузе. Мой Неарх не проплывет мимо нас на пути в Вавилон. Мне бы
хотелось встретить его тут, и потому я не тороплюсь! - Так закончила свой
долгий рассказ Гесиона.
Чаяния фиванки не сбылись. Они приплыли в Вавилон задолго до Неарха и
полмесяца жили у Гесионы. Город был взбудоражен вестями о возвращении
Александра, его переполняли толпы пришельцев. Они прибывали отовсюду.
Впервые Таис увидела стройных либийцев с темно-медным оттенком кожи.
Афинянка со своим медным загаром казалась совсем светлой рядом с этими
жителями лидийских степей. Невиданное зрелище представляли этруски с
италийских берегов - могучие, коренастые люди среднего роста, с резкими
профилями египетского склада. Лисипп читал исторические книги Тимея и
Теопомпа и слышал рассказы путешественников, будто жены этрусков
пользуются удивительной даже для спартанцев свободой. Они баснословно
красивы и очень заботятся о своем теле, часто появляясь обнаженными. На
обедах они сидят наравне с мужьями и другими мужами, держатся неслыханно
свободно. Мужи часто делят их любовь между собою: таков обычай.
- Если таковы обычаи этрусков, то у них нет гетер, и я бы не имела
там успеха, - полушутя сказала Таис.
- Действительно, у них нет гетер! - удивленно согласился Лисипп и,
подумав, прибавил: - Там все жены - гетеры, или, вернее, они таковы, как
было у нас в древние времена. Гетеры были не нужны, ибо жены являлись
истинными подругами мужей.
- С тобой вряд ли согласятся соотечественники! - засмеялась афинянка.
- Сейчас меня больше интересуют слоны, чем этруски. Вчера пришел караван в
пятьдесят этих зверей, впрочем, странно называть слона зверем, он нечто
другое!
- В самом деле, другое! - согласился Лисипп.
- Тебя послушаются, ты ведь умеешь повелевать, учитель!
Ласковая интонация афинянки заставила ваятеля насторожиться.
- Чего ты хочешь от меня, неугомонная? - спросил он.
- Я не ездила никогда на слоне. Как это делают? Нельзя же сесть
верхом на такую громадину!
- На боевых слонах едут в домике-седле, то же и при обычной езде,
только тогда стенки делают ниже и с большими боковыми вырезами. Я смотрел
издалека. Я тоже не ездил на слоне.
Таис вскочила и обвила руками шею художника.
- Поедем! Возьмем Гесиону и Эрис. Пусть провезут нас один-два
парасанга.
Лисипп согласился. Они выбрали самого громадного слона с длинными
клыками и недружелюбными глазами, с желтой бахромой на лбу и вокруг навеса
над пестро раскрашенным домиком-седлом. Торжествуя, Таис уселась на
поперечную скамейку с Эрис, напротив Лисиппа. Гесиона осталась дома,
наотрез отказавшись от поездки. Вожатый поднял гиганта, слон бодро зашагал
по дороге. Толстая кожа его странно ерзала по ребрам, домик кренился,
качался и нырял. Таис и Эрис попали в ритм слоновой походки, а Лисипп едва
удерживался на скамье, отирая пот и кляня слишком долгую прогулку. Не
ведая неудобств езды на слоне и не имея к ней привычки, они назначили
слишком удаленную цель поездки. Великий ваятель хоть и выдержал ее стойко,
как подобало эллину, но с большой радостью слез со слона, кряхтя и
потягиваясь.
- Не завидую Роксане! - сказала Таис, прыгая на землю прямо из
домика.
Их ждала Гесиона.
- Небывалые новости! - закричала она с порога, будто истая афинянка.
- Гарпал бежал, захватив массу золота из сокровищницы царя!
Гарпал, доверенный казначей Александра в Экбатане, недавно прибыл в
Вавилон встречать повелителя.
- Куда бежал, зачем? - воскликнул Лисипп.
- В Элладу, к Кассандру, с отрядом из эллинов-наемников, оставленных
соратниками в Вавилоне.
- И что же Александр? - спросила Таис.
- Он, наверное, еще не знает. Вторая новость! Александр в Сузе
задумал жениться сам и переженить своих военачальников на азиатках. Сам
царь взял старшую дочь Дария, которую, как и ее мать, зовут Статирой;
Кратер породнился с Александром, женившись на сестре Роксаны; Гефестион на
Дрипетис, дочери Дария, сестре своей прежней жены; Селевк взял Апаму -
дочь убитого сатрапа Спитамена, Птолемей - Сириту, прозванную Атакамой,
персидскую принцессу из Дариевой родни. Неарху предназначена невестой дочь
Барсины Дамасской и Ментора, однако он до сих пор в море, не будет на
торжестве и, насколько я знаю своего критянина, он увернется от этого
брака. Восемьдесят военачальников и гетайров женятся на девушках знатных
родов, а десять тысяч македонских воинов вступают в законный брак со
своими наложницами: персианками, бактрианками и согдийками. Будет
празднество, достойное пира титанов, с тремя тысячами актеров, музыкантов
и танцовщиц.
- Александр думает связать прочнее Македонию, Элладу и Азию, -
задумчиво сказал Лисипп, - только надо ли так торопиться? Наспех
переженятся, а потом побросают этих жен! Царь очень спешит. В Вавилоне его
ждут тысячи и тысячи неразрешенных дел.
- Мне пора ехать домой, в Экбатану. Сын заждался меня, - вдруг
сказала Таис. - Если успею собраться, поеду послезавтра. Скоро здесь
наступит сильная жара.
- И ты не заедешь в Сузу? - спросила Гесиона.
- Нет, прямая дорога через Гармал и Священные Огни короче и удобнее.
Ты останешься ждать Неарха, я, конечно, зря спрашиваю, а как учитель?
- Я дождусь Александра здесь, хотя первое время ему будет не до меня
и не до искусства, - ответил Лисипп.
За несколько часов до отъезда верховой гонец нашел Таис через Гесиону
и начальника города. Он привез ей плотно запечатанное письмо от Птолемея,
который упрашивал ее не гневаться на вынужденный брак с персидской
девочкой, уверял, что Александр понудил их всех к спешной женитьбе, и они
сделали это только для царя. С обычной убедительностью Птолемей говорил о
своем браке как пустой, незначащей уступке Александру, обещал при свидании
объясниться и поведать какую-то тайну, важную для них обоих. Вскользь
Птолемей упоминал о драгоценных камнях невиданной прелести, собранных для
нее. Вскользь потому, что знал, как ответила бы афинянка на прямую попытку
подкупить ее.
Таис взяла булавку, приколола письмо к столешнице, острым кинжалом
изрезала на кусочки и бросила их на ветер.
Она простилась с Гесионой и Лисиппом нежно, но коротко, не ведая, что
видит их в последний раз. Ее маленький отряд прошел ворота Иштар и скрылся
из виду на северной дороге.
В Экбатане Таис прожила роковой третий год сто четырнадцатой
олимпиады. Таис хорошо помнила каждый месяц его до тяжелых дней
таргелиона, в которые, по странному стечению судьбы, умер Александр. И
страшная битва на Гидаспе, сломившая македонскую армию, также пришлась на
конец таргелиона, третьего года предыдущей олимпиады! Может быть, будь жив
старец Аристандр, он сумел бы предостеречь... нет, Александр давно уже не
слушал его.
Птолемей долгое время не появлялся в городе. Сначала Таис
наслаждалась своим подросшим Леонтиском, сильно привязавшимся к матери,
потом почувствовала себя одинокой без Лисиппа. Как-то она поднялась на
высокое кладбище и долго смотрела на ослепительно белую плиту на могиле
Клеофрада. Ветер колыхал над ней ажурную тень можжевельника, похожую на
письмена. Преклонив колени, в знойной тишине она вспомнила великолепную
надпись на могиле Анакреонта: "Анакреонта плита! Под нею лебедь теосский
спит и безумная страсть пламенных юношей спит..." У Таис начали
складываться строфы эпитафии, которую она решила высечь на этой немой
белой плите, уже начавшей зарастать плющом - любимым надгробным растением
эллинов: "Здесь погребен Клеофрад, ваятель афинский, спаявший женского
тела красу с обликом вечных богинь..."
После Нового года в разгар южной летней жары в Экбатану приехал
Гефестион и привез письмо Птолемея, огромное количество драгоценностей и
неожиданный дар Александра - золотую статуэтку женщины, похожей на Таис, в
наряде менады, спутницы Диониса, то есть с головы до бедер одетую плетями
плюща. Искусно отчеканенные листья пышным гнездом громоздились на голове и
плечах, отдельными веточками спускаясь ниже талии. Таис, восхищенная
мастерством скульптуры, поняла значение дара лишь после свидания с царем.
Гефестион навещал афинянку в ее доме, рассказывая о приключениях в
походе. Таис тревожно всматривалась в давно знакомый облик веселого
гиганта, находя в нем черты безмерной усталости и странного опустошения.
Иногда взгляд Гефестиона останавливался на чем-то невидимом, и, казалось,
жизнь покидала его незрячие глаза.
В честь самого близкого друга Александра и хилиарха в Экбатане осенью
устроили грандиозное празднество. По числу актеров оно почти сравнялось с
праздником бракосочетания в Сузе.
Недобрые предчувствия Таис оправдались. В начале празднеств Гефестион
заболел и слег в сильной лихорадке. Больному становилось все хуже. Едва
весть достигла Вавилона, Александр, взяв лучших лошадей, понесся в
Экбатану вместе с Птолемеем и самыми знаменитыми врачами. Но было поздно.
Один из столпов империи Александра, самый близкий друг царя,
жизнерадостный гигант, легко переносивший невероятные трудности походов и
боев, умер на седьмой день болезни в пианепсионе третьего года сто
четырнадцатой олимпиады.
Никогда еще не видели великого полководца в таком глубоком горе, даже
после того, как он убил Черного Клейта. Александр пил в одиночестве ночи
напролет, а днем совещался с архитектором из Афин Стасикратом,
прославившимся величественными постройками.
Стасикрат сложил для Гефестиона исполинский погребальный костер в
виде храма из кедра и сандалового дерева, с огромным количеством мирра и
нарда. Пламя, напомнившее Таис пожар Персеполиса, поглотило тело героя.
Александр после семидневного пьянства на поминках - в них участвовало
несколько тысяч человек - отправился в северные горы покорять касситов -
горцев, не боявшихся великого царя, от одного имени которого разбегались
иные войска.
С ним пошел Птолемей, последний из его близких друзей, не считая
Неарха, а теперь главный начальник империи. В расстройстве от смерти
друга, опухший от ночных пиршеств, в которых он вынужден был принимать
участие, Птолемей явился к Таис перед выступлением, долго говорил с ней.
Он поведал страшную тайну, которую он хранил десять лет, со времени
посещения Александром оракула Аммона в оазисе Ливийской пустыни. Тогда
Птолемей подкупил младшего служителя талантом золота, чтобы он подслушал
пророчество оракула. Александру предсказана смерть в молодом возрасте, он
проживет немногим более тридцати лет...
- Сейчас ему тридцать два года, и если... - Птолемей не решился
произнести страшного слова, - тогда огромное завоеванное царство
развалится, перестанет существовать, ибо один Александр может управлять
им, изнемогая от великого множества дел... Ты не слушаешь меня?
- Нет, слушаю. Только я сейчас догадалась, почему Александр был так
неистов, так спешил пробиться на край Мира, к берегам Восточного Океана.
Ведь он-то знал предсказание и носил в себе как отравленный нож на голом
теле!
- Наверное, ты права. Но это уже не имеет значения! Если предвидение
Аммона верно, тогда я первый выступлю за раздел империи и буду требовать
себе только Египет. Он далеко в стороне и лежит на Внутреннем море, это
мне и нужно. А ты поедешь со мной, чтобы стать царицей Египта?
- А если предсказание не исполнится?
- Тогда все пойдет, как оно идет теперь. Александр поплывет с
Неархом, а я останусь в Вавилоне его наместником и верховным стратегом
Азии. Но ты не ответила мне на очень важный вопрос!
- А Сирита?
- Клянусь молотом Гефеста, ты знаешь сама и спрашиваешь из лукавства.
Персиянка останется в Персии, я отдам ее замуж за одного из сатрапов
восточных границ... Но берегись испытывать мое терпение, я могу увезти
тебя, когда хочу и куда хочу, связанную и под сильной стражей!
Не отвечая, Таис встала и подошла к Птолемею.
- Слишком долго ты воевал в Скифии и в Индии и совсем забыл, какова
твоя венчанная жена. Милый военачальник, таких, как я, силой не берут. Мы
или умираем, убив себя, или убиваем того, кто позволил себе это насилие.
Впрочем, ты не эллин, а македонец, одичавший в походах, хватая беззащитных
жен, как всякую другую валяющуюся под ногами добычу.
Птолемей побагровел, протянул было к ней руку с хищно скрюченными
пальцами, опомнился, отдернул, будто обжегшись.
- Пусть так! Я и в самом деле привык к безграничному повиновению жен.
- Хорошо, что ты убрал руку, Птолемей. Схвати ты меня, и я не знаю,
может быть, высшего военачальника Александра унесли бы отсюда бездыханным
трупом.
- Твой черный демон в образе Эрис! Ее и тебя предали бы мучительной
казни!..
- Эрис стала уже демоном, а не благодетельной охранительницей?
Научись сдерживаться, когда твои желания не исполняются, иначе ты не
станешь настоящим царем, Птолемей! Насчет казни не слишком уверена, пока
жив Александр! Кроме того, есть и яд.
Птолемей впервые смутился. Пробормотав нечто вроде того, что он
прошел долгую войну, бесконечные убийства и насилия, привык к
беспрекословному и мгновенному повиновению, он повторил свой вопрос о
Египте.
Таис, смягчившись, протянула ему маленькую твердую руку.
- Если ты снова научишься понимать меня, тогда я согласна. Только
чтобы при мне не было ни второй, ни третьей царицы. Зачем тебе я,
непокладистая и непреданная?
- Мне достаточно твоей абсолютной честности. Нечего говорить про
красоту, ум, знания и умение обращаться с людьми, понимание искусства.
Лучшей царицы мне не найти для древней страны, где вкусы людей устоявшиеся
и безошибочные, где легко отличают настоящее от пустяка.
- А если дикая амазонка или беспечная нереида вдруг воскреснет во
мне?
- Об этом позаботишься ты сама. Ты согласна?
Таис после непродолжительного раздумья молча кивнула.
- Можно скрепить договор поцелуем?
Афинянка разрешила.
Несмотря на зимнее время, конница Александра ушла в горы и пробыла
там гораздо дольше, чем того требовало покорение касситов, разбежавшихся
по Парфии и Гиркании. Не собирался ли Александр вновь посетить Море Птиц?
Таис думала о другом. Усталый завоеватель, удрученный утратой лучшего
друга, измученный горой ненавистных дел по управлению империей, где его
привычка к молниеносным решениям не помогала, а скорее мешала ему, он
просто не хотел возвращаться в Вавилон. Из Эллады прибыли нехорошие вести.
Гарпал, беглый казначей, и Кассандр объявили Александра безумцем, объятым
манией величия. Однако слава великого полководца была слишком велика. В
Элладе считали величайшим его деянием возвращение всех статуй из Азии,
вывезенных прежними завоевателями. Ему поклонялись, как современному
Гераклу. Изменник Гарпал плохо кончил - его казнили.
Архитектор Стасикрат рассказывал в Элладе противоположное. Он
предложил Александру совершить неслыханное - изваять его статую высотой в
шестьсот локтей, обработав гору Атос в Халкидике. Александр лишь
рассмеялся и сказал, что исполинские пирамиды Египта ничего не говорят о
построивших их владыках. Сам по себе великий размер еще не означает
великой славы.
Еще большее впечатление произвело на Элладу прибытие македонских
ветеранов под начальством Кратера. Они были отпущены Александром с
почестями и огромными наградами. Фаланга и агрианская конница перестали
существовать. Все эллинские наемники, оставленные в построенных крепостях
и Александриях, тоже вернулись на родину.
Прах Гефестиона временно поместили в мавзолей из белоснежного
известняка на холме около Экбатаны, откуда открывался вид на восточную
равнину, поросшую серебристой травой. Таис полюбила ездить сюда вместе с
Эрис. Она вспомнила, как незадолго до своей болезни Гефестион рассказывал
ей об удивительном подвиге индийского мудреца гимнософиста Калинаса.
Калинас пришел к Александру и объявил о своем решении покинуть пределы
этой земли. Царь сначала не понял его и обещал ему сильный конвой. Старик
пояснил, что чувствует себя плохо и не желает больше жить, так как
находится далеко от родины и не сможет ее достигнуть. По просьбе индийца
воины сложили большой костер. Александр, думая о жертвоприношении, подарил
Калинасу коня в полной сбруе и пять золотых чаш. Мудрец отдал дары
строителям костра, а сам улегся наверху и велел поджигать со всех сторон.
Старик лежал совершенно неподвижно в дыму и пламени кострища. Александр,
потрясенный таким мужеством, велел трубить во все трубы, приказал, чтоб и
слоны отдали гимнософисту царский привет своим ревом. Со смертью Калинаса
воины долго не могли смириться. По их мнению, они утратили человека,
охранявшего армию в походе. Гефестион считал смерть индийца великим
подвигом, достойным подражания. Он хотел бы найти в себе такую же
стойкость и, без сомнения, говорил об этом Александру. Гигантский костер
был посмертным ответом царя на слова друга. Пустынный холм, где месяц
назад кипела работа, прибрали, вычистили. Вокруг мавзолея посадили кусты и
цветы. Таис хорошо мечталось здесь о надвигающихся переменах жизни.
Птолемей пока ничего не устроил сыну, клянясь найти лучших учителей
гимнастики и военных упражнений сразу после возвращения в Вавилон с
Александром, которого он не смог оставить сейчас одного.
В один из дней элафеболиона, месяца особенно лучезарной погоды, Таис,
приехав к могиле, увидела с холма приближавшийся большой отряд. Они
остановились примерно в пяти стадиях от мавзолея. Двое отделились от них и
медленно поехали к холму, высокие, в сверкающих шлемах, на вороном и сером
в яблоках конях. Сердце Таис взволнованно забилось. Она узнала Александра
и Птолемея. Царь в память своего Букефала впредь всегда выбирал вороных
лошадей. Шесть персидских юношей ее охраны, назначенной Птолемеем,
повскакали в тревоге и выбежали из тени одинокого вяза, где ожидали свою
подопечную. Таис успокоила их. Воины не стали садиться на коней, а
выстроились поодаль, почтительно склонив головы.
Царь с удивлением смотрел на афинянку и Эрис в одинаковых
светло-синих эксомидах, словно две статуэтки коринфской и египетской
бронзы, стоявших на белых ступенях временного мавзолея. Он спрыгнул с коня
на ходу и быстро подошел к Таис, протягивая ей обе руки.
- Я рад, что нахожу тебя здесь, почитающей память друга, - сказал
Александр. Он улыбался, но глаза его смотрели печально. - Мне бы хотелось
поговорить с тобой до возвращения в Вавилон.
- Когда захочешь, царь! Хоть сейчас!
- Нет, слишком много людей будет ждать меня, томясь желанием
отдохнуть с концом похода. Я назначу тебе свидание здесь и извещу тебя. Ты
разрешишь мне, Птолемей? Ведь твоя жена - мой друг!
- Она не спрашивает позволения, - рассмеялся Птолемей, - зачем же
просишь ты, всемогущий царь?
- Царь должен соблюдать обычаи еще строже, чем последний из его
подданных, - серьезно сказал Александр, - ибо как же иначе вселить в людей
уважение к закону и чувство меры?
Птолемей слегка покраснел под темным загаром. При своей репутации
мудрого государственного мужа он не любил даже мелких своих промахов.
Спустя четыре дня прискакал гонец и передал, что Александр ждет ее на
могиле Гефестиона. Таис завертелась перед зеркалом, надевая для верховой
езды эксомиду сиреневого цвета выше колен и серьги из Небесной страны, дар
желтолицего путешественника. Подумав немного, она надела ожерелье из
когтей черного грифа, память храма Эриду. Только категорическое требование
Таис заставило Эрис остаться "дома", то есть проводить афинянку не дальше
стен города. Двенадцатилетний Боанергос рассыпал по степи мерную дробь
иноходи с той же быстротой, как и в прежние времена.
Александр сидел на верхней ступеньке мавзолея без брони, без шлема и
оружия, только в бронзовых поножах, которые он не любил снимать, может
быть, потому, что они прикрывали рубцы страшных ран на его ногах.
Он принял поводья иноходца и спрыгнувшую с него Таис, ласково
подбросив ее в воздух. Умный конь отошел без команды и укрылся в тени
вяза. Александр испытующе оглядел афинянку, как после долгой разлуки,
притронулся к ожерелью из когтей, с любопытством коснулся звенящей резной
серьги. Таис объяснила назначение грифового когтя - знака Хранительницы
Путей - и рассказала, как она приобрела его.
Александр слушал, скользя взором по ее фигуре, четко освещенной
сквозь прозрачную эксомиду.
- Ты носишь поясок по-прежнему? - спросил он, увидев проблеск золота,
- и там все еще "кси"?
- Другой не будет, невозможно! - тихо ответила Таис. - Я хотела
поблагодарить тебя, царь! За дом в Новом городе, у ворот Лугальгиры.
- Я иногда спасаюсь там, - невесело усмехнулся царь, - но не могу
оставаться подолгу.
- Почему?
- Не позволяют дела, и потом... - Александр вдруг отбросил вялую
манеру разговора, ныне вошедшую в его обыкновение.
- Иногда мне хочется опять бросить себя в пламенный Эрос, - заговорил
он энергично, - снова ощутить себя юношей. В тебе я нашел божественную
исступленность, какая лежит и в моей душе, подобная подземному огню. Ты
расколола каменные своды и выпустила его наружу. Какой муж устоит перед
этой силой?
- Чтоб разбудить ее, нужна встречная сила, как саламандре - огонь! -
ответила Таис. - А ее нет, нет никого, кроме тебя.
- Да, когда я был тот встреченный тобой в Мемфисе, нет на середине
Евфрата. Он далек от меня теперь, - добавил Александр, потухая.
Таис смотрела на прекрасное лицо царя, находя незнакомые черты
усталой и презрительной жестокости, не свойственные прежнему облику
Александра - мечтателя и храбрейшего из храбрых воинов. Такие никогда не
бывают ни презрительными, ни жестокими. Его низкий лоб казался покатым
из-за сильно выступавших надбровий. Прямой крупный нос подчеркивали резкие
складки вокруг рта, полные губы которого уже слегка растянулись над
крепким круглым подбородком. Глубокие вертикальные борозды прорезали
некогда нежные округлости щек. Кожа оставалась по-прежнему гладкой,
напоминая о совсем еще молодом возрасте великого царя. В Спарте Александр
только два с половиной года назад достиг бы возраста взрослого мужа.
- Ты очень устал, мой царь? - спросила Таис, вложив в вопрос всю
нежность, на какую была способна, будто великий завоеватель и владыка стал
мальчиком, немногим больше ее Леонтиска.
Александр опустил голову, отвечая молчаливым согласием.
- Стремление к пределам Ойкумены еще горит в тебе? - тихо спросила
афинянка. - Может быть, ты избрал не тот путь?
- Иного нет! Нельзя пройти Азию на восток, или на юг, или на север,
чтобы не встретить вооруженных отрядов или целых армий. Они уничтожат тебя
или возьмут в рабство, если у тебя будет пятьсот спутников, или пять - все
равно. Только собрав грозную силу, можно пробить преграду из враждебных,
ничего не понимающих в моей цели иноязычных и иноверных людей. Видишь
сама, мне пришлось опрокинуть огромные царства, разбить бесчисленных
врагов. Но не прошло и двух лет, а в Индии Чандрагупта уже отобрал у меня
часть завоеванной земли, выгнал моих сатрапов! Нет, не смог я достичь
пределов Ойкумены по суше. Теперь попытаюсь морем.
- Может быть, странствуя в одиночестве, подобно желтолицему обитателю
Востока, тебе удалось бы пройти больше?
- Может быть. Но слишком много случайностей на пути, и каждая грозит
гибелью. И времени потребуется слишком много. Медлен путь пешком. Нет, я
был прав, идя дорогой силы. Неверны исчисленные величайшими учеными Эллады
размеры Ойкумены. Она гораздо больше, но это их ошибка, а не моя!
- И ты вновь пойдешь в безвестные дали?
- Я устал не от пути, а от забот огромного государства. Они
обрушились на меня, как река в половодье.
- Разве нельзя разделить заботы, возложив их на верных соратников? -
спросила Таис.
- Мне казалось сначала, что я окружен достойнейшими, что мы вместе
составляем острие копья, способного сокрушить все на свете. Впервые
спартанская стойкость распространилась на десятки тысяч моих воинов.
Заслуга моего отца Филиппа! Это он сумел собрать и воспитать войско такого
мужества и выносливости, чтобы оно качеством отдельных воинов приблизилось
бы к лакедемонскому. С этими отборными тридцатью пятью тысячами я отразил
и сломил силу, по численности во много раз большую, но худшую по качеству
людей. Все шло хорошо, пока едина была цель, грозен враг и нас не
обременял груз колоссальной военной добычи. Сплоченность изнашивается, как
физическая сила. Чистота сердца и бескорыстие, как железо ржавчиной,
разъедаются лестью окружающих, толпами продажных женщин и торговцев,
жрецов и философов, родственников и мнимых друзей.
Тех людей тверже орлиного когтя, которые не износились за десять лет
войны и владычества в покоренных странах, осталось мало - горсточка на всю
великую империю. И я теряю их одного за другим, как потерял несравненного
героя Гефестиона. С другими я стал враждовать, иногда справедливо - они не
понимали меня, иногда несправедливо - я не понял их. Но самое страшное:
чем дальше, тем сильнее расходились наши цели! Я не смог больше думать о
гомонойе, равенстве среди народов, когда ее не нашлось среди ближайших
друзей и соратников. Главный яд в сердцах всех людей: идиотская спесь
рода, племени и веры. С этим я бессилен справиться. Таков конец азиатских
завоеваний: я, владыка полумира, опускаю руки, чувствуя себя
путешественником у начала дорог. Ты права, я был бы счастливее, бредя
одиноким свободным странником в нищенской одежде, положась на милость
богов и любого вооруженного встречного!
Таис привлекла к себе львиную голову македонца, гладила ее матерински
нежно, слыша взволнованное дыхание, отдававшееся скрипом в пробитой
стрелой груди. По мощным рукам, некогда божественно спокойным, пробегала
нервная дрожь.
- Хочешь стать моей царицей? - распрямившись, с всегдашней
внезапностью спросил Александр.
Таис вздрогнула.
- Одной из жен царя царей? Нет!
- Ты хочешь быть первой среди всех или единственной - усмехнулся
неласково македонец.
- Ты всегда не понимаешь меня, царь мой, - спокойно ответила Таис, -
и не поймешь, пока мы не будем вместе совсем. Мне самой не нужна ни
исключительность, ни изгнание соперниц. Нужно, чтобы я получила право
охранять тебя - иногда вопреки твоему минутному желанию или против воли
друзей и соратников. Иначе ты не сможешь опереться на меня в трудный час
измены или болезни.
- Так ты хочешь?..
- Я ничего не хочу, я лишь поясняю. Поздно! Речи эти надо было вести
много раньше.
- Я еще молод, и ничего для меня не поздно!
- Мне ли говорить тебе, повелителю людей, что истинную царицу нельзя
назначить или ограничить ночным ложем. Тут необходимы усилия обоих, но
так, чтобы это видели и чувствовали все окружающие. Чтоб стать царицей,
требуется много лет, а у тебя, как я вижу, нет в распоряжении и года.
- Да, я уплыву с Неархом искать пути в Эфиопию. Девяносто кораблей
готовы и готовятся на верфях Вавилона и Александрии Евфратской.
- И ты возьмешь меня туда, в океан, с собой? Не царицей, только
спутницей?
Помолчав, Александр угрюмо ответил:
- Нет. Неверна судьба боевых дорог, страшны лишения на бурных берегах
безводных пустынь. И драгоценна ты! Жди меня в Вавилоне!
- Женой Птолемея?
- Я назначу Птолемея хилиархом вместо Гефестиона. Он будет править
империей во время моего отсутствия.
Таис встала, ласково и печально глядя на царя. Встал и Александр.
Неловкое молчание нарушил топот скачущей во весь опор лошади. Всадник из
персидской знати - гетайров нового набора - поднял над головой сверток
письма. Александр сделал разрешающий жест, и, спешившись, гонец подбежал,
держа послание у низко склоненного лица.
- Прости, я прочитаю, - царь развернул пергамент, Таис увидела
несколько строчек, исписанных крупным почерком.
Александр повернулся к Таис с кривой улыбкой.
- Мне надо спешить в Вавилон. Явился Неарх из разведки Арабии, теперь
можно плыть. Селевк приближается с большим караваном слонов, а Певкетос
ведет молодых воинов из Арианы.
Таис свистнула через зубы, как афинский мальчишка. Боанергос поднял
голову, насторожил уши и на повторный зов подбежал к хозяйке. Махнул рукой
и Александр, подзывая скифа-коновода.
- Объясни на прощанье, мой царь, - афинянка взяла под уздцы иноходца,
- значение твоего дара, привезенного Гефестионом?
- Это моя греза в Нисе, когда я увидел плющ и быков критской породы.
Ты знаешь, войско Диониса в его походе состояло из одних менад, а в
индийском - наполовину. И ты приснилась мир менадой, нагой и могуче
притягательной, увитой плющом. Сверкающий жезл Диониса указал мне на
тебя... И я велел ваятелю из Сузы отчеканить по моему сну и памяти твое
изображение менадой.
- За это я благодарю тебя всем сердцем, как и за дом у Лугальгиры.
Таис смело обвила руками шею царя и на миг замерла в его объятиях.
Побледнев, она вырвалась и вскочила на иноходца. Александр сделал шаг к
ней, протягивая руку, и словно споткнулся о ее твердый взгляд.
- Судьба и я трижды предоставляли тебе возможность. Первый раз - в
Мемфисе, второй - на Евфрате, третий - в Персеполисе. Четвертого не дает
судьба, и я тоже. Гелиайне, великий царь, "тон зона" (навеки), как говорил
Платон!..
Таис тронула иноходца, опустив голову. Крупные слезы покатились
из-под намокших длинных ресниц, падали на черную гриву коня. Александр
поехал рядом, голова в голову. На одну стадию позади пылили всадники
царской охраны. Александр нагнул непокрытую голову, широкие плечи его
обвисли, перевитая жилами рука вяло опустилась. Таис никогда не видела
божественного победителя таким - обличье человека, истощившего свои силы и
ни на что больше не надеющегося. Клеофрад на последнем кеосском пиру
выглядел крепче и бодрее. А если Александр снова вернется к делам огромной
империи в Вавилоне, что будет тогда?
- Во имя Афродиты и всего, что влечет нас друг к другу, Александр,
мой царь, уезжай из Вавилона немедленно. Не задерживайся лишнего дня!
Поклянись мне в этом, - она взяла его руку и сильно сжала.
Александр заглянул в огромные серые глаза и ответил нежно и искренне:
- Клянусь Стиксом, моя Айфра (сияющая)!
Таис ударила пятками Боанергоса, и он далеко обогнал медленно
ехавшего царя и его охрану. Афинянка вихрем пронеслась через ворота
Экбатаны, проскакала по улицам и, бросив поводья слуге, побежала через сад
в павильон Эрис, где заперлась до вечера.
А через два месяца, в последние дни таргелиона, горным обвалом
разнеслась весть о внезапной смерти Александра.
Не прошло и декады, когда нарочный доставил Таис сразу два письма -
от Птолемея и Гесионы. Фиванка писала подробно о последних двух днях жизни
царя. Усталый донельзя, он собрал военачальников, чтобы распределить
корабли, и вместе с Неархом отдавал распоряжения, вникая во все мелочи
подготовки огромного флота. Мучась от бессонницы, он плавал ночью в
Евфрате. С приступом лихорадки царь покинул дворец Навуходоносора, где жил
постоянно, и перебрался в Новый Город, в свой дом с затененным бассейном.
Он не хотел никого видеть, кроме Неарха, купался, изнемогая от жара, но
лихорадка все усиливалась. И по-прежнему не было сна. Александр велел
сделать жертвоприношение двенадцати олимпийцам и Асклепию. Говоря с
Неархом, он настаивал на отплытии через два дня. Критянин впервые видел
своего божественного друга в таком неестественном беспокойстве, он без
конца говорил об океане и отдавал распоряжения, повторяясь и временами
путаясь. Наутро, когда жар спал, Александр приказал нести себя в Старый
Город, во дворец, чтобы сделать жертвоприношение. Он был уже настолько
слаб, что почти не мог говорить.
Великий вождь до последней минуты боролся со смертью. За несколько
часов до кончины он захотел проститься с друзьями и войском. Сдерживая
рыдания, молодые гетайры и воины из царской охраны молча проходили мимо
ложа. Александр нашел силы приветствовать каждого поднятием правой руки,
время от времени приподнимая и голову. Он был в сознании до последней
минуты.
Военачальники, теперь прозванные диадохами, наследниками Александра,
собрались на чрезвычайном совете. Прежде всего они бережно омыли тело
героя, испещренное рубцами тяжелых ран, и залили его смесью ароматных
смол, крепкого вина и меда. А чеканщики и кузнецы уже ковали золотой
саркофаг.
Слезы не дали Таис читать дальше, сдерживаемое горе вырвалось наружу.
Упав ничком, афинянка безутешно рыдала, по старому обычаю разодрав одежду
и распустив волосы.
Александр, величайший герой Македонии, Эллады и Ионии, ушел во мрак
Аида в возрасте всего тридцати двух лет и восьми месяцев! Сердце щемило
сознание, что накануне смерти, измученный и одинокий, он, может быть,
вспоминая о ней, плавал в Евфрате и удалился в дом на той стороне реки, у
ворот Лугальгиры, в тот дом. С новым приступом плача Таис подумала о
великом одиночестве царя. Все окружавшие его люди без конца требовали от
него мудрых распоряжений, золота, защиты, любви, не догадываясь о
безмерной его усталости и не следя за ним чуткими, понимающими глазами и
сердцем. Может быть, он бессознательно искал опоры в призраках прошлого?
Если так, то, будь она с ним хотя бы эти несколько часов, она сумела бы
усмотреть грозные признаки надвигающейся беды. Сумела бы. Александр хотел
ведь выполнить данную Таис клятву - вырваться из Вавилона с флотом Неарха!
Афинянка зарыдала так, что Эрис, испуганная впервые за их совместную
жизнь, помчалась за врачом. Таис отказалась впустить врача, но подчинилась
подруге и выпила какого-то густого и горького коричневого питья,
бросившего ее в черный и долгий сон.
Только через четыре дня Таис нашла в себе силы выйти из темной
комнаты, заняться обычными материнскими и домашними делами. И еще через
несколько дней она собралась с духом прочитать и письмо Птолемея.
Он писал, что все свершилось по его предвидению. На совете диадохов
он первый предложил раздел империи и выговорил себе Египет. Заместителем
Александра и верховным стратегом Азии назначен Пердикка. Ему вменено в
обязанность охранять Роксану, беременную от царя на седьмом месяце.
Антипатр стал начальником войска в Элладе и Македонии, верховным стратегом
стран к западу от Ионии. Начальнику гетайров Селевку достались Вавилония и
Индия, Антигону Одноглазому - Малая Азия, за исключением Ионии и Фракии,
отошедших Лисимаху. Неарх не захотел ничего, кроме флота, получил его и
готовился уплыть в Арабию. Теперь уж без Александра. Птолемей напомнил
Таис обещание ехать с ним в Египет. Ему придется подождать родов Роксаны.
Если будет сын - все останется по-прежнему, если дочь - совет диадохов
будет избирать царя.
Так приключилась новая удивительная перемена в жизни Таис. У Роксаны
родился сын, Александр Четвертый, и Птолемей срочно вызвал афинянку в
Вавилон. С отборными преданными ему войсками он захватил саркофаг с телом
Александра и поспешил в Египет.
С тех пор Таис здесь, в Мемфисе, царицей сказочной для всякого эллина
древней Земли Нила.
И вот он, Нил, плещущий едва слышно о ступени храма Нейт.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:21 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
16. МЕМФИССКАЯ ЦАРИЦА
"Ты будешь править Мемфисом, а я останусь в Александрии", сказал
Птолемей в споре с Таис. Впервые они были на грани разрыва. Она упрекала
его в нарушении клятвы - не брать другой жены после брошенной им в
Вавилоне Сириты, если Таис согласится поехать с ним в Египет. Теперь он,
признанный царь Египта, полюбил Беренику, женился на ней тайно, и в
Александрии тоже будет царица... А прежде была еще Эвридика, родившая ему
сына Птолемея, которую он взял силой еще в Ионии и привез в Персию.
Впервые Птолемей не уступил требованиям Таис. За десять лет
победоносных походов с армией Александра, когда сокрушались города и
тысячи тысяч гибли и подвергались насилию, он привык, не задумываясь,
менять сотни женщин. "Одной больше - одной меньше, стоит ли об этом
говорить?" - искренне думал Птолемей. Другое заботило его - недавно он
понял всю тщету усилий преобразовать Египет, внедрив сюда дух Эллады и
гений Александра.
- Эту глыбу древних верований, обычаев и уклада жизни, подобную скале
из черного гранита Элефантины, - объяснял он Таис, как всегда, умно и
убедительно, - невозможно изменить иначе как расколов се на части. Но
поступать так немудро. Разрушая, невозможно сразу заменить прежнее новым,
ибо страна останется без закона и обычая, обратясь в сборище одичалых
негодяев. Я начну с Александрии и превращу ее в город, открытый всему
миру, открытый для всех вероучений и верований, для философов любых школ и
прежде всего для торговли между Азией и Внутренним морем. Александрия, где
я храню в золотом саркофаге тело великого Александра, моего друга детства
и сводного брата, станет самым прекрасным из всех городов в Ойкумене. Маяк
на Фаросе будет более знаменит, чем башня Этеменанки, а для философов я
построю Мусей. В Библиотеке [созданное Птолемеем в Александрии хранилище
древнегреческих рукописей - знаменитая Библиотека - было крупнейшим в
древнем мире] мной уже собрано рукописей и книг больше, чем в любом из
городов Эллады. Я дал приказ, чтобы начальники всех судов, приходящих в
гавань Александрии, сообщали мне о новых произведениях искусства,
открытиях ученых и знаменитых книгах. У меня достаточно золота, чтобы
купить многое. Если бы не война!..
Птолемей нахмурился, и Таис сочувственно погладила его по плечу, зная
о непрекращавшейся войне среди диадохов - наследников Александра.
Верховный стратег Азии, старый сподвижник Александра Пердикка, назначенный
советом диадохов управителем царства, пока подрастает сын Роксаны, пошел
на него, чтобы взять себе и Египет. Собственные полководцы убили его, едва
он достиг Дельты, а войско перешло к Птолемею.
- Я буду воевать за Египет, за Кипр, может быть, за Элладу, но для
свершения всех замыслов мне надо жить в Александрии. Сюда я призываю всех,
в ком сильна предприимчивость, кто умеет смотреть вперед, умеет работать,
кто талантлив и умен. Я пригласил из Вавилона, Сирии, Иудеи евреев жить
свободно и торговать в Александрии. На этот способный и строгий народ я
возлагаю надежду в умножении богатств и процветании города, так же как и
на твоих соотечественников, быстрых в принятии решений и в исполнении их.
Правда, иногда афиняне смелы не по силам, но они всегда рискуют и спокойны
в опасности. Я умею воевать и строить. В глубине Египта воевать незачем и
нечего строить. Все построено тысячелетия назад, частью уже заброшено и
занесено песком. Тебя любит Мемфис, и ты понимаешь египтян, разные
верования и тайные учения, посвящена в сокровенные обряды. Будь царицей в
Мемфисе, где мы оба венчаны на царство, помогай мне здесь, и я клянусь
нерушимой клятвой Стиксовых вод, что не назову царицей никакую другую,
пока ты со мной!
- Пока я с тобой, - медленно повторила Таис, соглашаясь с доводами
своего мудрого мужа.
И она осталась в Мемфисе одна, если не считать малолетней Иренион,
или Ираны, как ее называла Таис на дорическом диалекте. Имя дочери
напоминало ей Персию, а сама девочка становилась все больше похожей на
Птолемея. Леонтиск находился в Александрии при отце. В мальчике проявилась
та же глубокая любовь к морю, какая пронизывала все существо Таис, по
насмешке судьбы живущей вдали от его ласковых волн и сверкающей синевы.
Мемфисцы почитали царицу скорее за се добрые глаза и поразительную
красоту, чем за действительную власть, фактически сосредоточенную в руках
наместника Птолемея. Таис и не старалась быть грозной повелительницей,
взяв на себя дворцовые праздники, приемы послов и храмовые церемонии. Все
это очень тяготило живую и веселую афинянку. Египетские обычаи требовали
от царицы недвижно восседать часами в тяжелых украшениях на неудобном
троне. Таис старалась сделать свои приемы и участие в празднествах как
можно короче. Верховые прогулки пришлось ограничить вечерними сумерками
или рассветом. Египтяне не могли представить свою царицу носящейся верхом
вместо торжественной и медленной поездки в золоченой колеснице. Салмаах
нашла здесь свой конец, и для Эрис пришлось приобрести похожую серую
либийскую кобылу. Боанергос приближался к двадцатилетнему возрасту и, хотя
перестал резвиться, был по-прежнему легок и быстр, ревниво не позволяя
обгонять себя ни одной лошади. Красавец иноходец, по слухам, купленный у
царицы амазонок, всегда привлекал особое внимание мемфисцев, что также не
помогало хранить в тайне верховые прогулки. По вечерам Таис любила сидеть
на обращенных к Нилу ступенях храма Нейт, созерцая мутную могучую реку,
катящую воды в родное Внутреннее море, и дожидаясь, пока замерцают в реке
отражения звезд. Эти вечерние сидения стали ее лучшим отдыхом. Из
обязательных знаков власти она оставляла на себе лишь золотую диадему в
виде змеи, священный уреос, спускавшийся на лоб. На ступеньку ниже
восседала Эрис, косясь на двух застенчивых знатных египетских девушек с
опахалом и зеркалом, обязанных неотступно сопровождать царицу. По реке
иногда тянул прохладный ветер, и египтянки, совсем нагие, если не считать
поясков из разноцветных бус и таких же ожерелий, начинали ежиться и
дрожать. Эрис молча делала им знак, указывая в сторону, где лежало большое
покрывало из тончайшей шерсти. Девушки, благодарно улыбаясь, закутывались
в него вдвоем и сидели в стороне, оставив свою царицу в покое.
Храм Нейт, где она приняла орфическое посвящение и начала познавать
мудрость Азии, давно уже стал для Таис родным. Жрецы храма хорошо помнили
и делосского философа, и ее прежние посещения храма и не удивились, когда
девять лет спустя она снова посетила храм во всем величии прекрасной
царицы Египта. С тех пор Таис иногда уединялась в прежней комнате, в толще
стен пилона, и подружилась с главным жрецом богини. Дружба молодой царицы
и старого священнослужителя началась с попытки афинянки узнать о судьбе
Гесионы и Неарха. Выполняя завет покойного царя и друга, данный ему
накануне смерти, Неарх получил весь флот и поплыл вокруг Арабии, чтобы
сквозь Эритрейское море продолжить путь в Египет и Нубию.
По истечении двух лет, ничего не ведая о судьбе Неарха, Таис решила,
что, как бы огромна ни оказалась Арабия, моряки уже должны были достичь
цели и дать о себе знать. Она слыхала о плаваниях египтян в Пунт по
Эритрейскому морю во времена, когда не существовало Эллады, и принялась
искать знающих людей. Поиски вышли короткими. Главный жрец храма Нейт имел
доступ к архивам тайных дел, где хранились записи и карты плаваний в Пунт,
на тот далекий восточный берег Либии, откуда еще две тысячи лет назад
египтяне везли золото, слоновую кость, благовония, черных рабов и редких
зверей.
Запомнилось Таис посещение архива, где-то в подземельях древнего
храма, около малой пирамиды. Четыре служителя или жреца с исхудалыми
лицами аскетов-фанатиков, одетые с ног до головы в зеленые мантии
Ведателей Разных Стран, сопровождали царицу и жреца Нейт, который служил
переводчиком с древнего священного языка. На другом зеленые фанатики не
говорили или не желали изъясняться.
Перед Таис расстелили обветшалые листы коричневого пергамента с
непонятными линиями, иероглифами и значками в виде летящих птиц.
- Ты говорила, что незадолго до смерти великого Александра Неарх
прибыл в Вавилон с новыми открытиями? - спросил жрец Нейт.
- Его помощник Архиас подтвердил, что море от устья Евфрата - только
залив между Индией и Арабией, - сказала Таис, - а Гиерон утверждал, будто
южный берег Арабии бесконечно далеко протягивается на юго-запад.
Жрец Нейт перевел хранителям архива, и они как по команде засверкали
глазами. Один глухо сказал непонятные слова, стукнул костяным пальцем в
самый большой из развернутых на каменной плите листов.
- Мы не знаем о заливе, - перевел спутник Таис, - но вот он, берег
Арабии, идущий на запад и юго-запад. Вот здесь он кончается углом,
отворачивая на северо-запад в узких воротах моря, называемого вами
Эритрейским. Это море пройдено нашими мореходами взад и вперед; его длина
измерена в пятьсот схенов, или парасангов, от Ворот до канала Нехо два
месяца плавания при милости богов.
- Значит, Неарх давно должен был приплыть в Египет? - спросила Таис.
- Не могли же погибнуть все девяносто кораблей его флота.
- Царица, твое величество рассудило верно.
- Что же могло случиться?
Жрец Нейт перевел ее вопрос. Хранители архива бормотали непонятные,
как заклинания, слова, тыкали темными, иссохшими пальцами в разные места
пыльной карты и наконец пришли к соглашению.
- Ведатели стран говорят, флотоводец не попал в Эритрейское море! -
авторитетно сказал жрец Нейт.
- Этого не могло быть с Неархом, искуснейшим из моряков! У него
лучшие кормчие Финикии, Египта и Кипра.
- В тех местах это могло произойти. Пусть смотрит твое величество
сюда. Это южный край Арабии, протянувшийся в направлении Индии к востоку и
северу на несколько сот схен. С юга ему противостоит громадный выступ
Нубии, или, по-вашему, Либии, мыс Благоуханий [полуостров Сомали],
подобный рогу, вдавшемуся в Великий Океан. Мыс с трудом и большими
опасностями огибали наши мореплаватели на пути в Пунт. Он доходит до
половины протяжения края Арабии... Теперь смотри сюда, царица! Флот Неарха
плыл вдоль берега на юго-запад. Там часто бывают страшные бури. Из пустынь
Арабии они несут песок и пыль, застилающие море на много схенов. Такая
буря могла настигнуть Неарха, когда его флот находился против самого конца
мыса Благоуханий. У округлого залива берег Арабии отклоняется прямо на юг
выступом мыса Жемчугов. Как раз напротив Рог Нубии приближается на
восемьдесят схенов. Вообрази теперь, что сильная песчаная буря понесла
флот на юг. Корабли незаметно пересекли промежуток между Арабией и Нубией.
Дальше, с восточной стороны Рога, берег идет на юг, все больше отклоняясь
к западу. Что будет делать флотоводец, шедший вдоль Арабии на юг и запад?
- Продолжать плыть вдоль берега Либии, думая, что идет у Арабии! -
без колебания ответила Таис.
- Разумеется! И видишь, берег южнее мыса Благоуханий идет на
юго-запад до самого Пунта еще на пятьсот схен. Дальше он повернет на
юго-восток, и тут-то флотоводец обнаружит свою ошибку.
- И что тогда?
- Это я не могу сказать тебе, я не знаю Неарха. Может повернуть
назад. Если стоек и смел, то пойдет вперед и кругом, как сделали финикийцы
по приказу великого Нехо.
- Критянин очень упрям и стоек, - печально сказала Таис, - кроме
того, Александр сам мечтал послать корабли вокруг Либии, не зная о Нехо.
- Тогда жди флот через три года, как финикийцев, - ответил жрец, -
два года уже прошло...
Но прошло еще пять лет и стало очевидно, что флот Неарха безвестно
исчез в просторах беспредельного моря. Вместе с ним навсегда ушла из жизни
Таис и "Рожденная змеей". Осталась одна Эрис. Неизбежные утраты следовали
одна за другой. Очень давно не было вестей от Лисиппа. С тех пор как он
известил афинянку, что продал Анадиомену Селевку, а тот обменял ее
индийцам на слонов. Сколько дали слонов, Лисипп не знал, а двадцать пять
талантов, прибавленные к двенадцати талантам стоимости серебра, то есть
около двухсот двадцати тысяч драхм, были огромной суммой. Она написала
учителю, чтобы он взял их для школы ваятелей в Карий, основать которую
мечтал давно, но не получила ответа. Что-то случилось с великим ваятелем.
Или беспрерывная война в Ионии и Месопотамии из-за наследства Александра
помешала дойти письму?
Смутное чувство Таис, что ее учителя нет в живых, было верным. После
отъезда в Элладу, где он встретился с Кассандром, будто бы заказавшим ему
статую, Лисипп почувствовал себя плохо и вскоре умер. Его наследник,
старший сын Евтикрат, вскрыл заветный ящик великого ваятеля. Лисипп
издавна придерживался правила: после продажи каждой статуи класть один
кусочек золота в этот ящик. Евтикрат насчитал полторы тысячи кусочков, и
только тогда стал очевиден гигантский труд ваятеля. Таис изумилась бы еще
больше, узнав, что из всех полутора тысяч статуй Лисиппа не дошла до
наследников искусства Эллады ни одна! Лишь несколько остались известны
грядущим поколениям благодаря римским мраморным копиям с бронзовых
оригиналов Лисиппа. Знай это, афинянка поняла бы, сколь малы надежды на
сохранение ее серебряной статуи, если даже бронза была переплавлена на
военные орудия будущими невежественными завоевателями Эллады, Малой Азии и
Египта.
Много людей погрузилось в Амслет - Избавляющий от Забот - поток в
царстве Эгесигея-Аида. Как много перемен, впечатлений, необычайных
переживаний произошло за десять лет. Они пронеслись вихрем с того часа,
как Таис покинула Афины для Египта и снова вернулась сюда царицей. И как
мало перемен теперь! Время течет медлительно, как Нил зимой. Или это так у
всех, кто царствует не правя? У цариц, чьи мужья - подлинные владыки? Так
чувствовала себя Роксана при Александре, а теперь, наверное, еще хуже?
Маленького Александра, родившегося спустя два месяца после смерти великого
полководца, охраняют, как талисман и право на владычество, сначала
Антипатр, верховный стратег Эллады и Македонии, а теперь, после его
смерти, Антигон Одноглазый.
Умер и Аристотель, всего на один год пережив своего великого ученика.
Ликей в Афинах теперь ведет знаток растений Теофраст. По-прежнему там
прогуливаются среди великолепных сосен и каштанов серьезные ученики,
допущенные к изучению скрытых знаний, а вечером сюда сходятся афиняне
послушать философские проповеди. Лисипп говорил ей в Экбатане о зарождении
нового учения стоиков, утверждавших, что все люди - равноправные граждане
мира, и основавших первую истинную систему оценки поведения человека не на
вере в божественное слово, а на общественной необходимости человеческой
жизни...
Жрец прервал ее думы, спросив:
- Твое величество более ничего не желает узнать?
Таис очнулась. Они подходили к храму Нейт, где обеспокоенная Эрис
плавными шагами мерила поперек широкую лестницу.
- Скажи мне, отец, почему открыли мне тайные чертежи морей и земель,
но не сделали этого для Александра или того же Неарха?
- Нас никто не спрашивал, а знание дается лишь тем, кто ищет. Ты одна
из нас, ты безвредна и не могущественна, потому что не стремишься к
власти. Еще не бывало, чтобы великий гений, полководец, владыка, какому бы
народу он ни принадлежал; принес бы счастье людям! Чем более он велик, тем
больше беды. Люди обычные повинуются тысячелетним законам, выросшим из
здорового опыта поколений. Они связаны необходимостью жизни, верой и
службой богам и власти. Великий человек ставит себя превыше всего
общечеловеческого, разрушая устои бытия, и совершает вечную ошибку,
сводящую на нет его деяния и низвергающую в бездну Тьмы. Богоравные люди
только тогда приносят счастье, когда они не имеют власти: философы, врачи,
поэты или художники.
- По-твоему, Александр принес только страданиями несчастья?
- Еще не взвешены его деяния на весах времени, еще боги-судьи не
считали белую и черную стороны его жизни. И я мал разумом, чтобы охватить
всю огромность его свершений. Ему были даны сначала красота и телесная
сила, храброе сердце и ясный всеохватывающий ум, затем знание. Потом он
получил силу военную: твердые сердца и закаленные тела македонских и
эллинских воинов. Он хотел умножить знание, вместо того умножил богатство,
взяв разом то, что копилось веками в большом народе, в огромной стране. По
молодости своей он роздал сокровища необдуманно, сам не будучи ни жадным,
ни расточительным. Но роздал в руки столь же недостойные, как и раньше.
Только прежние держали их в своей стране, а новые, получив легко,
разбросали на пустяки и по чужим странам, обогатив жадных и расчетливых
купцов, продав за гроши древние художества и десятки тысяч порабощенных
жителей. И сила Александра раздробилась, теряя всякую цель. Естественное
сопротивление народов, отражающих вторжение в их родные земли, родило
свирепость, жестокое и кровавое насилие, неугодные богам избиения
беззащитных. Вместо познания земли, умиротворения, общности в тех обычаях,
верованиях и целях, в каких похожи все люди мира, возникли бесчисленные
круги будущей борьбы, интриг и несчастий. Вот и сейчас, несколько лет
спустя после раздела империи, продолжает литься кровь, и война не потухает
в Элладе, Ионии, Месопотамии и на островах Зеленого моря.
- Почему же получилось так, а не иначе, отец? - спросила Таис.
- Иначе не может быть, если тот, кому даны Сила, Золото, Воля менять
судьбы государств и людей, не понимает, что у каждой из этих частей
могущества есть его обратная сторона, которую судьба неминуемо повернет к
человеку, если не принять мер предосторожности. У Золота - унижение,
зависть, борьба за богатство во имя богатства; у Силы - жестокость,
насилие, убийство; у Воли - упорство в применении Силы и Золота, слепота.
- Какая же защита от этих злых сил?
- Любовь, дочь моя. Если все три могучих рычага применяются с любовью
и во имя любви к людям.
- А у Любви нет оборотной стороны?
- Увы, есть, однако на другом, более личном уровне. Отношения людей
между собою могут породить желание унизить другого, мучить и топить в
грязи. У светлых сердец этого не бывает, но человеку толпы, битому,
униженному если не в себе, то в своих предках или близких, - свойственно.
- Ты не ответил, как уберечься от этого, отец.
- Всегда держись середины, оглядываясь на края.
- О, я знаю. Мой учитель говорил мне то же. Видимо, мудрость повсюду
приходит к одному.
- А ты читала надпись на фронтоне нашего храма, вот эту?
- Я не могу читать священный язык и древние письма Египта!
- "Меден аган" - "Ничего излишнего"; "Мера - самое благородное";
"Убрис (наглое высокомерие) - самое худшее"; "Познай глубину своего
сердца!"
- Такие же изречения написаны на храме Аполлона в Дельфах.
- Вот подтверждение слов, тобой сказанных!
- То есть лик высшей мудрости везде и всегда обращается к самому
человеку, минуя богов?
- Это так, но остерегись говорить подобные истины верующим всех видов
и детски наивным и яростным фанатикам! Истина и добро светят, как факелы,
освещая дорогу блуждающим впотьмах. Но ведь можно с факелом войти в склад
горючего масла, которое вспыхивает от малейшей искры!
Таис пристально взглянула на старого жреца и вдруг спросила:
- Скажи, тебя не удивляет египетская царица, не могущая читать
по-египетски?
- Нет. Или ты думаешь, много цариц владело священным языком? Тогда ты
ошиблась! И ты превзошла многих не только красотою, но и знанием разных
верований. Вера - душа народа, из нее исходят обычаи, законы и поведение
людей! А ты поешь на церемонии Зеркала Исиды, как прирожденная египтянка,
пляшешь священный Танец Покрывала, как финикиянка, скачешь на лошадях,
будто либийка, и плаваешь, как нереида Зеленого моря. Это привораживает к
тебе всех, кто населяет Черную Землю.
- Откуда ты знаешь?
Старик только усмехнулся.
- Скажи, отец мой, если я захочу узнать больше о далеких странах
Либии, Нубии, ты поможешь мне в этом?
- Помогу, - согласился без колебания старый жрец.
И Таис стала собирать все географические сведения, описания редких
зверей, камней и растений, какие накопились в Египте за четыре
тысячелетия. Больше всего открытий совершили тридцать и двадцать веков
назад наместники фараонов в Верхнем Египте, избравшие своей резиденцией
нынешнюю Сиенну, или Элефантину. Эти гордые и храбрые люди именовали себя
"главными каравановожатыми Юга" и "заведующими всем, что есть и чего нет".
Титулование это особенно понравилось молодой царице. "Заведующие"
проложили по суше пути в глубь таинственного материка, о котором эллины не
имели ясного представления даже после Геродота, хотя еще морские владыки
Крита, несомненно, знали больше.
Так возникла дружба жреца и царицы. Мемфисцы знали, что царица Таис
любит по вечерам одиночество, и никогда не нарушали ее покоя. И афинянка
предавалась воспоминаниям в необыкновенно тихие нильские вечера, когда
сумеречный свет набрасывал на все гнетущее, земное, резкое прозрачную
ткань: без цвета и тени. Таис перестала мечтать и часто думала о былом.
Может, это признаки надвигающейся старости, когда нет больше грез о
грядущем, печали о несбывшемся и желания нового поворота жизни?
Наблюдательная афинянка не могла не заметить резкого раздвоения жизни
египетского народа и его правителей. Совсем иначе было в Элладе, где даже
во времена тирании народ и правители составляли одно целое, с одними
обычаями, привычками, обязанностями перед богами и духовной жизнью.
Египетский народ жил сам по себе, жалко и бесцветно. Правители
составляли небольшую кучку привилегированных, само существование которых
не имело цели и смысла даже для них самих, кроме борьбы за власть и
богатую жизнь. С воцарением Птолемея дело не изменилось, во всяком случае,
здесь, внутри Египта, если не в Александрии. Тогда зачем она, мемфисская
царица? Умножить собою кучку паразитов? После того как отошло первое
увлечение внешней стороной власти, все это казалось Таис постыдным. Теперь
она понимала, почему разрушаются памятники и храмы, заносится песками
гордая слава великого прошлого. И народ, потерявший интерес к жизни, и
знать, не понимающая значения древней красоты и не заботящаяся ни о чем,
кроме мелких личных дел, конечно, не могли охранить великое множество
накопленных тысячелетиями сокровищ архитектуры и искусства Египта.
Тревожные мысли мучили Таис. Она уединялась в верхней зале дворца с
голубым потолком и столбами черного дерева, между которыми вместо стен
висели тяжелые драпировки из светло-серой ткани со множеством складок,
напоминавшие ей рифленые колонны персепольских дворцов.
Немилосердный верхний свет в двух огромных металлических зеркалах
отражал голубизну потолка. Таис становилась перед ними, держа в руке
третье, круглое, с ручкой в виде лежащей львицы, и досконально осматривала
себя с головы до ног.
Ее сильное тело утратило вызывающий полет юности, но оставалось
безупречным и сейчас, когда возраст Таис перевалил за тридцать семь лет и
подрастало двое ее детей. Окрепло, уширилось, приобрело более резкие
изгибы, но, как и лицо, выдержало испытания жизни. Годы прибавили
твердости в очерке губ и щек, но шея, самая слабая перед временем черта
любой женщины, по-прежнему гордо держала голову, подобно колонне мрамора,
искусно подкрашенного Никием. Озорство, дикое желание сделать нечто
запрещенное взмывало в Таис, кружа голову, как в далекие афинские дни. Она
звала Эрис, и обе украдкой, ускользнув от провожатых, ехали верхом в
пустыню. Там, сбросив одежды, они бешено носились нагими амазонками,
распевая боевые либийские песни, пока с коней не начинала лететь пена.
Тогда они медленно и чинно возвращались во дворец.
Чтобы легче скрыться от придворных и воинов охраны, Таис стала
держать лошадей в доме старого нубийца на южном краю восточной части
города.
Все же подобные скачки, как и плавание в защищенной от крокодилов
протоке, удавались редко. Гораздо чаще Таис, усталая от какой-либо
по-египетски тягучей церемонии, повозившись с дочерью, отправлялась
сумерничать на ступеньках храма Нейт.
Девушки-египтянки мирно спали укутавшись. Эрис, уперев подбородок в
высоко поднятые колени, застывала с широко открытыми глазами. Она умела
впадать в состояние, подобное сну, не теряя бдительности.
В сумерках загорался зловещим свинцовым светом Никтурос - Ночной
Страж, напоминая Таис ее первый приезд в Египет, когда, назначенную в
жертву Себеку, ее спас Менедем - воин гераклового мужества.
Таис собиралась возвести памятник Эгесихоре и Менедему, построив им
кенотаф здесь, в Мемфисе, откуда река унесла их пепел в родное море. Но
потом передумала. Надгробие стало бы чужим среди тысяч памятников иных
чувств и обычаев иной веры. Изваяния Эгесихоры и Менедема стояли бы здесь
одинокими, как она сама. А когда не станет Таис, кто позаботится о
кенотафе? Это ведь не Эллада, где красоту изваяний бережет каждый с
детства и никогда никому не придет в голову повредить скульптуру.
Если в Мемфисе любители муз, особенно эллины, еще помнили
золотоволосую спартанку, то кто знал о Менедеме - одном из тысяч лаконских
наемников? И Таис отказалась от постановки памятника. В Александрии
изваяли великолепный мраморный горельеф и отправили на родину Эгесихоры и
Менедема. Появление Ночного Стража будило в сердце Таис тоску по ушедшим и
неопределенную тревогу...
Во дворце ее ожидала приятная новость. Птолемей прислал красавца раба
из Фракии, опытного в уходе за лошадьми, и уздечку для Боанергоса
поразительной работы, отделанную под его масть красным золотом. Птолемей,
как и прежде, чувствуя вину перед Таис, делал неожиданные и роскошные
подарки.
Наутро афинянка велела привести иноходца, чтобы покрасоваться на нем
в новой сбруе. Раб вывел черногривого коня в сверкающей уздечке, с
чеканным налобником, изображающим пантер в свирепой схватке. Таис
погладила своего любимца, поцеловала в теплую морду между чуткими
ноздрями. Боанергос с коротким нежным ржанием терся головой о голое левое
плечо хозяйки и нетерпеливо ударял копытом, покусывая удила. Только
собралась Таис вспрыгнуть на коня, как прибежала няня Ираны, крича, что
девочка заболела. Бросив поводья красивому конюху, афинянка побежала
обратно во дворец и нашла дочь больной в постели. Оказывается, девочка,
убежав в сад, наелась зеленых персидских яблок, а няня накормила ее еще
миндальным печеньем.
Дворцовый врач быстро устранил боли. Растерев и утешив дочь, Таис
вспомнила наконец, что иноходец совсем заждался ее и мог разбить коновязь.
Хорошо, если Эрис догадалась промять коня.
Посланная в конюшню служанка примчалась в сопровождении старого
конюха и выпалила, падая на колени перед царицей, что Боанергоса отравили,
а Эрис исчезла со своей лошадью.
Афинянка схватила за плечо старого конюха, также преклонившего
колени. Тонкая ткань его одежды затрещала от рывка.
- Не я виноват, царица, - с достоинством сказал старик, - коня
отравил тот, кто сделал золотую уздечку. Солнце Египта, пойди и посмотри
сама!
Таис опомнилась, стремглав сбежала с лестницы и понеслась в конюшню.
В короткой верховой эксомиде вместо длинного царского одеяния бежать было
удобно, и Таис Обогнала всех.
Боанергос лежал на левом боку, вытянув ноги с черными точеными
копытами. Прядка густой челки наполовину прикрыла остекленевший глаз. В
углу сведенных судорогой губ расползлась зловещая голубизна.
Таис показалось, что верный конь смотрит с укором и ожиданием на нее,
не поспевшую помочь. Царица Египта упала на колени, не скрывая слез, и в
отчаянной надежде протянула руки, чтобы поднять тяжелую голову. Сильный
рывок сзади не дал ей притронуться к иноходцу. В гневе Таис обернулась с
быстротою пантеры и встретилась с синевой мрачного взгляда Эрис. Подруга
тяжело дышала. Позади нее воин охраны ловил поводья взмыленной кобылы.
- Не трогай, может, отравлена вся сбруя! Проклятый раб прикасался к
ней в рукавицах, а я глупо вообразила, что он поступает так из боязни
запачкать сверкающее золото. Если бы ты поехала сразу... Великая Богиня
охраняет тебя!
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:23 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
- Где негодяй? Где убийца?
- Я заметила неладное, когда он испугался твоей задержки, метнулся
туда-сюда, а когда Боанергос внезапно упал на колени, пустился прочь. Я
прежде всего бросилась к коню и не сразу кликнула стражу. Мерзкая тварь
скрылась. Его ищут!
Таис выпрямилась, утерла слезы.
- Не понимаю смысла отравить Боанергоса, а не меня.
- Это труднее. За твою пищу и питье отвечают много людей.
- Но при чем тут бедный мой иноходец?
- Яд действовал не сразу. Тебе дали времени как раз столько, чтобы
выехать на прогулку и удалиться от города. Там Боанергос бы пал...
- Ты думаешь, там была засада?
Вместо ответа Эрис взяла Таис за руку и повела к воротам. Кольцо
воинов расступилось, головы низко склонились, и Таис увидела тела двух
неизвестных людей, по одежде - жителей Дельты. Искривленные лица и вздутые
рты указывали причину смерти.
- Вот доказательство. Мы обе спешились бы, занялись конем, а у этих
длинные ножи. Я с отрядом всадников поскакала в наше излюбленное место, за
красным обелиском. Мы окружили их, но гиены успели принять яд. Тот, кто
посылал, знает толк в подобных делах, и снабдил всем, чтобы замести следы.
Они знали время и место наших прогулок, а мы воображали, что ездим в
уединении!
- Но ты не можешь думать, что...
- Нет, конечно. Доблестный воин, справедливый царь и любитель женщин
никогда не будет способен на это! Нет, здесь рука опытного, в придворных
кознях человека, возможно женщины...
Таис вздрогнула и сжала кулаки.
- Пойдем к Боанергосу!
Вокруг иноходца стояли воины и конюхи, ожидая распоряжений.
- Наденьте рукавицы, снимите уздечку! - приказала Таис. - Мне бы
иметь время подумать, - горько посетовала она Эрис, показывая на
сцепившихся пантер, отчеканенных в золоте налобника, - приславший дар
проявил неосторожность. Или такие люди считают себя умнее всех других?
- А если это доказательство того, кому придется напоминать о заслуге?
- спросила Эрис.
- Мудрая моя богиня! - воскликнула афинянка, обнимая черную жрицу. -
Так это могла быть и не она?
Эрис согласно наклонила голову.
- Не она, но тот, кому выгодно ее царствование? Страшное это слово
"выгодно", когда оно звучит в устах человека, имеющего власть над людьми.
Сколько подлейших дел совершено из-за выгоды!
Таис приняла решение.
- Заверните сбрую в холст, окуните в горячий воск и зашейте в толстую
кожу. Я приложу свою печать. Моего Боанергоса отвезите к красному
обелиску. Пусть выдолбят могилу для него на краю плоскогорья, над
равниной. Позовите камнетесов, работающих над новым пилоном храма Нейт, я
поговорю с ними. И скульптора царских мастерских Хаб-Ау!
До вечера Таис совещалась с мастерами, пока не решила поставить на
могиле Боанергоса вертикальную плиту со смелым очерком иноходца, бегущего
навстречу солнцу. Скульптор настаивал на изображении царицы и ее священных
имен. Таис строго запретила ему делать какие-либо надписи, кроме
греческой: "Боанергос, конь Таис".
Одновременно она попросила Эрис собрать все любимые ее вещи,
украшения и одежды. Редкости из Индии и Месопотамии Таис велела сложить в
одну кладовую, поручив это верному Ройкосу. Семейство тессалийца состояло
уже из семи человек, считая вторую жену-финикиянку. Таис давно заметила у
македонцев и эллинов тягу к финикиянкам и раскосым скифкам из далеких
восточных гор. И те и другие были великолепными женами, преданными,
выносливыми и заботливыми хозяйками.
Старший сын Ройкоса, обученный наукам, состоял казначеем в доме Таис.
Он получил приказание подсчитать и собрать все наличные деньги, золото и
драгоценности, которых набралось немало.
Покончив с делами, Таис опустилась в кресло слоновой кости.
- Что ты задумала, госпожа царица? - необычайно мягко сказала Эрис,
гладя и перебирая ее распущенные черные косы.
Таис молчала.
- Разве когда-нибудь царица бросала царство и уезжала из страны,
которой правила? - сказала снова Эрис. - Не будет ли это малодушием, не
соответствующим высоте положения и судьбы?
- Если царица не правит, то ее положение мнимое, - в тон ей ответила
Таис, - не будет ли разумнее уступить место тому, кто не будет мнимым?
- В Мемфисе?
- В Александрии. Здесь не будет больше цариц, только наместник,
который и так уже повелевает всем. Однако эти слова преждевременны. Я хочу
поехать к Птолемею и рассудить с ним все обстоятельства.
- Давно ли царь изъявил высочайшую похвалу твоей деятельности здесь?
Собранные тобой сведения о Нубии, Пунте и вообще Либии стали основанием
для изучения географии всей страны в александрийском Мусее. Он хвалил и
лодочников царицы Таис...
Черная жрица напоминала об отрядах молодых людей, призванных Таис
нести спасательную службу в густонаселенных местах по берегу Нила. Очень
много маленьких детей, живущих в непосредственной близости от огромной
реки, тонуло или гибло от крокодилов. Легкие быстрые лодки с зеленым
флагом на шесте плавали теперь дозором вдоль берегов, всегда готовые
прийти на помощь детям и животным. Тех и других очень любила Таис, и они
платили ей полным доверием.
Эрис почудился шорох в кустах сада. Загасив светильник, она выглянула
вниз.
Темная безветренная ночь обступила маленький дворец, выбранный Таис
для жилья в середине парковой части Мемфиса. Не колыхалась листва, не
лаяли собаки, только летучие мыши носились взад и вперед. Обе подруги
слышали их еле различимый писк. Слышать писк летучих мышей - мерило
возраста у эллинов и египтян. Когда человек переставал слышать летучих
мышей, наступал перелом жизни, начиналась старость.
- Я выйду посмотреть на галерею, - шепнула Эрис, - беспокоит меня
красавец, который успел удрать!
- Не посмеет после гибели сообщников, - возразила Таис.
- Наверное, так. А все же я взгляну. Не зажигай света! - И Эрис
растаяла во тьме.
Верхние комнаты дворца выходили на галерею, сообщавшуюся с открытой
верандой на восточной и северной сторонах дома. Галерея отделялась от
веранды раздвижными стенками из папирусных циновок, а от комнат - голубыми
полупрозрачными занавесями, туго натянутыми меж деревянных колонн. В
северной галерее горели лампионы, бросавшие в темную комнату, где сидела
Таис, подобие лунного света.
Внезапно на занавесях возник четкий силуэт почти голого мужчины,
притаившегося с короткой булавой в руках. Таис бесшумно встала, нашаривая
что-либо пригодное для обороны, и взяла обеими руками ониксовую вазу, чуть
ли не в талант весом. Позади первой тени так же беззвучно появилась вторая
- Эрис, вот она извлекла страшный кинжал. Первая тень остановилась,
слушая. Таис медленно приближалась, подняв вазу над головой. Замерла и
Эрис. Человек с булавой постоял, затем издал тихий, чуть громче летучей
мыши, свист. Позади Эрис появилась третья тень с длинным ножом. Дальнейшее
произошло в мгновение ока. Первый человек левой рукой достал из-за
набедренной повязки нож и одним взмахом распорол туго натянутую ткань,
которая разошлась. Третья тень, увидев Таис, издала глухой
предостерегающий крик своему сообщнику, но тот не успел обернуться, как
получил удар в левое плечо кинжалом, вонзившимся по рукоятку. Таис
крикнула: "Берегись!", черная жрица повернулась, второй убийца бросился на
нее. Афинянка изо всех сил швырнула ониксовую вазу в знакомое лицо
фракийца; убийца успел метнуть нож одновременно с броском Таис, и Эрис
упала у ног своей жертвы, заливаясь кровью.
На Крик царицы сбежалась стража и почти вся челядь ее дворца, среди
которой по настоянию Птолемея был искусный врач.
Зажгли десяток лампионов. Таис запретила переносить Эрис. Ее положили
на ложе царицы. Первый убийца был сражен наповал, а второй еще был жив и
силился подняться на четвереньки. Таис вырвала священный кинжал Эрис и
занесла его над ним, но, осененная догадкой, остановилась:
- Трясите его! - приказала она воинам. - Может быть, он придет в
себя. Облейте водой. Бегите за моим переводчиком!
Прибежал переводчик, знавший восемь языков. Но афинянка, забыв о нем,
упала перед ложем подруги, по другую сторону которого хлопотал врач,
останавливая обильно льющуюся кровь. Она взяла похолодевшую руку Эрис,
прижимая ее к своей щеке.
Веки черной жрицы дрогнули, раскрылись незрячие синие глаза, в них
зажегся огонек сознания, и серые губы тронула улыбка.
- Как эллинка!.. - едва слышно шепнула Эрис.
Горестный вопль царицы заставил всех в комнате опуститься на колени.
- Эрис, подруга любимейшая, не уходи! Не оставляй меня одну!
Только сейчас полностью ощутила она, насколько драгоценна эта
"мелайна эйми это, кай кале" - "черная, но насквозь прекрасная", как
называли Эрис ее друзья. Эрис была дороже всего на свете, дороже самой
жизни, ибо жизнь без божественно стойкой, спокойной и умной подруги
показалась Таис немыслимой.
Все приближенные царицы почитали Эрис, несмотря на ее внешнюю
суровость. Она любила хороших людей и хорошие вещи, хоть никогда не
старалась приобрести дружбу первых и покупать вторые. Не имела она и
ложной гордости, никогда не хотела унизить других или требовать себе
особенных знаков почитания и внимания.
Непобедимая простота, полное отсутствие недостойных желаний и зависти
давали ей крепость переносить любые трудности. Эрис понимала с первого
взгляда прелесть явлений и вещей, ту, что обычно проходит мимо большинства
людей. Ее удивительная красота перестала служить оружием с тех пор, как
она покинула храм Кибелы-Геи, хотя поэты воспевали, а художники всячески
старались заполучить ее моделью, афинянка удивлялась, как немного людей
понимало истинное значение и силу прекрасного облика Эрис. В сравнении с
Таис она производила впечатление более взрослой, как будто ей было открыто
более глубокое понимание дел и вещей, чем всем другим людям. И в то же
время в часы веселья Эрис не уступала афинянке, в глубине души оставшейся
прежней афинской девчонкой, падкой на безрассудные, озорные поступки. Эта
дивная ниспосланная Великой Матерью, или Афродитой, подруга уходила от нее
в подземное царство. Таис казалось, что сердце ее умирает тоже, что вокруг
уже собираются тени мертвых: Менедем, Эгесихора, Леонтиск, Александр...
Сдерживая рыдания, Таис шептала трем всемогущим богиням, моля вернуть
ей Эрис. Словно в ответ на ее мольбу, еще раз открылись синие глаза,
озаряясь теплым светом любви.
- Не печалься, мой друг, я буду ждать!
Эрис даже в тяжелом своем состоянии не забыла про обещание дожидаться
Таис в Аиде, на полях асфоделей перед Рекой, чтобы перейти ее вместе с
подругой, рука в руке.
И тогда Таис больше не могла сдержать отчаянный приступ горя. Ройкос
решил послать за главным жрецом Нейт в страхе, что царица умрет от
потрясения.
Старик жрец вошел, едва дыша, но не теряя величественной осанки. Он
склонился над бесчувственной Эрис, взял ее руку и долго держал. Потом
тронул за плечо царицу. Таис подняла искаженное горем лицо и встретила
спокойный и печальный взгляд своего друга.
- Мне думается, она будет жить, - сказал жрец. Таис задохнулась, не в
силах вымолвить ни слова. - Я послал за нашими врачами в помощь твоему
эллину. Помнится мне, ты как-то упоминала о веществе из гор около
Персеполиса. Сохранилось ли оно у тебя?
- Да, да! Сейчас принесу! - Таис заторопилась к ларцу, где хранились
диковинные лекарства Месопотамии, Индии и Бактрианы.
Жрец нашел кусок темно-коричневого цвета, напоминавший смолу, и
передал появившимся двум пожилым египтянам в простых белых одеждах.
Скромные, но уверенные, они поговорили о чем-то с врачом дворца, растерли
кусок лекарства в молоке и, разжав зубы Эрис, напоили ее. На рану положили
пучок голубоватой травы с сильным странным запахом и крепко забинтовали.
- Теперь твое величество пусть выпьет, - сказал жрец, протягивая Таис
полчашки напитка, похожего на прозрачную, чуть опалесцирующую воду, -
иначе потрясение, подобное сегодняшнему, может дорого обойтись. Рану
сердца надо лечить немедленно, ибо далеки и неожиданны последствия.
Таис хотела взять питье, вспомнила о другом и отвела чашу.
- Благодарю! У меня осталось еще одно дело. Позовите переводчика! Что
можешь ты сказать мне? - обратилась она, выйдя на галерею к ожидавшему ее
бледному финикиянину.
- Очень мало, царица! Сын гиены проронил только несколько слов на
фракийском языке. Из них мы поняли, что посланных было четверо, значит,
попались все. И он назвал имя. Я записал его во избежание ошибки, могущей
стать роковой. Вот, - переводчик подал Таис дощечку.
- Имя мужское, звучит по-ионийски, - сказала, подумав, афинянка.
- Твое величество сказало верно! - склонился переводчик.
- Где убийца?
- Сын гиены совсем обезумел от боли. Мы прирезали его, прекратив
муки, непозволимые живому существу.
- Вы поступили правильно. Благодарю тебя!
Вернувшись в комнату, Таис послушала слабое, ровное дыхание Эрис и
обратилась к старому жрецу:
- А теперь дай мне лекарство, мой друг. Я приду к тебе на днях, если
минует опасность для Эрис, и попрошу важного совета.
- Я буду ждать твое величество, - поклонился старик, - и мне очень
печально будет расстаться с тобой!
Таис вздрогнула, взяла чашку и выпила залпом. У постели Эрис остались
один из египетских и эллинский врачи, Ройкос и его первая жена. Уверенная
в том, что с Эрис не будут спускать глаз, Таис улеглась рядом на
принесенное ложе. Перед глазами поплыли мерцающие пятна - питье египтян
действовало быстро.
Эрис на третий день уже приподнималась на ложе. Слабо улыбаясь, она
заявила, что никогда еще не была так близка к порогу Аида и не думала, что
смерть от потери крови может быть столь приятной.
- Просто теряешь силы и себя, растворяясь в небытии. Если бы не ты,
мне не хотелось бы возвращаться, - вздохнула Эрис.
- Неужели тебе так плохо со мной? - нежно упрекнула ее афинянка.
- Не думай так. Просто чем старше становишься, тем больше печали
приходит от понимания жизни в неотвратимом ее течении. И уж если случилось
сделать легкий шаг к Великой Матери, то жаль возвращаться. Не будь тебя, я
не стала бы!
Таис нежно поцеловала подругу, и слезы снова закапали на ее лицо.
Эрис ласково смахнула их и сказала Таис, что хочет спать.
На следующий день Таис собралась идти в храм Нейт пешком, но уступила
черной жрице и поехала по всем правилам в колеснице под опахалами в
сопровождении тридцати всадников. Шесть гигантов нубийцев провожали ее по
лестнице, держа руки на мечах и булавах, выкатывая настороженные глаза.
Таис улыбалась про себя. После искоренения четверых подосланных близкой
опасности не существовало, хотя она сама поставила сильную стражу вокруг
комнаты, где лежала Эрис. Внутри афинянки все пело от радости. Эрис
осталась живой, неискалеченной и быстро выздоравливала. В этом настроении
главный жрец Нейт показался ей очень худым, постаревшим и печальным.
- Что с тобой, мой друг? - спросила Таис. - Может быть, тебе самому
нужна помощь врачей? Или мое коричневое лекарство?
- Лекарство береги. В нем великая целительная сила соков самой Геи,
источаемых ее каменной грудью. Я печален потому, что ты решила покинуть
нас.
- И ты не осудишь меня за это решение? Я приняла его окончательно
после ранения Эрис. Мы связаны жизнью и смертью. Я не могу рисковать
подругой, всегда готовой подставить свое тело вместо моего под удар
убийцы. Я потеряла здесь, в Мемфисе, двух любимых и умерла бы, утратив
третью.
Старый жрец поведал афинянке древнее пророчество о последней
мемфисской царице, удивительно совпавшее с ее собственным ощущением. И
добавил про народную молву о царице Таис, явившейся из чужой страны,
сделавшейся египтянкой и сумевшей проникнуться духом Черной Земли
настолько, что саисские жрецы, ведущие счет истинных царей Египта, решили
включить ее в списки, дав египетское имя.
- Какое?
- Это тайна! Спроси у них! Поплывешь в Александрию и заезжай в Саис.
- Я не заслужила этого! - грустно возразила Таис. - Неужели не видели
египтяне, что я лишь играла роль, заданную мне свыше?
- Если актриса, исполнившая роль, пробудила в людях память об их
прошлом, благородные чувства настоящего и мысли о будущем, разве не
является она вестницей богов и рукою судьбы?
- Тогда она обязана продолжать, хотя бы ценою жизни!
- Нет. Все предназначенное исчерпывается, роль кончается, когда силы
темных западных пустынь угрожают самому театру. Действо оборвется
трагически, вызвав страх и погасив только что рожденные стремления.
Царица Мемфиса вдруг опустилась к ногам старого египтянина.
- Благодарю тебя, друг! Позволь назвать тебя отцом, ибо кто, как не
отец, духовный учитель малосведущих людей. Мне посчастливилось: здесь в
Мемфисе, в твоем храме, я училась у мудреца из Делоса, потом у Лисиппа, и,
наконец, в здешнем своем одиночестве вновь в этом храме я обрела тебя.
Позволь принести большую жертву Нейт. Я принесу еще жертву Артемис в сто
быков за спасение моей подруги.
- Только на низшем уровне веры люди нуждаются в кровавых жертвах,
умилостивляя богов и судьбу потому, что ставят своих богов на один уровень
с собою или даже хищными зверями. Это наследие темных времен, это обычай
диких охотников. Не делай этого, лучше отдай деньги на какое-нибудь
полезное дело. Я приму бескровную жертву, чтобы продолжать учить здесь
истинным путям молодых искателей правды.
- А Нейт?
- Разве несколько наставленных в истинном знании людей не милее
богине, чем бессмысленные животные, ревущие под ножом, истекая кровью?
- Тогда зачем совершаются эти обряды и жертвы?
Старик слабо усмехнулся, посмотрел вокруг и, убедившись в отсутствии
посторонних, сказал:
- Глупые и самонадеянные философы иных вер не раз задавали нам
убийственные, как им казалось, вопросы. Если ваш бог всемогущ, то почему
он допускает, что люди глупы. Если он всеведущ, то зачем ему храмы, жрецы
и обряды? И многое в том же роде.
- И ответ на это? - взволнованно спросила Таис.
- Бог, занятый всеми людскими делами и похожий на человека - лишь
воображение людей, не слишком глубоких в фантазии. Он нужен на их уровне
веры, как нужно место для сосредоточения и мольбы, как посредники - жрецы.
Миллионы людей еще требуют религии, иначе они лишатся вообще всякой веры
и, следовательно, нравственных устоев, без которых нельзя существовать
государствам и городам. Вот почему, пока люди еще очень невежественны, мы
охраняем древние верования, хотя сами избавились от предрассудков и
суеверий. Еще мало кто, даже из числа мудрых правителей, знает, что
нравственность народа, его воспитание в достоинстве и уважении к предкам,
труду и красоте важнее всего для судьбы людей и государства. Важнее боевых
машин, слонов, носящих броню воинов, пятирядновесельных кораблей... Все
это рушится, когда падает нравственность и воспитание народа. Маленькие и
большие люди пускаются в пьянство и дикие развлечения. В вине тонет вера,
честь и достоинство, пропадает любовь к отечеству и традициям своих
предков. Так погибло немало царств Месопотамии. Персия, назревает гибель
Египта, Эллады, Карфагена и нового, грозного своими легионами Рима.
Главное, на чем стоит человек, - это не оружие, не война, а
нравственность, законы поведения среди других людей и всего народа.
- Ты сказал, отец, и Эллады?
- Да, царица. Я знаю, ты эллинка, но разве не замечала ты, что чем
ниже падает нравственность и достоинство в народе, тем сильнее старается
он доказывать свое превосходство перед другими, унижая их? Даже такие
великие ученые, как Аристотель, преуспели в этом низком деле - так высоко
проник яд...
- Александр всегда противостоял Аристотелю, - возразила Таис.
- И слава ему в этом! Не спеши огорчаться; теперь уже дикому
разъединению народов приходят на смену идеи равенства и объединения.
- Я знаю про стоиков, отец.
- Есть и более древние учителя. Ты вспомнишь о них, когда будешь
размышлять на досуге.
- А наши прекрасные боги... - начала было афинянка.
Жрец предостерегающе поднял руку.
- Я не касаюсь твоих олимпийцев, прежде чуждых нам, хотя в последнее
время верования Эллады и Египта начали сливаться в общих божествах. Не
трогай их и ты. Понимание требует многих лет раздумий и ломки прежних
чувств, а поспешность приведет лишь к одному - утрате веры в жизнь
человека и будущее. Будь осторожна!
Таис поцеловала руку старого жреца и вернулась к ожидавшей ее
колеснице.
Сборы в путь прошли незамеченными. Все же распространились слухи об
отъезде царицы в Александрию к царю и мужу. Вместе с Таис покидало Мемфис
хорошо устроенное здесь семейство Ройкоса. Покидало без сожаления, ибо
глава семьи и старшая жена не могли расстаться с хозяйкой, а финикиянка
рвалась к морю. Ехала и няня Ираны - молодая полуэллинка-полулибийка,
достаточно образованная. Она не была рабыней, но привязалась к девочке и
заглядывалась на старшего сына Ройкоса. Накануне отъезда Таис повезла еще
слабую Эрис кататься среди цветущих лотосов. Лодка бесшумно скользила по
широкой протоке - озеру, с шуршанием вторгаясь в заросли голубых цветов и
крупных толстых листьев. Когда-то давно здесь также цвели лотосы, и они
плыли на лодке вдвоем с Менедемом. Разве ее царская привилегия - роскошный
раззолоченный челн, полосатый навес от солнца, вышколенные нубийские
рабы-гребцы - лучше, приятнее? Никогда! Юные люди, стремясь к высокому
положению, не знают о цене, которую заплатят. Не подозревают, что
молодость кончается и придет время, когда они готовы будут отдать все
приобретенное, чтобы вернуть счастливые часы их внешне простой, а душевно
глубокой жизни и переживания юности! Может статься, власть и богатства
ослепят их и забудется все прошлое? Кажется, так и есть у многих людей, ну
пусть и они будут счастливы! А ей нет сейчас большей радости, чем смотреть
на оживленное созерцанием окружающей красоты исхудалое лицо Эрис, видеть и
слушать радость маленькой Ираны... Прощание с Египтом останется в памяти
прекрасным.
Хоть и держали в секрете срок отъезда и выбрали ранний час, громадная
толпа мемфисцев явилась проводить Таис. Искренне огорченные люди призывали
ее возвращаться скорее. В воду и на корабль летели сотни венков из
священного лотоса, цветы которого разрешалось рвать лишь для таких
исключительных случаев. Тихо отчалило судно, плеснули весла, отошли за
корму дома, храмы, потом и пирамиды. Больше Таис никогда не увидит
странного древнего города, взявшего у нее столько чувств и лет жизни. Не
побывает в убежище философов - храме Нейт. Снова "тон эона" - навсегда!
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:25 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
17. АФРОДИТА АМБОЛОГЕРА
Александрия поразила Таис скоростью, с которой она строилась. За те
несколько лет, которые она безвыездно прожила в Мемфисе, город стал больше
древней столицы Египта, обзавелся прекрасной набережной, по вечерам
заполненной шумной веселой толпой. Множество судов покачивалось в гавани,
а поодаль поднимался над морем фундамент исполинского маяка, заложенного
на Фаросе. Город не был египетским. Таис нашла в нем много сходства с
Афинами, возможно, намеренного, а не случайного. Даже стена, подобная
Керамику, отделяла амафонтскую часть города от домишек Ракотиса. Здесь
тоже писали приглашения известным гетерам, как в Афинах, Коринфе и
Клазоменах. Мусей и Библиотеку Птолемей строил быстрее других сооружений,
и они возвышались над крышами, привлекая взор белизной камня и величавой
простотой архитектуры. Пальмы, кедры, кипарисы и платаны поднялись в садах
и вокруг домов, розовые кусты заполнили откосы возвышенной части города. А
прекраснее всего было сияющее синевой море! В просторе его шумящих волн
развеивалась усталость однообразия последних лет и тревога, порожденная
неопределенностью будущей жизни. Теперь она никогда не расстанется с
морем! Сдерживая желание тут же броситься в зеленую у берега воду, она
пошла прочь от моря к холму с усыпальницей Александра. Таис сняла все
знаки царского достоинства, и все же прохожие оглядывались на невысокую
женщину с необыкновенно чистым и гладким лицом, правильность черт которого
удивляла даже здесь, в стране, где свойственные древним народам Востока и
Эллады чеканные красивые лица не были редкими. Что-то в походке,
медноцветном загаре, глубине огромных глаз, фигуре, очерчивающейся сквозь
хитон тончайшего египетского льна, заставляло прохожих провожать ее
глазами. За ней немного позади прихрамывал Ройкос, плечом к плечу со
старшим сыном, вооруженные и бдительные, поклявшиеся Эрис не зевать по
сторонам.
Как и несколько лет назад, афинянка подошла к искусственному холму из
морской гальки, скрепленной известью, обложенному плитами серого сиенского
гранита. В портике из массивных глыб помещалась стража из декеархов с
сотником (лохагосом) во главе. Бронзовые двери выдержали бы удар самой
сильной осадной машины. В прошлое посещение Птолемей показывал Таис хитрое
устройство. Стоило только выбить крепления, и огромная масса гальки
обрушилась бы сверху, скрыв могилу. Залить ее известью на яичном белке и
прикрыть заранее заготовленными плитами можно за одну ночь. Таис показала
лохагосу перстень с царской печатью, и он низко поклонился ей. Десять
воинов приоткрыли бронзовую дверь, зажгли светильники. В центре склепа
стоял золотой, украшенный барельефами саркофаг, хорошо знакомый афинянке.
Сердце ее, как и прежде, стеснилось тоской. Она взяла кувшин с черным
вином и флакон с драгоценным маслом, принесенные Ройкосом, совершила
возлияние тени великого полководца и застыла в странном, похожем на сон
оцепенении. Ей слышался шелест крыльев быстро летящих птиц, плеск волн,
глухой гром, будто отдаленный топот тысячи коней. В этих призрачных звуках
Таис показалось, что властный, слышный лишь сердцу голос Александра сказал
единственное слово: "Возвращайся!"
Возвращайся - куда? На родные берега Эллады, в Мемфис или сюда, в
Александрию? Золото саркофага отзывалось холодом на прикосновение.
Сосредоточиться на прошлом не удавалось. Она бросила прощальный взгляд на
золотые фигуры барельефов, вышла и спустилась с холма, ни разу не
обернувшись. Чувство освобождения, впервые испытанное в храме Эриду,
закрепилось окончательно. Она исполнила последнее, что мучило ее сознанием
незавершенности.
Таис вернулась в белый дом под кедрами, отведенный ей по приказу
Птолемея после того, как она отказалась жить во дворце. В полном царском
облачении афинянка поехала в колеснице с Эрис к величественному дому
Птолемея. Таис прежде всего потребовала свидания наедине. Царь, готовивший
праздничную встречу и пир, подчинился с неохотой. Однако, когда нубийский
невольник внес и распечатал кожаный сверток с золотой уздечкой, Птолемей
забыл о недовольстве.
- Вот подарок, привезенный мне от твоего имени молодым фракийским
рабом, - сказала Таис.
- Не посылал, хоть и люблю такие вещи редкого мастерства.
- И эти две дерущиеся пантеры на налобнике ничего тебе не говорят?
Птолемей, чувствуя серьезность Таис, все же хотел отшутиться.
- Наверное, посланы одним из твоих бесчисленных обожателей?
- Возможно. Из таких, которые хотят, чтоб я была мертвая!
Птолемей вскочил в гневе и удивлении.
- Вели отнести это ученым врачам Мусея, чтобы они определили яд, от
которого пал Боанергос и моя жизнь стала на край пропасти Тартара. Я давно
бы была уже там, если бы не она, - афинянка показала на Эрис.
- От моего имени? - закричал Птолемей, топнув ногой. Его могучий
голос разнесся по дворцу. Забегали, бряцая оружием, воины.
- Не гневайся понапрасну. Ни я, ни Эрис ни на мгновение не подумали о
тебе. Но прислал это человек из твоего окружения, не сомневайся!
- Не может быть!
- Подумай сам, посмотри на изображение пантер, мудрый мой Птолемей. И
еще - ты назначил наследником сына Береники, а не своего старшего сына -
Птолемея Молнию. И не моего Леонтиска. За это благодарю тебя; мальчик не
умрет от рук убийцы. Но мать Птолемея Молнии сошла в Аид, а я еще жива и
царствую...
- Береника?! - Голос Птолемея оборвался, как у получившего
смертельную рану.
- Нет! - возвращая ему жизнь, прозвучало уверенное слово. - Вот! -
Таис подала табличку с именем.
Птолемей пожал плечами.
- Спроси Беренику. Я думаю, имя ей должно быть известно, хоть она и
не причастна к мерзкому делу.
Птолемей вышел в бешенстве и вернулся через несколько минут, таща за
собой растрепанную Беренику, очевидно одевавшуюся для пира. Ее тонкое,
смертельно бледное лицо исказилось страхом, а черные глаза перебегали с
Таис на мужа.
- Знаешь его? - Птолемей выхватил у Таис роковую дощечку. Береника,
прочитав, упала к его ногам.
- Мой двоюродный брат с материнской стороны. Но я клянусь Стиксом и
мраком Аменти...
- Не клянись, царица, - Береника замерла от четко сказанного Таис
титула, - мы знаем невиновность твою.
Афинянка подняла Беренику, и та, хотя была выше ростом, показалась
маленькой перед мемфисской царицей.
- Я прикажу тотчас схватить негодяя! - вскричал Птолемей, ударив в
металлический диск.
- Напрасно. Он, конечно, скрылся, едва лишь получил весть о провале
покушения. Но ты его запомни, царь! - почти с угрозой сказала Таис и
отошла от Береники, повелительным жестом отослав прибежавших на зов слуг.
- Я отменяю празднество! Сегодня я буду говорить с моим мужем наедине!
Птолемей не решился прекословить.
Они пробыли в уединении до рассвета, уложив Эрис в одной из комнат.
Никто не узнал, о чем разговаривали царь и царица. На рассвете Таис
положила перед Птолемеем священный уреос, сняла многоцветные царские бусы
и египетскую одежду, надела любимую желтую эксомиду и ожерелье из когтей
черного грифа.
С огромной террасы дворца открывались виды на беспредельное море,
расцвеченное розовым взглядом Эос.
Птолемей сам принес пурпурного вина критских виноградников и налил
две тонкие чаши, выточенные из горного хрусталя еще при первых фараонах
Египта.
- Гелиайне, царь! Пусть хранят тебя все боги Эллады, Египта и Азии в
славных делах твоих - строителя и собирателя! - Таис подняла чашу,
плеснула в направлении моря и выпила.
- Говоря так, ты отрываешь частицу моего сердца, - сказал Птолемей, -
я мучительно расстаюсь с тобой.
Лукаво усмехнувшись, афинянка постучала по флакону для вина из рога
индийского единорогого зверя баснословной ценности.
- Ты пьешь только из него, опасаясь отравления?
Птолемей слегка покраснел и ничего не ответил.
- Ты пришел в возраст. Пора выбрать только одну царицу. И ты ее
выбрал! О чем горевать?
- Незабвенно великое прошлое, когда я сопутствовал Александру и ты
была с нами в Месопотамии.
- Незабвенно, но жить только прошлым нельзя. Когда будет готов
корабль?
- Я дам приказ немедленно подготовить круглое судно с крепкой
охраной. Через два-три дня ты сможешь отплыть, только скажи, куда
направить кормчего.
- На Кипр, к Патосу.
- Я думал, ты вернешься в Афины.
- Побежденные покойным Антипатром, с Мунихией, запертой македонцами,
со свежей могилой отравившегося Демосфена? Нет, пока вы вместе с
Кассандром, Селевком и Лисимахом не кончите войны против Антигона, я не
поеду туда. Ты, разумеется, знаешь, что военачальник Кассандра в Аргосе
сжег живьем пятьсот человек, а в ответ стратег Антигона полностью разорил
и опустошил священный Коринф?
- Что же, это война!
- Война дикарей. Одичали и воины, и их начальники, если могут
позволить себе на земле Эллады такое, чего не смели и чужеземцы. Если все
пойдет так, я не жду хорошего для Эллады!
Птолемей смотрел на Таис, внимательно ее слушая.
- Ты говоришь то же, что новые философы, недавно появившиеся в Мусее.
Они называют себя стоиками.
- Знаю о них. Они пытаются найти новую нравственность, исходящую из
равенства людей. Счастья им!
- Счастья не будет! На западе крепнет Римское государство, готовое
весь мир низвести до рабского состояния. Почему-то они особенно ненавидят
евреев. Римляне подражают эллинам в искусствах, но в своем существе они
злобные, надеются лишь на военную силу и очень жестоки к детям, женщинам и
животным. Вместо театров у них громадные цирки, где убивают животных и
друг друга на потеху ревущей толпе.
- Они мастера приносить кровавые жертвы? - спросила Таис.
- Да. Откуда ты знаешь?
- Я знаю пророчество. Страны, где люди приносят кровавые жертвы,
уподобляя своих богов хищным зверям, - Элладу, Рим, Карфаген ждет скорая
гибель, разрушение всего созданного и полное исчезновение этих народов.
- Надо рассказать об этом моим философам. Хочешь, поговори с ними в
Мусее?
- Нет. У меня мало времени. Я хочу повидаться с Леонтиском.
- Он в плавании у берегов Либии, но еще вчера, угадав твое желание, я
послал быстроходный корабль.
- Преимущество быть царским сыном! Благодарю тебя еще раз за то, что
ты решил сделать из него простого моряка, а не наследника, наместника или
другого владыку. Он похож на меня и не подходит для этой роли.
- Ты передала ему критскую кровь безраздельной любви к морю. А что ты
хочешь для Иренион?
- Пусть воспитывается у Пентанассы, моей подруги из древнего рода,
чьи имена высечены кипрскими письменами на памятниках острова. Я хочу
сделать из нее хорошую жену. У нее есть твой здравый смысл, осторожность в
делах и, кажется мне, дальновидность. Раздел империи Александра и выбор
Египта до сих пор служат мне образцом твоей государственной мудрости!
- Я выбрал Египет еще по одному соображению. Здесь я царь среди чужих
мне народов и создаю новое государство по своему усмотрению, выбирая
наиболее подходящих для власти людей. Во время бедствий всегда будут мне
защитой те, чье благоденствие связано с моим царствованием. Не повторятся
кромешная зависть, клевета, драки и соперничество сильных, но
невежественных людей из древних родов, которые не позволили Элладе
расцвести, как она могла бы, имея такой великий народ. Ее лучшие люди
всегда подвергались клевете и позору. Благодарность знати самым выдающимся
людям выражалась в казни, изгнании, предательстве и тюрьме. Вспомни
Перикла, Фидия, Сократа, Платона, Фемистокла, Демосфена!.. Еще чашу,
теперь мою, прощальную! - Птолемей поднял хрустальную чашу, поднял и
внезапно остановился. - Мне не в чем упрекнуть тебя за все эти годы, кроме
одного. Хочешь знать?
Таис заинтересованно кивнула.
- Как ты позволила продать серебряную Анадиомену, сделанную с тебя?
Разве не знала ты, как я люблю тебя, и красоту женщины, и все, что с тобой
связано?
- Я ничего не позволяла. Так распорядилась судьба. Лисипп
предназначил статую Александру, но сначала царю не было времени, а вскоре
он ушел. Тогда тебе было не до скульптур. Но я рада, что Анадиомена ушла в
Индию. Там совсем особенное отношение к женской красоте, а при теперешнем
состоянии Эллады я не уверена в целости статуи из серебра, даже если бы ее
поставили в храм.
- Что ж, ты права, и я отбрасываю прочь свой упрек. Кстати, Селевк,
когда спасался у меня, говорил о планах похода на Индию. Я посоветовал ему
отказаться и уступить свою часть Индии Чандрагупте. И он сказал, что
уступит, если тот даст пятьсот слонов!
- Он милый, этот гигант и собиратель гигантов!
- Не столь уж милый, на мужской взгляд. Слоны - могучая боевая сила,
подвижная, лучше фаланги и тяжелой конницы. Селевк не зря собирает слонов
для своей армии. Мы с ним друзья, но будет ли дружен со мной и моими
наследниками его наследник?.. Чтобы противостоять его слонам, мне придется
заводить своих. Индия мне недоступна, поэтому я буду добывать слонов из
Либии. И тут поистине неоценимы собранные тобою сведения о путях на юг,
особенно о плаваниях в Пунт. Я уже приказал снарядить корабли, они
поплывут по Эритрейскому морю к мысу Благоуханий и дальше, откуда египтяне
привозили всяких зверей. Слоны в Либии другие, чем в Индии, они с большими
ушами, громадными бивнями и покатыми спинами, более дикие и труднее
приручаются. Однако для сражения они даже лучше индийских, ибо более
злобны и отважны. Разве не забавны изломы судьбы? Ты помогла Селевку
добыть слонов своей статуей, а мне того больше - узнать места, где их
добывают. Еще раз благодарю тебя!
- Наступил день! - напомнила Таис увлекшемуся царю. - Береника
истерзалась, и мне тоже пора.
Птолемей с Таис совершили возлияние богам, обнялись и поцеловались,
как брат с сестрой. Афинянка разбудила Эрис, уснувшую под плеск фонтана.
Они пошли пешком к своему дому, вызывая тот же восторг прохожих, как и
много лет назад. Никто не смог бы дать сороколетней Таис и
тридцатипятилетней черной жрице больше пятидесяти на двоих.
- Если бы ты знала, как легко в эксомиде! - воскликнула Таис. - И не
нужно следить за своими жестами, словами, выражением лица, чтобы не
смутить подданных. Теперь у меня нет подданных и никому я не обязана! Я
могу петь, хоть и не пела так давно, что, может, потеряла голос.
- Одна подданная у тебя есть всегда, - Эрис, смеясь, поклонилась на
льстивый азиатский манер.
Афинянка остановилась, рассматривая подругу. Эрис недоуменно подняла
брови.
- Ты напомнила мне об одном важном деле. Я чуть не забыла о нем!
- Каком?
- Увидишь! Знаю, дразнить тебя недомолвками бесполезно. Я просто еще
не додумала.
Усталая после ночного бдения, Таис с наслаждением предалась неге
купания и крепкого ионийского массажа. Она проспала весь день до темноты,
а половину ночи просидела на террасе, обдумывая встречу с сыном. Леонтиску
теперь около пятнадцати лет, близок возраст эфеба. Таис решила совместить
свидание с сыном и встречу с морем. Они поедут на Фарос, туда, где Неарх
показывал ей критские развалины среди кустов и песка. Там она ныряла под
плеск волн и крики чаек на безлюдном берегу... Теперь она возьмет с собой
Эрис. Еще неясно отношение подруги к морю. Было бы горько, если бы она
приняла его иначе, чем сама Таис. Мало ли людей, которых морс
настораживает, укачивает, просто пугает...
Афинянка могла бы не беспокоиться. День этот стал для нее подлинным
празднеством. Лебедино-белая лодка разрезала синие волны, мягко и ласково
качавшие суденышко. Леонтиск был строен, как мать, с такими же серыми
глазами и медным загаром, как у Таис, уже с пушком над верхней губой; сын
не сводил с нее восторженных глаз наг всем пути до северного берега
Фароса. Часть побережья уже обстроили тщательно притесанными камнями,
уложенными на гигантских глыбах прежней критской гавани. Оставив лодку у
западного причала, Таис с Леонтиском и Эрис пошли к удаленному краю
набережной. Глубокая вода темнела под крутой стенкой. Невольно повторяя
Александра, она вылила в море смесь вина и душистого масла и велела
Леонтиску далеко зашвырнуть золотой лекитион.
- Теперь предадимся Тетис! [богиня моря у эллинов] - весело крикнула
она.
Леонтиск не смущался наготы, как и его мать. Мальчик разделся и
нырнул. Размеренно катящиеся валы вблизи острова дробились на мелкие,
быстроплещущие волны.
- Мама, иди! - позвал Леонтиск, сильными рывками отплывая дальше, где
волны шли медленнее и грознее, вспучиваясь тяжелыми громадами. Стая
дельфинов показала угластые плавники и черные спины, приближаясь к
купальщикам. Затаив дыхание, Таис скользнула в плотную, упругую воду.
Наконец-то! На несколько мгновений она даже забыла об Эрис.
- Эрис, милая, плыви сюда! - крикнула Таис и даже испугалась
молниеносной быстроте, с какой кинулась в море черная жрица. Афинянка
знала, что Эрис плавает как бы с неохотой, без подстегивающей радости,
обуревавшей в воде Таис. А здесь Эрис с ее боевым воплем: "Эриале! Эриале
и Эрис!", плыла, догоняя Леонтиска, нисколько не страшась глухого,
угрожающего шума, с каким вздымались и опускались валы в открытом море.
- Святая Мать Богов! Как легко плывется в этой плотной воде! Здесь
нет темноты болота, как в реке или озере. Море держит тебя, лаская, -
радостно делилась Эрис с подругой.
И Таис ликовала.
Ветер налетел с востока, погасил сверкание зеркал на склонах валов,
придавил заостренные верхушки, и Таис показалось, будто невидимые нереиды
окружили их, награждая шлепками шею и плечи, задорно плеская в лицо,
оглаживая тело ласковыми руками. Она сказала об этом Леонтиску, и вновь ее
удивил взгляд мальчика, пристально следивший за нею.
Эрис скоро утомилась, она еще не восстановила полностью свои силы.
Таис и Леонтиск без конца ныряли, уходя в глубину, плавали и кувыркались,
подражая дельфинам, носившимся бок о бок с ними, косясь маленькими
дружелюбными глазками и выставляя улыбчивые бело-черные пасти.
Усталые, они наконец вылезли на гладь гранитных плит. Эрис окатила
подругу пресной водой, смыла соль и помогла расчесать черные косы.
Леонтиск, обсыхавший поодаль, застенчиво приблизился к матери и склонился
к ее ногам, обняв сильные колени.
- Скажи правду, мама, ты богиня?
Встретив молящий взгляд ясных серых глаз, Таис отрицательно покачала
головой.
- Но ты не простая смертная? Ты нереида или нимфа, снизошедшая к
моему отцу. Я слышал, об этом шептались слуги во дворце. Не отвергай моей
просьбы, мама, скажи! Я только хочу знать!
Мальчишеские руки, окрепшие в работе с веслом и парусом, туже сдавили
колени матери. Горячая вера мальчика заставила сердце Таис Дрогнуть. Она
вспомнила об Александре. Один намек его матери дал ему необходимую веру в
себя. И одновременно всегдашняя правдивость восставала против обмана.
- Ты прав, мальчик! - вдруг сказала стоявшая рядом Эрис. - Твоя мать
не простая смертная, но она и не богиня.
- Я так и знал. Ты одна из дочерей Тетис от смертного мужа. И этот
поясок со звездой на тебе - заклятье смертной жизни? Как пояс Ипполиты?
Да?!
- Да!.. Я не бессмертна, не обладаю властью богини и не могу дать
тебе чудесной силы или неуязвимости в бою, - поспешно добавила афинянка, -
но я дала тебе любовь к морю. Тетис всегда будет милостива к тебе.
- Милая, милая мама! Вот почему ты так нечеловечески прекрасна. Это
счастье - быть твоим сыном! Благодаря тебя, - Леонтиск осыпал поцелуями
колени и пальцы Таис.
Она подняла сына, пригладила завитки его черных волос и сказала:
- Иди одевайся. Пора ехать!
Лицо мальчика преисполнилось печали.
- Ты не можешь взять меня с собой? Нам было бы хорошо вместе!
- Не могу, Леонтиск, - ответила Таис, чувствуя ком, сдавливающий
горло, - тебе следует быть с отцом, а не с матерью. Ты мужчина, моряк.
Побеждай море для радости людей, а не для избиения их. И мы вместе с Тетис
всегда будем с тобою!
Леонтиск повернулся и пошел к своей одежде. И вовремя, иначе бы
увидел слезы матери.
После морского купания Леонтиск словно вырос. На обратном пути он еще
выше держал гордую голову с тонкими критскими чертами лица. Лодка
приближалась к гавани, когда мальчик притронулся к матери и шепотом
спросил, указывая на Эрис:
- Она тоже?
- Еще больше меня! - также шепотом ответила Таис.
Леонтиск вдруг взял руку черной жрицы, приложил ко лбу и щеке и
поцеловал в ладонь. Несказанно изумленная Эрис поцеловала его в обе щеки -
милость, никому до сей поры не оказанная. Таис подумала, как хорошо бы
мальчику иметь такого друга рядом. Не будучи богиней, она не могла знать,
что через пять лет в великом морском сражении у Саламина, в глубокой бухте
Фамагусты, на восточном конце Кипра, Птолемей потерпит полное поражение, а
Леонтиск будет взят в плен. Впрочем, благородный победитель, любимец
афинян Деметрий Полиоркет, вскоре вернет сына Птолемею и сам будет разбит
им. Памятник победы Деметрия - статуя крылатой Ники на острове Самотракии
- будет тысячелетия восхищать людей всех народов и языков!..
Море, как бы приветствуя возвращение своей дочери, удивительно
спокойно несло "Кирку", корабль Таис, на северо-восток от Александрии, к
острову Кипру. Афинянка вспоминала о прежних плаваниях. Каждое отличалось
очень хорошей погодой. Как тут не поверить в особую милость Тетис?
- Считают, до Патоса на Кипре пятьсот египетских схенов, - говорил
Таис начальник корабля, сам опытный кормчий с Астипалайи, - а я намерил
больше - две тысячи восемьсот стадий.
- Как можно мерить море? - спросила удивленная Эрис.
- Есть несколько способов, но я пользуюсь самым простым, - начальник
корабля прищурился, глядя вдаль, - при такой хорошей погоде и малом
волнении. Смотри сама!
По приказу начальника на палубу вышли два пожилых моряка, один с
огромным луком и связкой тончайшей бечевки, другой с устойчивой на качке
морской клепсидрой [водяные часы]. Подхваченный широким поясом, моряк с
луком повис над водой, упираясь босыми ногами в борт корабля, и выпустил
стрелу, потащившую бечевку с навязанными на нее раскрашенными рыбьими
пузырями. Дважды бечевка ложилась неудачно, на третий пролетела прямой
дорожкой. Едва нос корабля оказался у начала бечевы, кормчий ударил в
медный диск, и второй моряк пустил клепсидру. Другой удар раздался, когда
нос корабля прошел конец бечевы.
- Счет капель? - крикнул кормчий.
- Тридцать одна, - последовал ответ.
- Видишь, - пояснил Эрис начальник, - бечевка длиной в полстадии
легла прямо, не искривилась волнами благодаря опытности моих моряков.
Корабль прошел ее за тридцать один удар сердца или капель клепсидры. Надо
поправить исчисление на волну и изгибы бечевы. Примерно скажу: наша
"Кирка" делает около шестидесяти стадий в час - очень хороший ход под
средним парусом, без весел. Считай, сколько понадобится времени дойти до
Патоса, только про себя - не гневи Морского Старца! Чтобы измерить
расстояние правильно, надо сделать на пути много промеров.
Кормчий выбрал время, когда этесии - летние ветры, дующие к Египту, -
на короткое время сменяют свое направление и несут волны с северо-запада.
Море потемнело, приняв цвет хиосского вина, и по его сумрачному простору
неслись рядами белогривые кони Посейдона. Сильный ветер срывал пену с их
гребней, сверкавшую на солнце под безоблачным небом. Такой вид моря
привычен каждому эллину, а сила ветров не смущала мореходов - они знали,
что к вечеру она ослабеет, и самого страшного - ночной бури - не будет.
Таис и Эрис, аккомпанируя себе на систре и китаре, распевали на носу
корабля самые разные песни: эллинские - печальные и мелодичные: тягучие и
заунывные персидские; отрывистые, резкие финикийские и египетские; пели
песни либийских пиратов с дикими выкриками и присвистом, вызывая великий
восторг моряков и беся кормчего, потому что мореходы становились
невнимательными.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:27 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
Таис уединялась для игр и разговоров с дочерью в укромном месте -
между задней надстройкой и краем палубы, огороженным тростниковыми
плетенками от ветра и брызг. В одну из таких задушевных бесед маленькая
Ирана ошеломила Таис мечтой сделаться гетерой. С наивностью детства Ирана
рассказывала о богатых подарках, которые получают гетеры, о пирах с
музыкой и танцами, о поклонении мужчин, поверженных к ногам гетеры одним
взглядом ее.
Чем больше хмурилась мать и шире улыбалась Эрис, тем красноречивее
девочка старалась доказать свою правоту. Дошло до дифирамбов поцелуям и
нежным объятиям мужчин.
Разгневанная Таис поняла, с чьих слов говорила девочка, но сдержалась
и стала терпеливо объяснять дочери, что ей наговорили сказок: в жизни, чем
бы ни занимался человек, а особенно женщина, все происходит не так легко и
безоблачно.
- Нам, женам, не так много путей в жизни дано богами, - тихо говорила
она дочери, гладя ее прямые каштановые волосы и заглядывая в серьезные
карие глаза, - поэтому каждая дорога должна избираться тщательно.
Необходимо знать и взвесить все способности, данные нам богами, и
возможности их улучшения. Путь гетеры - один из самых трудных. Он подобен
жизни художника, музыканта, архитектора. Кто из мужей будет настолько
глуп, чтобы сделаться музыкантом, не имея слуха? А девушки часто думают,
будто очарование юности, мелодичный смех и легкость походки - средства,
уже достаточные для достижения успеха. Нет, неверно. Год, другой, а потом
все кончается свинскою жизнью в попойках с грубыми, скотоподобными
чужаками в портовых трущобах. Если даже ты обладаешь совершенным телом,
красивым лицом, великолепными волосами, некоторыми способностями певицы и
танцовщицы - всего этого достаточно лишь для подневольной актрисы, нередко
награждаемой ударами руководителя труппы. Но чтобы стать хорошей гетерой,
кроме внешности и грации, ты должна иметь выдающуюся память, читать на
трех наречиях [имеются в виду наречия древнегреческого языка, довольно
заметно отличавшиеся друг от друга], любить и помнить историю, знать
основы философских учений. Тогда ты будешь говорить с поэтами и философами
как равная и возвысишься над мужами менее одаренными. И этого мало! Ты
должна обладать непогрешимым вкусом в одеяниях, понимать искусство
скульптуры, живописи, может быть, рисовать сама. Ты должна распознавать
людей с первого взгляда, подчинять мужей, не насилуя их воли, быть
хозяйкой на симпосионах. Еще ты должна увлекаться атлетикой, такой, в
которой сможешь соперничать с мужами. Я, например, считаюсь хорошей.
- Не знаю, у кого будут слезы, - ответила Таис, дуя на пальцы, -
такая крепкая девчонка! А теперь, моя милая Эрис, займемся тобой.
- Ты сегодня царствуешь, о львица, - пошутила Эрис, с некоторой
опаской поглядывая на подругу.
- В львицу сейчас превратишься ты, - пообещала Таис и повела подругу
в свою каморку, дверью выходившую на рулевой помост, а не в кормовое
помещение, оборудованное на время плавания для женщин.
- Стань передо мной и держи зеркало. Нет, не так, поверни к себе!
Закрой глаза!
Эрис повиновалась, зная любовь Таис к неожиданным и всегда занятным
выходкам.
Таис достала тщательно запрятанную коробку чеканного серебра,
извлекла диадему в виде двух змей, сплетенных из проволоки зеленого
золота. Головы пресмыкающихся, расширенные, как у Нага в храме Эриду,
расходились наперекрест, и каждая держала в разинутой пасти шарик
сардоникса - полосатого, белого с черным агата. Афинянка надела украшение
на голову Эрис. Оно пришлось впору - и не мудрено. Его сделали по заказу
Таис лучшие мастера Александрии за три дня. У них вместо диадемы или
стефане получилась корона некой эфиопской царевны.
- Теперь смотри!
Эрис не сдержала возгласа удивления.
- Я велела глаза сделать сапфировыми, в цвет твоих, а не из рубина,
как на амулетах еврейских красавиц, - сказала довольная Таис.
Диадема удивительно шла к черным волосам и темно-бронзовой коже
подруги.
- Это мне? Для чего?
- Я подумала об этом еще в Александрии. Я не сказала тогда. Мы едем в
страны, куда люди с таким, как у тебя, цветом кожи попадают или рабами,
или гостями царского рода. Так вот, чтобы тебя не принимали за рабыню, ты
будешь носить украшение, возможное только для очень высоких особ. Помни об
этом и ходи царевной. А вместо варварского ожерелья из ядовитых зубов
Нагов...
- Я не сниму его! Этот знак отличия драгоценнее всякого другого!
- Хорошо, только надевай наверх вот это. - Таис достала из шкатулки и
застегнула на шее Эрис ожерелье из небесно-голубых бериллов.
- Ты отдаешь мне дар главной жрицы Кибелы? - воскликнула Эрис.
- Пока ты носишь его, никто не усомнится в твоем положении. Это
истинно царская вещь!..
Наконец настал момент, когда приблизился Кипр. Афинянка прижала руки
к груди - признак особенного волнения. Корабль подходил к родному уголку
Внутреннего моря, пусть удаленному, но похожему на все другие острова
Эллады. После стольких лет, проведенных в чужих странах, наступил час
свидания с родиной. Вершина Олимпа Трехзубчатого, обычно скрытая за
облаками, выступила четко над синей дымкой покрытых дремучими лесами гор.
По распоряжению Таис начальник корабля не пошел в многолюдный Патос, а
обогнул Северный мыс и вошел в Золотой Залив, где находились владения
друзей афинянки.
Лучезарный воздух, лазурная бухта, амфитеатром врезанная в пурпурные
холмы, переносили Таис в родную Аттику. Каменная пристань, белая дорога в
гору, на уступах которой расположились окрашенные розоватой глиной домики
под кипарисами, платанами и раскидистыми соснами. Чистая струйка
источника, падавшего с высоты в плоский бассейн на берегу, разбиваясь в
мелкие капли. Выше домов шли полосы темной зелени миртовых зарослей,
испещренных белыми цветами, признаком жаркой половины лета. Неповторимый
аромат морского берега в солнечный летний день будил детские воспоминания
о жизни в аттическом селении под нежной опекой взрослых. И Таис, отправив
назад корабль с благодарственной запиской Птолемею, как бы окунулась в
детство.
Каждый день вместе с Ираной, ее няней и Эрис они уплывали на западную
сторону бухты, защищенную длинным мысом, вползавшим в море, будто хребет
дракона. Купались до изнеможения, лазали на скалы, жевали любимые в
детстве сладкие коричневые рожки и обстреливали друг друга их твердыми, с
металлическим отливом зернами. У друзей Таис оказалась целая стайка
девчонок от восьми до двенадцати - свои дочери и племянницы, дети слуг и
рабов. По стародавним обычаям они все играли вместе: бешено носились в
пятнашки, плели венки и плясали неистовые танцы, опоясанные гирляндами,
под знойным солнцем или, совсем нагими, под яркой луной; ныряли, пытаясь
найти уголок с уцелевшими от ловцов кустиками кроваво-красного коралла.
Или в ночи полнолуния соревновались, кто дальше заплывет по лунной
серебряной дорожке с чашей в руке, чтобы совершить возлияние Тетис,
Посейдону и Гекате.
Таис и Эрис принимали участие в этих забавах, будто тринадцатилетние
- таинственный возраст, когда в телах девочек наступало равновесие в
развитии всех сторон и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и
бессознательного понимания судьбы, когда крепнут связи с Великой Матерью,
Артемис и Афродитой.
Иногда Таис и Эрис брали небольших, но крепких лошадок кипрской
породы, хорошо лазавших по горам. После гибели Боанергоса афинянка больше
не хотела приобретать собственного коня. Или, как некогда в Экбатане с
Гесионой, поднимались пешком в горы по крутым тропам, выбирали сильно
выступающую скалу, нависшую в воздухе на страшной высоте, и располагались
на ней.
Эрис высота опьяняла. Сверкая глазами, запрокидывая голову, черная
жрица пела странные песни на неизвестном ей самой языке, выученные в
раннем детстве в храме, а может быть, еще раньше на забытой теперь родите.
Без конца и начала тянулась печальная мелодия, и вдруг вспыхивали созвучия
слов, полные страсти и гнева, и возносились в ясное небо, как вопль о
справедливости. Ноздри у Эрис раздувались, сверкали зубы, дико темнели
глаза. Внутри Таис все начинало отвечать этому порыву. От колдовской песни
хотелось встать на край утеса, широко раскинуть руки и броситься вниз, в
темную зелень прибрежных лесов, отсюда казавшуюся мшистым покрывалом.
Таис не боялась высоты, но дивилась хладнокровию Эрис, которая могла
стать спиной к пропасти на самой кромке обрыва и еще показывать подруге на
что-нибудь увиденное.
Вооруженные копьями, они отправлялись и в более далекие путешествия.
Таис хотела дать почувствовать подруге все очарование лесов и гор Кипра,
схожего с природой милой сердцу Эллады.
Рощи раскидистых сосен с длинными иглами, дубы с круглыми,
мелкозубчатыми, очень темными листьями и красной корой, чередующиеся с
огромными каштанами, орехами и липами, - все это Эрис видела впервые, так
же как и леса высоких можжевельников, с сильным ароматом, похожих на
кипарисы, или черные, мрачные заросли другой породы можжевеловых деревьев,
тоже издававших аромат.
Таис сама впервые увидела леса высоченных кедров, иных, чем на
финикийском побережье, - стройных, с очень короткой зеленовато-голубой
хвоей. Море кедровых лесов простиралось по хребтам, уходя на восток и на
юг в тишине и сумраке бесконечных колоннад. Ниже, на уступах, из-под скал
били кристальные источники и росли вязы с густыми округлыми шапками
зелени, подпертыми скрученными, угольно-серыми стволами.
Таис любила залитые солнцем каменистые плоскогорья, поросшие темными
кустиками финикийского можжевельника и душистого розмарина, ползучими
стеблями тимьяна и серебристыми пучками полыни. Воздух, насыщенный теплым
ароматом множества душистых растений, заставлял дышать полной грудью.
Солнце само вливалось в жилы, отражаясь от белых бугров мрамора,
выступавшего грядами на небольших высотах.
Эрис ложилась на спину, устремляя в небо синеву мечтательных глаз, и
говорила, что теперь не удивляется, почему в Элладе столько художников,
красивых женщин и почему все встреченные ею люди так или иначе оказывались
ценителями прекрасного. Природа здесь - сияющий и бодрящий мир четких
форм, зовущий к мыслям, словам и делам. Вместе с тем эти сухие и
каменистые побережья, скудные водой, отнюдь не поощряли легкой жизни,
требуя постоянного труда, искусного земледелия и отважного мореплавания.
Жизнь не разнеживала людей, но и не отнимала у них все время для
пропитания и защиты от стихийных невзгод. Если бы не злоба, война и вечная
угроза рабства... Даже в столь прекрасной части Ойкумены люди не сумели
создать жизни с божественным покоем и мудростью.
Эрис переворачивалась на живот и, устремляя взгляд на далекие леса
или голубое сияние моря, думала о бесчисленных рабах, которые создавали
эту красоту - великолепные белые храмы, портики, стойки и лестницы,
набережные и волноломы. Что несет эта красота? Смягчает ли она нравы
людей, уменьшаются ли насилие и жестокость, больше ли становится людей,
похожих на Таис и Лисиппа, справедливых и человечных? Куда движется жизнь?
Никто не знает, а получить ответ на этот вопрос - означает понять, куда
идут Эллада, Египет и другие страны. К лучшему, к процветанию и
справедливости или к жестокости и гибели?
Совсем другие мысли занимали Таис. Впервые за много лет свободная от
обязанностей и тягот высокого положения, утратившая интерес к тому, что
люди восхищались ею, не нуждавшаяся более в постоянных упражнениях для
дальнего похода, афинянка предалась созерцанию, к которому всегда имела
склонность. Все вокруг нее было родным. Само тело вбирало в себя
искрящийся свет неба и лазурь, запахи и сухое тепло земли, а подчас и
суровую синеву моря.
Таис хотелось прожить так целые годы, ни от кого не завися, никому не
будучи обязанной. Но прошло лето, миновала дождливая и ветреная зима,
вновь закачались вдоль дорог и троп белые соцветья асфоделей. И живой ум,
сильное тело афинянки потребовали деятельности, новых впечатлений и, может
быть, любви.
Кончалась сто семнадцатая олимпиада, и Таис впервые почувствовала все
значение слова "аметоклейтос" в применении к судьбе: неумолимой,
неотвратимой и бесповоротной. Ее египетское зеркало стало отражать
серебристые нити в густых, черных, как ночь, волосах. И на гладком,
подобно полированному эфесскому изваянию, теле Таис заметила первые
морщины, там, где их не было раньше и не должно быть. Даже ее несокрушимо
юное тело уступило напору все уносящего времени! Афинянка никогда не
думала, насколько больно ранит ее это открытие. Она отложила зеркало и
укрылась в зарослях лавра, чтобы погоревать в одиночестве и смириться с
неизбежным.
Здесь и разыскала ее Эрис, чтобы передать спешное письмо от Птолемея.
Да, все совершилось точно так, как предвидела Таис еще в Вавилоне,
объясняя Эрис неверную судьбу царских детей!
Кассандр схватил мать Александра Олимпиаду и обвинил ее в каком-то
заговоре, схватил вдову Александра Роксану и двенадцатилетнего сына
солнцеликого полководца, наследника Македонии, Эллады и Азии, Александра
IV. Жестокий тиран повелел побить камнями мать великого царя, бывшую
верховную жрицу в Пелле и убить его вдову и сына. Воины не посмели поднять
руки на Александрову плоть. Тогда Кассандр, связав вместе сына с матерью,
сам утопил их. Вся Эллада, все оставшиеся в живых диадохи и воины
Александра возмутились отвратительными злодеяниями. Но, как это обычно
бывает, преступник остался безнаказанным. Никто из имущих власть и военную
силу не поднял на него оружия. Злодеяния Кассандра не ограничились
убийством кровной родни Александра. Тиран Македонии совершил еще множество
жестокостей.
Эрис горько сожалела, что не состоит в окружении Кассандра и не живет
в Македонии. Она убила бы его без промедления, впрочем, она не
сомневалась, что боги накажут злодея. И ее пророчество о скором конце
Кассандра оказалось верным. Известие о мерзком злодеянии отозвалось на
Таис сильнейшим душевным кризисом, может быть, потому, что совпало с
сознанием уходящей молодости. Теперь уже Эрис развлекала ее: водила на
тайные женские пляски под луной в честь Гекаты, добывала с ней краски на
востоке от Золотой Бухты, где в горах выступали зеленые и синие жилки
малахита и азурита, удивительно яркие и чистые.
Осенью сама Таис решила, что слишком долго прожила в сельском
уединении, и собралась в Патос. Оживленный город, центр торговли медью,
кедром и особым волокном для фитилей ламп, несгораемым ни в каком огне,
славился на весь мир храмом Афродиты Анадиомены. Здесь, около Патоса,
богиня возникла из морской пены и света звезд, почему и носила прозвище
Патии, или Киприды (рожденной на Кипре).
Священная дорога от храма вела к части взморья, отделенной стеной от
гавани. Девять мраморных колонн в честь девяти достоинств Афродиты
обрамляли открытый портик набережной из кубических глыб темного плотного
камня, привезенного с Олимпа Трехзубчатого. Две ступени вели на покрытую
водой площадку из того же камня. Прозрачные зеленые волны катились из
моря, разбивались на отмели, и длинные полосы белой пены кружились
причудливыми извивами над ровной поверхностью площадки. По этим извивам
жрицы богини пытались прочесть знаки пророчества, ибо, по древнейшим
преданиям, именно тут вышла из пены златоногая Афродита, радость богов и
людей.
Красавицы острова - женщины знатного рода, гетеры, дочери
земледельцев и пастухов - купались здесь после моления в храме, веря, что
богиня одарит их частицей своей неотразимой притягательной силы. В пятый
день недели, посвященный Афродите, здесь собирались любопытные искатели
невест, художники с принадлежностями для рисования, моряки с кораблей,
приходивших в порт со всех островов Эллады, из Финикии, Ионии, Египта,
Сицилии и даже Карфагена.
После некоторого колебания Таис тоже решила выполнить обряд. Эрис,
критически осмотрев подругу, уверила ее, что она достаточно хороша, чтобы
купаться днем. Таис вопреки ей пошла купаться ночью за час до полуночи, во
время, посвященное Эросу. Полная луна светила над водой на первой ступени,
доходившей лишь до колен, когда обе подруги, принеся бескровную жертву в
храме, вошли в море.
Сосредоточенная и печальная, стояла Таис в лунном море, и маленькие
волны плескались вокруг, поглаживая ее плечи, как будто богиня Тетис
собралась утешить ее. Во внезапном порыве афинянка подняла руки к небу,
шепча: "Пенорожденная, на том месте, где явилась ты миру, подай мне знак,
что делать дальше? Пройдет немного времени, и я перестану радовать людей,
испытывать их силу и стремление к прекрасному... перестану служить тебе!
Коротка жизнь! Пока соберешь крохи знания и увидишь, как надо жить, уже не
сможешь идти дальше. Молю тебя, златоногая, яви мне путь или убей меня!
Прибавь ласковую смерть ко всем твоим прежним бесценным дарам, чтобы твоя
божественная воля сопроводила меня за Реку".
Таис долго стояла, глядя на сверкающее темным зеркалом море, иногда
поднимала голову, чтобы взглянуть в затянутое тонким покрывалом небо. Ни
знака, ни слова, только волны шептались вокруг тела Таис.
Внезапно восторженные крики, удары в маленькие бубны и плеск воды
оглушили удивленных женщин. Они оказались в кольце молодых девушек и
юношей, веселым хороводом увлекших их на вторую ступень площадки, где вода
была выше плеч. Не дав подругам накинуть покрывала по выходе из моря,
молодые люди - художники, поэты, их модели и возлюбленные - оплели Таис и
Эрис гирляндами серебрившихся при луне белых цветов и, не обращая внимания
на протесты, повели на симпосион в качестве почетных гостей. Таис сумела
отвоевать одежды и появилась на пиру одетой, к разочарованию ваятелей,
наслышанных о красоте тел афинянки и эфиопской царевны. Во время
симпосиона Таис украдкой следила, кто больше привлекает восхищенных
взглядов: она ли, в простой прическе с тремя серебряными лентами на голове
и в ожерелье из когтей грифа, открыто и весело смеющаяся, или Эрис,
замкнутая, гордо несущая голову, увенчанную короной из грозных змей, на
высокой шее, охваченной голубыми бериллами, сиявшими на темной коже.
"На Эрис смотрят больше!.. Нет, пожалуй, на меня?.. Нет, на Эрис..."
Так и не утвердившись, за кем первенство, Таис увлеклась пением и танцами
- ведь это был первый после многих лет настоящий симпосион эллинских
поэтов и художников! Даже Эрис поддалась атмосфере веселья и юной любви,
вызвав своими танцами поистине бешеное восхищение гостей.
Но увлечения афинянке хватило ненадолго. Подперев щеку рукой, Таис
уселась в стороне, с удовольствием наблюдая за молодежью и чувствуя в то
же время странное отчуждение.
Несколько раз она ловила внимательный взгляд хозяина дома, высокого
ионийца с сильной проседью в густой гриве волнистых волос. Он словно бы
старался понять и взвесить происходившее в сердце Таис. Его жена, прежде
знаменитая певица, руководила симпосионом, как опытная гетера. Повинуясь
еле заметному знаку мужа, она вышла между столами на середину
пиршественного зала. Пошепталась с музыкантами, те взяли первые аккорды
отрывистого аккомпанемента, и в наступившей тишине голос хозяйки взвился
ввысь освобожденной птицей.
Таис вздрогнула, мелодия дошла до самого ее сердца. Это была песня о
Великом Пороге, неизбежно встающем на пути каждого мужа или жены, на всех
дорогах жизни. Воздвигает его Кронос после отмеренных Ананкой-Судьбою лет.
Для многих людей, они счастливы, Порог - лишь незначительное возвышение.
Его перешагивают, почти не замечая, мирные земледельцы. Старые воины в
последних боях также не видят Порога. А люди переменчивой, полной событий
жизни - созидатели прекрасного, путешественники, искатели новых стран -
встречают нечто подобное ограде, а за нею грядущее, темное даже для очень
проницательных людей. Этот Великий Порог или не переходят, дожидаясь перед
ним конца своих дней, или смело бросаются в неведомое будущее, оставляя
позади все: любовь и ненависть, счастье и беду...
Певица пела на эолийском наречии, обращаясь к Таис, словно прозревая
в ней пришедшую к Порогу и стоящую в благородном бесстрашном размышлении.
Песнь затронула и молодежь, еще очень далекую от Порога Судьбы. Тень
его легла на пылкую радость симпосиона, как знак окончания праздника.
Парами и группами гости исчезали в лунной ночи. Погасли люкносы между
портиком входа и залом для пира. Таис и Эрис поднялись, благодаря хозяев.
- Вы гости нашего города, - сказал хозяин дома, - соблаговолите
отдохнуть здесь, под нашим кровом. Гостиница далека от Священной дороги, и
уже поздно.
- Достойный хозяин, ты даже не знаешь, кто мы, - ответила афинянка, -
мы явились без приглашения. Нас привели насильно твои друзья. Они были
милы, и не хотелось обидеть их...
- Напрасно ты думаешь, что жители Патоса не знают Таис, - усмехнулся
хозяин, - даже если бы мы и не слыхали о тебе, достаточно твоей красоты и
поведения на симпосионе. Посещение моего дома тобой и твоей царственной
подругой - праздник. Продли же его, оставшись на ночлег!
Таис осталась, не подозревая о большой перемене в своей судьбе, какую
готовило ей посещение дома близ берега Киприды.
На следующий день, купаясь с женою и дочерьми хозяина, афинянка
узнала о святилище Афродиты Амбологеры. До сих пор она, как и многие
афиняне, думала, что воплощение Афродиты, Отвращающей Старость, есть лишь
один из символов многоликой богини. Возможно, наиболее юный из ее образов,
подобный статуям едва расцветшей девушки из прозрачного родосского
розового мрамора. Его любили ваятели и запрещали в храмах строгие
блюстители канонов.
Здесь, на Кипре, родине Афродиты, существовал древний храм
Амбологеры, Отвращающей Старость. Его посещали любимцы богини, жены или
мужи, равно приближавшиеся к Великому Порогу Всематери. Приносили жертвы,
выслушивали прорицания, выбирали новый путь жизни и шли домой ободренные,
либо склонив в унынии лицо, глядя на пыль дороги под своими сандалиями.
Храм Афродиты Амбологеры находился в трех днях пешего пути от Патоса,
на границе старинной финикийской колонии на юго-востоке острова. Говорили,
будто храм построен сообща эллинами и финикийцами, также поклонниками
Отвращающей Старость. Таис загорелась желанием посетить его.
- Это не принесет тебе покоя или счастья, - уверенно сказала Эрис,
предостерегая подругу.
Таис отвечала, что у нее сейчас нет ни того, ни другого и не будет,
пока не найдет она дальнейшую дорогу.
- Разве у тебя, самой не так?
- Не так. Я никогда не расставалась с печалью, а потому и не
утрачивала путеводного света жизни, - загадочно ответила Эрис.
Афинянка не послушалась. В сопровождении новых друзей они ехали по
петляющей каменистой дороге, поднимаясь в горы сквозь высокоствольные
сосновые рощи и темные кедровые леса. После тишины и сухого смолистого
воздуха на жарком южном склоне хребта путники выехали на простор степного
плоскогорья. Синеватые камни выступали среди клонившихся под ветром
серебристых трав. Впереди высился увал, рассеченный пополам широкой
долиной, в вершине которой располагалось святилище. В устье долины прежде
находились строения, ныне полностью разрушенные. От них остались лишь
широкие выровненные уступы, отгороженные громадными каменными плитами и
заросшие деревьями, посаженными человеком. Многовековые орехи, каштаны и
платаны стояли в осеннем багряном уборе, а перед ними подобием ворот -
четкие силуэты двух гигантских кедров, чьи разлапистые горизонтальные
ветви были настолько плотными, что удерживали падавшие сверху мелкие
камни.
Пламенно-золотая аллея вела в глубь долины. Ощущение удивительного
света и покоя охватило Таис. Люди притихли, говорили вполголоса, избегая
нарушить шелест осенних листьев и журчание сбегавшего по дну долины ключа,
маленькими каскадами лившегося через края ступенчатых бассейнов, среди
замшелых плоских камней.
В просветах между деревьями высились скалы, покрытые мхом столетий, с
непонятным очарованием прошедших времен.
Дальше в глубь долины поперечные ряды темных кипарисов чередовались с
багрянцем пирамидальных тополей.
Запах разогретой осенней листвы и хвои, свежий, горький и сухой
одновременно, без малейшего привкуса пыли горных дорог. Позади долина
расширялась и лежала внизу в разливе вечернего солнца, полная мира и
тепла. Там клубились краснеющие кроны дубов, вязов и кленов среди разлета
плоских вершин сосны.
Храм Афродиты Амбологеры походил скорее на крепость. Стены из серых
камней вдавались в ущелье, замыкая с запада перевальную точку вершины.
Фронтон святилища с колоннадой был обращен на восток, господствуя над
обширным плоскогорьем, засаженным виноградом и фруктовыми деревьями.
Патосские друзья попросили их обождать и прошли через узкий темный ход,
ударив три раза в бронзовый лист, подвешенный на короткой цепи. Вскоре они
вернулись вместе с двумя жрицами, несомненно, высокого положения. Сурово и
серьезно осмотрев Таис и Эрис, одна из них в светло-сером одеянии, вдруг
улыбнулась приветливо, положила руки на плечи обеим и, слегка кивнув
головой патосцам, провела женщин в глубь храма.
Последовали обычные обряды вечернего поста, омовения и ночного бдения
на полу у дверей святилища, в молчании.
С рассветом явилась старшая жрица, велела съесть по яблоку, сбросить
одежды и повела подруг к Отвращающей Старость богине - Афродите
Амбологере. Ни афинянка, ни черная жрица, много путешествовавшие, еще
никогда не видели подобного храма. Треугольный просвет в крыше бросал
сияние яркого неба на сходившиеся впереди стены, обращенные на восток.
На стенах цвета лепестков гелианта бронзовые гвозди удерживали
громадные, не меньше десяти локтей в ширину, доски, выпиленные из цельного
дерева. Только тысячелетние деревья, вроде ливанских кедров, могли иметь
такие стволы. На них чистыми минеральными красками вечных фресок
художником гениальнее Апеллеса были написаны две богини.
Левая, в горячих тонах красных земель и пылающего заката, изображала
женщину в расцвете земной силы плодородия и здоровья. Ее полные губы,
груди и бедра настолько переполняло желание, что, казалось, они разорвутся
от дикого кипения страсти, источая темную кровь Великой Матери, Владычицы
Бездны. Руки, простертые к зрителю в неодолимом призыве, держали темную
розу - символ женского естества и квадратный лекитион со звездой, хорошо
знакомый Таис.
- Лилит! - едва заметным движением губ сказала Таис, не в силах
оторвать глаз от картины.
- Нет! - ответила Эрис. - Лилит добрая, а эта - смерть!
Жрица подняла брови, услышав шепот, и резким выбросом руки указала на
правую стену. И афинянка невольно вздохнула с облегчением, увидев
воплощенной свою мечту.
Голубая гамма красок сливала море с небом и низкий горизонт. На этом
фоне тело богини приняло жемчужно-палевый оттенок раннего рассвета, когда
крупные звезды еще горят в вышине, а опаловое море плещется на розовых
песках. Урания шла, едва касаясь земли пальцами босых ног, простирая руки
к рассветному небу, ветру и облакам. Лицо богини, вполоборота через плечо,
одновременно смотрело вдаль и на зрителя, обещая утешение во взгляде
серых, как у Таис, глаз. На лбу между бровей светился огонь, не гася
взора.
Перед каждой картиной на низком жертвеннике дымилась почерневшая от
времени курильница.
- Вам говорили о двух ликах Амбологеры? - спросила жрица.
- Да! - дружно ответили Таис и Эрис, вспомнив вечернюю беседу с
философом храма.
- Отвратить телесную старость смертного не могут ни олимпийцы, ни
сама Великая Мать. Все в мире подчиняется течению времени. Но есть выбор.
Он перед вами. Сгореть дотла в последнем пламени служения Афродите. Или
перенести это пламя на всеобъемлющую любовь, зовущую к небу, служа Урании,
в неустанной заботе о счастье детей и взрослых. Положите перед той,
которую выбрали, вещь, не обязательно дорогую по денежной стоимости, но
самую драгоценную для каждой из вас.
Таис без колебаний подошла к Урании, отстегнула цепочку - поясок со
звездой, дар Александра, и положила его на жертвенник.
Эрис осталась неподвижный. Жрица Амбологеры с удивлением посмотрела
на нее.
- Разве нет пути посредине? - спросила Эрис.
- Есть! - улыбнулась жрица, трижды хлопнув в ладоши.
Медленно раскрылись тяжелые створки стены между картинами.
Высоко над мирной долиной с виноградниками, маслинами и полем пшеницы
выступал полукруглый балкон. Мужчины и женщины трудились прохладным утром,
взращивая плоды Геи-Деметры. Среди них было немало старых людей,
седобородых мужчин и женщин в плотных одеждах, темных головных покрывалах.
- Мирный труд на земле в тиши и покое последних лет жизни -
благородный конец земледельца, - сказала жрица.
- Тогда есть четвертый путь! - ответила Эрис.
- Зачем ты пришла к Амбологере? - жрица раскинула руки крестом, как
бы преграждая Эрис обратный путь в святилище.
Черная жрица - прямая, гордая и суровая, показалась Таис как никогда
значительной. Ее синие глаза взглянули на жрицу с высокой уверенностью,
без вызова или насмешки, и та успокоилась.
- Зачем мне оскорбление иной веры? - спросила Эрис. - Ты указала три
пути, и все три - для одиноких мужей и жен. А человек покидает общество
людей только со смертью. Должен быть еще путь служения людям - не только
личным совершенством, но прямым действием на их пользу!
- Тогда ты не поняла глубины показанных тебе символов. Средний путь
дает людям пищу, ибо у земледельца всегда есть излишки, чтобы накормить
художника и поэта и тем умножить украшение мира. Путь Урании - для мудрой
и нежной жены. Он выражен только через любовь и помощь людям. То, что жена
всегда должна делать и делает для сердца. Потому Урания - образ жен,
потому великий Платон счел эту богиню самой главной для будущего
человечества.
- И забыл про несчастья и стоны рабов, отдающих свою жизнь, подобно
вьючным животным, чтобы поклонники Урании могли изливать любовь на
ближних, таких же высокопоставленных! - гневно ответила Эрис, и афинянка с
удивлением воззрилась на подругу. - Нет! - наклоняясь вперед, как изваяние
Аксиопены, воскликнула Эрис. - Никакая небесная любовь и достижение неба
невозможны ни по трупам побежденных, ни по спинам рабов. Вы, люди Запада,
достигшие высот философии и кичащиеся свободой, не видите изначальной
ошибки всех ваших рассуждений. Вы представляете себе силу только в
убийстве и жертвах. Сильны, следовательно, правы, только те, кто искуснее
убивает. Таковы ваши боги, образы ваших героев, таковы и вы сами. Это
проклятие Великой Матери, которое вы будете нести до конца, пока
существуют народы Запада. Поэтому второй Лик Амбологеры, Урания, - это
ложь для поэтов и неудачливых любовников!
- А другой лик? - хрипло спросила пораженная жрица.
- Богиня Темного Эроса! Она - правда, и я некогда служила ей со всем
пылом юной веры. И это хороший путь для тех, в ком много животной силы...
- Тех, кто еще не понимает Урании, - вступилась Таис.
- Тысячелетия тому назад Великая Мать представала перед людьми в
таких же двух ликах - разрушения и созидания, смерти и вечности. Только
вечности нам не дано, и не надо обманывать себя и других этим символом
стремления нашего сердца. Это лишь сокрытие жестокой правды Великой
Матери. Мы все знаем - это знание глубоко внутри нас, - что вечные силы
природы всегда готовы к разрушению. И мы создаем в своих мечтах - высоких
и чистых, низких и темных - множество богов и богинь, чтобы, как тонкими
занавесями от лютого ветра, отгородиться ими от сил Великой Матери. Слабые
молят о чудесах, как нищие о милостыне, вместо действия, вместо того,
чтобы расчищать путь собственной силой и волей. Бремя человека, свободного
и бесстрашного, велико и печально. И если он не стремится взвалить его на
бога или мифического героя, а несет его сам, он становится истинно
богоравным, достойным неба и звезд!
Ошеломленная жрица Амбологеры закрыла лицо руками.
- Есть вечное перевоплощение! - Таис решилась приоткрыть ей
орфическую тайну.
- С расплатой за прежнее, когда уже не можешь ничего поправить? -
продолжала Эрис. - Меня учили в Эриду понятию Кармы, и я поверила в него.
Оттого так труден для меня четвертый путь. Я могла бы убивать всех,
причиняющих страдания, и тех... кто ложным словом ведет людей в бездну
жестокости, учит убивать и разрушать якобы для человеческого блага. Я
верю, будет время, когда станет много таких, как я, и каждый убьет по
десятку негодяев. Река человеческих поколении с каждым столетием будет все
чище, пока не превратится в хрустальный поток. Я готова посвятить этому
жизнь, но мне надо учителя. Не того, который только приказывает. Тогда я
стала бы простой убийцей, как все фанатики. Учителя, который покажет, что
правильно и что неправильно, что светло и что темно, а последнее решение
останется за мной. Разве не может быть такого пути? И такого учителя,
который знает, как отличить мертвую душу от живой, знает, кто недостоин
лишнего часа ходить по земле! Чтобы человек мог взять на себя тяжкую
обязанность кары, он должен обладать божественной точностью прицела.
Только самое высокое сознание, подкрепленное мудрым учителем, поможет
избежать того, что всегда получается при насилии. Рубят здоровое дерево,
оставляя гнилушку, убивают драгоценные ростки будущих героев, способствуя
процветанию людских сорняков...
Жрица Амбологеры не смела поднять головы под горящим взглядом Эрис.
Таис подошла и, обняв подругу, почувствовала, что в той дрожит каждая
мышца.
- Я не могу ответить тебе, даже черпнув древней мудрости в храме
Эриду, - печально сказала афинянка, - может быть, ты и подобные тебе будут
орудием Кармы и не обременят себя ответственностью. Я знаю мало и не
слишком умна. Но я чувствую, с такими, как ты, было бы куда меньше горя и
яда в Ойкумене.
- Не знаю, откуда явилась ты, опаленная солнцем, - наконец заговорила
жрица Амбологеры, - и кто вложил в твои уста слова, на которые я не знаю
ответа. Возможно, ты провозвестница новых людей, посланных к нам из
грядущего, а может быть, ты явилась как последыш отошедшего в прошлое.
Твои мысли об Урании неверны и некрасивы. Подруга твоя скажет, что,
занимая высокое положение, можно сделать многое для Небесной Любви!
- Вижу, ты никогда не возносилась высоко! - улыбнулась Таис. -
Властительница беспомощна более других. И не только потому, что скована
правилами поведения, предписаниями религии и обычаев и ограничена
царственной недоступностью. Над тобой стоят: советники, говорящие: "Это
выгодно, а это нет". Выгодно для власти, выгодно для накопления сокровищ,
выгодно для войны. И совсем нет речей, что выгодно для сердца, твоего и
других людей. Ты сказала, что жена должна делать для сердца. Я была
царицей и как же мало преуспела в этом. Я даже не смогла спасти свое дитя
от мужского воспитания, превращающего юношу в боевую машину, а не
служителя Урании!
Таис вспомнила Леонтиска, его мальчишескую веру в красивых нереид, и
глаза ее наполнились слезами.
Эрис тихо сказала:
- Мы привыкли думать о богах как о завистливых существах,
уничтожающих совершенство людей и их творения. Разве истинный ценитель
прекрасного способен на такое? Означает ли это, что человек выше всех
богов? Разумеется, нет! Только то, что боги придуманы и наделены худшими
человеческими чертами, отражающими всю неправоту и недостойность нашей
жизни, в которой судьба, то есть мы сами, изымает из жизни хороших,
оберегая плохих. Такую судьбу надо исправлять самим, и если нельзя спасти
хороших, то, по крайней мере, можно истребить человеческую пакость, не дав
ей жить дольше и лучше.
Жрица Амбологеры, растерянная, стояла около двух необыкновенных,
впервые встреченных ею женщин, таких разных и таких схожих своим
внутренним величием. Она низко поклонилась им, чего не делала еще никогда
и ни перед кем, и скромно сказала:
- Вы не нуждаетесь в моих советах и помощи Амбологеры. Соблаговолите
одеться и сойти вниз. Я призову мудреца, друга нашего философа. Он недавно
приехал сюда из Ионии и рассказывал странные вещи об Алексархе, брате
Кассандра.
- Брате гнусного убийцы? Что хорошего можно ожидать от такого
человека? - резко сказала Таис.
- И все же, мне думается, вам обеим следует узнать об Уранополисе,
Городе Неба, месте для деятельности подобных вам людей.
И подруги узнали небывалое, еще ни разу не случавшееся нигде в
Ойкумене, не запечатленное в крепкой памяти надписей на камне, в народных
преданиях и пергаментах историков. Алексарх, сын Антипатра и младший брат
Кассандра, получил от брата, правителя Македонии, кусок земли в Халкидике,
на том перешейке позади горы Атос, где некогда Ксеркс повелел рыть канал.
Там Алексарх основал город Уранополис, тридцати стадий в окружности.
Алексарх, будучи ученым знатоком словесности, придумал особый язык, на
котором должны были говорить жители города. Он не велел называть себя
царем, принял лишь титул Высшего Советника в Совете философов, управителей
города. Его собственный брат, некогда объявивший сумасшедшим Александра,
назвал Алексарха безумцем. Тогда Алексарх бросил строительство в Халкидике
и перенес Уранополис в Памфилию [часть Западного Тавра и Ичель - на южном
побережье Турции]. Из прежнего города он вывез потомков пеласгов,
обитавших у горы Атос. К ним примкнули вольнолюбивые эфесцы, клазоменцы и
карийцы. Жители Уранополиса - все, как братья и сестры, равны в правах,
они гордо называют себя уранидами - Детьми Неба. Они поклоняются Деве Неба
- Афродите Урании, как афиняне - Деве Афине, и чеканят ее изображение на
своих монетах. Другие боги жителей города: солнце, луна и звездное небо -
тоже изображены на монетах наряду с наиболее известными горожанами.
Алексарх мечтает распространить идею братства людей под сенью Урании,
всеобщей любви, на всю Ойкумену. А прежде всего он хочет уничтожить
разницу языков и вер. Он пишет письма Кассандру и другим правителям на
языке, изобретенном для Города Неба. Мудрец видел два подобных письма, их
никто не может прочесть...
Услышанное перевернуло все намерения Таис.
То, о чем она мечтала бессонными ночами в Афинах, в Египте, в
Вавилоне и Экбатане, свершилось! На нее словно бы повеяло теплом Ликийских
гор. Любовь, не служащая завистливым божествам, не влачащаяся за войсками,
становилась опорой города-государства Афродиты, дочери Неба, верховного
божества, мудрости и надежды!
У нее есть цель, есть куда приложить ее искусство вдохновлять
художников и поэтов и собственные мысли о путях к Урании! И эта цель так
близка, через море, на север от Золотой Бухты, всего в какой-нибудь тысяче
стадий! Слава Амбологере! Без нее она могла никогда не узнать о
существовании города ее волшебного сна!..
Через несколько месяцев, собрав все свои богатства и оставив Ирану
воспитываться на Кипре, Таис с неразлучной подругой оказалась на корабле,
спешившем в широкий Адалийский залив. На горизонте из лазурного моря
тяжелыми каменными куполами, с шапками ослепительно белых снегов, как
обещание особенной чистоты, поднимались Ликийские горы. Корабль медленно
обогнул острый утес, показалась небольшая синяя бухта и в глубине ее устье
быстрой речки. На ее западном берегу за невысокой стеной розовели под
лучами восходящего солнца постройки Уранополиса. Кипарисы и платаны успели
подняться вдоль улиц и фасадов небольших домов. На центральной площади
сверкало свежеотесанным белым известняком и цоколем из голубоватого камня
видное издалека только что отстроенное здание Совета Неба. Корабль подошел
к пристани.
Таис окинула взором не слишком могучие стены, прямые улицы, невысокий
пологий холм Акрополя. Вихрем пронеслись видения громадных семи- и
девятистенных грозных городов Персии, финикийского побережья, огражденных
раскаленными пустынями городов Египта, павших перед завоевателями,
разграбленных и опустошенных. Белое величие Персеполиса, превращенное ее
собственной волей в обугленные руины... Хрупким жертвенником небесной
мечты человека, нестойко поставленным на краю враждебного мира, показался
ей вдруг Уранополис. Великая печаль обреченности сдавила сердце Таис
жестокой рукой, и, взглянув на Эрис, она и в ее лице прочитала тревогу.
Город Неба не мог просуществовать долго, но афинянка не ощутила сомнения
или желания искать надежное место жизни на Кипре или в Александрии, или
одном из укромных уголков Эллады. Город Неба, ее мечта и смысл жить
дальше. Исчезни он, и что останется, если уже отдала всю себя служению
Детям Неба. Отвечая на ее мысли, Эрис крепко сжала ее руку и подтолкнула к
сходням.
Таис и Эрис сошли на пристань. Моряки под присмотром Ройкоса понесли
тяжелые тюки и ящики с многоценным приношением делу Алексарха и Урании..
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:28 |
|
|
|
Aratron
Site Admin
Зарегистрирован: 29-08, 21:16
Сообщения: 1570
Откуда: Москва
|
ЭПИЛОГ
Так окончилась история удивительной жизни Таис Афинской. Тьма Аида,
глубина прошедших веков, поглотила ее вместе с первым на Земле Городом
Любви и Неба.
Создание светлой мечты не могло долго существовать среди могучих и
свирепых царей, полководцев, жрецов фальшивой веры, корысти и обмана.
Крохотный островок только начинавшей зарождаться новой нравственности
в море невежества, Уранополис скоро был стерт с лица Геи ордой опытных в
войне и насилии захватчиков.
Вместе с Уранополисом исчезли и две подруги. Успели ли они скрыться
от плена, уплыв на иные, пока мирные острова? Или, преследуемые воинами,
бросились в море, отдав себя Тетис? Или Эрис твердой рукой черной жрицы
сначала послала в подземный мир свою Таис и сама пошла за нею? Можно
придумать любой конец соответственно собственной мечте. Несомненно одно:
ни Таис, ни Эрис не стали рабынями тех, кто уничтожил Уранополис и положил
конец их доброму служению людям.
_________________
О Деви! Ты-разум, небо, воздух, огонь, вода, земля. Ничто не существует вне тебя при твоем превращении. Ты стала священной королевой Шивы, чтобы изменить свою собственную блаженную форму сознания на форму мира.
|
| 21-10, 22:30 |
|
|
Кто сейчас на конференции |
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0 |
|
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
|
|
|
